Его люди радуются этому восходу едва ли не меньше, чем мы в то утро в Отравной, он кажется им знаком спасения – и они не знают, что спасения не придет, что надо успеть увидеть этот восход, потому что нового может и не быть.
Он должен сказать им! Сказать сегодня же. Он не имеет права лишать их полноты и радости последних дней! Они не олени, от которых прячут нож. Им всем хватит мужества посмотреть в глаза своей смерти – и прожить оставшиеся дни так, чтобы они вместили годы непрожитого. Не событий, над этим люди не властны, но чувств.
И да, достроить снежные дома. Раз смерть неотвратима и близка, каждый день драгоценен. А эти дома могут им подарить неделю, две… кто знает.
– Надо поговорить, – сказал он, когда сегодняшние дела были закончены.
В палатке дунаданы сели в круг: они, еще пережидая осенние дожди, приноровились так помещаться, впритык, плечом к плечу, так и теплее, и… теплее на сердце. Чуть потеснились, впуская в круг и Кутюва.
– Может быть, я скажу? – спросил Хэлгон.
– Зачем? – пожал плечами вождь. – Я сам.
Он коротко рассказал о Гурут Уигален.
И продолжил, не давая им опомниться от этого известия.
– У нас есть выбор. Или мы умрем, или, – его тон был ровным и уверенным, – мы умрем достойно. Раз льдина не раскололась под нами сразу, значит, нам дано время, и мы будем неблагодарными глупцами, если упустим его. Мы можем прожить эти недели или месяцы, всё, сколько нам осталось, прожить по-настоящему, занятые самым главным делом.
В палатке была кромешная тьма, и то, что они сейчас не видели лица Аранарта, было и к лучшему: когда говорят о таком, то легче верить голосу, идущему из темноты.
– Главным: очистить наши сердца.
Он говорил так спокойно, что было нестрашно.
Подо льдиной сонно дышала бездонная черная вода. Она не ярилась и не грозила. Ей незачем было вздыматься за своей добычей. Добыча сама придет к ней в пасть.
– Вытяните руки.
Они послушались, Аранарт положил одну сверху их, другую снизу. И сила, идущая от его рук, сила, исцеляющая не тела, но души, незримыми лучами разошлась к ним – дунаданам, лоссофу, эльфу.
– У каждого из нас наверняка найдется не лучший из поступков, о котором мы молчим и о котором стоит рассказать, да. И все же время нам дано не для этого. Не переживать дурное, а вспомнить всё лучшее. То светлое, что было в нашей жизни. И то, что в ней могло бы быть… но теперь уже не будет. Вот я и начну.
Он заговорил о несбудущемся. О том, что он лишь однажды сказал Талиону. О чем не рассказывал ни Голвегу, ни Хэлгону. Он говорил о своей стране – но не об Арноре. Он говорил об Объединенном Королевстве. О знамени с Семизвездьем, Древом и Короной. О своем потомке, который объединит Север и Юг. О победе над Моргулом.
Пару раз они слышали, что его голос дрожит. Не о своей жизни он жалел, не со своей смертью пытался смириться. Он так просил, так требовал знака для Арнора – и получил его. Слишком ясно. И сейчас он всеми силами своей души заставлял себя принять, что Арнора – его Арнора, выстоящего сквозь века вопреки всему, – его Арнора никогда не будет. Отец был Последним Князем. Надо было сразу принять неизбежное.
И он примет это. Но прежде чем признать горчайшее из поражений, он последний раз посмотрит в глаза своей мечте.
Погода была тихой и ясной. Стихия словно сжалилась над ними, давая им время осознать и пережить то, что случилось
Или напротив? В бурю было бы легче?
Они продолжали заниматься снежными домами. Но делали они теперь это… не медленнее, нет, но иначе. Они молчали, предпочитая кивнуть или указать взглядом, чем сказать лишнее слово. Каждый наедине со своим сердцем.
Небо было в облаках: светлое, вода сияет и тени играют, но в глаза не бьет. Словно топленое молоко вылили на мир. То один, то другой воин замирал на несколько мгновений, чтобы посмотреть и едва заметно улыбнуться. Одними глазами.
– Смотрите! – закричал Сидвар, показывая на юг.
Молодой месяц, бледный, словно тонкая льдинка, просвечивающая насквозь, вышел из облаков. А на юго-западе, уже неяркое, стояло солнце.
Все остановились.
Было оглушительно тихо, на грани слышного – вода билась о далекие края льдины.
Ариэн и Тилион взирали друг на друга, а люди смотрели на их.
И никакие дела, никакие заботы не могли быть сейчас важнее, чем видеть эту встречу тех, кто разлучен тысячелетия назад, но изредка может свидеться.
Это было торжественно и почти священно.
Сидвар, нагнувшись к самому уху Кутюва, торопливо пересказывал ему историю двух майар.
Хэлгон подошел к вождю: почувствовал, что тому надо выговориться. Как ни тихо ступает эльф, тишина было чуткой и подойти неслышно он не смог. Аранарт кивнул ему.
Бледно-голубое, бирюзовое, золотистое. До самого розового горизонта.
– Риан, – тихо сказал Аранарт. – Она будет ждать, и не дождется. Я слишком верил в себя. Я не должен был говорить с ней до похода.
– Должен, – шепотом возразил эльф.
Солнце снижалось, а месяц становился ярче.
– Она бы вышла замуж и нашла бы счастье, – нахмурился Аранарт. – Я не люблю ее. Мы могли бы прожить хорошую жизнь, могли бы дожить и до любви… если бы не я, она нашла бы это с другим. А так… конечно, она будет ждать. И никогда не узнает правды.
– Ты действительно думаешь, что другой мог бы дать ей счастье большее, чем дал ей ты?
– Я? Дал?
Голубоватая дымка у горизонта. Золотая дорожка блестит на дальних льдах.
– Ну а ты подумай. Как она сияла в тот день, когда мы уходили. Даже расставание было бессильно над ней. Она будет ждать, верить. Сколько лет ей еще жить надеждой на вашу свадьбу? Сколько лет еще ты будешь жив для нее? Жив без крошки сомнения в этом?
Тени синее и глубже. Месяц всё белее.
– Если бы она вышла за другого по любви… да. Но столько лет ей никто не был нужен. И вряд ли она разбила чью-то судьбу отказом.
– Хорошо, если так, – выдохнул Аранарт. – Я меньше всего хотел бы причинить ей боль.
– А дети…
– Да, детьми она себя не обделила, – он кивнул. – Своих нет, будет теплее с чужими. Хотя она и так им всем… Матушка, да.
Стоять и смотреть на закат. И нет дела важнее.
Как странно приближается смерть. Как невеста в одеянии из искрящихся снегов.
– Ждать десять, двадцать, пятьдесят лет… Ждать, уже поняв, что я никогда не вернусь, – он покачал головой. – Даже когда Ринвайн объявит меня мертвым.
– Аранарт, – Хэлгон посмотрел на него в полном изумлении, – Ринвайн не сделает этого, пока жива Риан! Я мало его знаю, но он не причинит ей такую боль.
– Да, ты прав. Я не подумал об этом. Что ж, тем лучше. Умрем в один день, хоть прожить долго и счастливо не получится. Хотя, если верить тебе, она всё-таки будет счастлива.
– Любить того, кто недостижимо далеко, это горькое, но счастье, – отвечал эльф. – Вы будете вместе после ее смерти, мы – после моей.
Солнце было почти у горизонта. Льды искрятся: золотом вымощен путь на запад.
– А ты выйдешь? – едва слышно спросил Аранарт.
– Выйду, – кивнул Хэлгон.
– А как же пишут, что погибшие второй раз почти никогда не? «Почти»?
– Да.
Эльф помолчал.
– Пойми, Аранарт, они ждут меня. Она и Аллуин. И я буду спешить к ним. А Намо – не тюремщик, он мудр и… добр. По-своему, конечно. В Мандосе нас держат наши ошибки, а не его воля. Я выйду быстрее, чем в первый раз.
Хэлгон посмотрел на запад и улыбнулся. Такой светлой и ясной улыбки дунадан никогда не видел у него.
– Могу я попросить тебя? – сказал Аранарт. – Расскажи нам об Амане. Но не о том, – он жестом остановил готовое сорваться возражение, – каким он был «тогда». Нет, не о прошлом. Тем паче, не о знаменитом прошлом. Расскажи о том Амане, в который ты выйдешь. Пожалуйста.
Эльф кивнул.
Они снова сидели, вытянув руки: живой костер, где пламенем были руки Короля, а топливом – тепло их сердец. Только оно не сгорало, напротив. Этот костер не давал света, но свет был не нужен. Он бы только мешал им видеть то, о чем говорил эльф.
Эрессеа и белоснежные корабли, повинующиеся воле капитана. Домик, у широкого окна которого сидит женщина и смотрит на море. Вернется сын, радостный, ворвется к маме как морской шквал, подхватит и закружит ее, словно девочку. И когда-нибудь вернется муж. Просто молча встанет в дверях. Чтобы остаться с нею уже навсегда.
Потому что все дороги рано или поздно приводят домой.
Их жизнь входила в странный ритм. Они поднимались до рассвета и отправлялись бороться, гоняться за Хэлгоном (догнать эльфа было невозможно, а вот загнать в ловушку, если охотников много и действуют слаженно, иногда удавалось), их молодые и сильные тела требовали напряжения, и раз море пока щадило их, приходилось придумывать самим. Рассвет – когда сказочно прекрасный, когда просто серо-белый. День – поесть мороженого мяса, и осмотреть хорошенько льдину: хотя настоящих бурь еще не было и трещин тоже нет, но мало ли. Закат – ясно ли было, или облачно – время тишины, время мыслей о неизбежном. До полной темноты. Когда наступала ночь… бывало по-разному: под ясным небом они еще долго стояли, каждый наедине с вечностью и со своей судьбой, иногда над ними мерцали волны северного сияния (дружинники Арведуи видели его в свое время, а вот Аранарту и молодежи о таком только слышать доводилось) – тогда они замирали и смотрели, пока это чудо не растворялось в темноте. А потом они шли в палатку, садились в круг, собирали свой «живой костер» и кто-то говорил, говорил, говорил.
…когда пройдут десятилетия, а для некоторых и больше века, они будут вспоминать эти дни в Гурут Уигален как самое… нет, даже не счастливое, а светлое и чистое время своей жизни. Время, полное глубокой радости от каждого прожитого дня, от каждого луча – солнечного, лунного или зеленого пламени ночного неба. Время, полное странной любви к прожитому: оказывается, сколько там было хорошего, и жаль, что я не замечал этого раньше, и как хорошо, что я узнал это теперь. Время удивительно осязаемое, время, в котором всякая пыль и сиюминутность исчезла, осталось только то, что возьмешь с собой За Грань.