– Помоги ему, Риан, – не слушая нолдора говорил Голвег. – Я лучше других знаю, что он сделал, и прав он был, да, а только… и-эх, я-то помню его человеком!
– Я… – голос молодой женщины дрожал, – я не гожусь ему в жены. Ему нужна другая. Сильная, решительная, мудрая…
– Кхх! – ответствовал Голвег на сию тираду. – Ты только при нем эту глупость не брякни.
Эти три недели Риан запомнила на всю жизнь как самое жуткое время. Даже голодные и страшные зимы войны отступили: бедствиям, которые были в детстве, когда мама рядом и от всего защитит, не сравниться с сегодняшним днем, когда она одна перед всем миром, беззащитная и словно нагая.
Голвег был занят с утра до вечера. Где разместить гостей, чем их кормить эти дни – он говорил об охотах и охотниках, о столах, которые надо будет сколотить, чтобы хватило всем, о том, кто сколько с собой припасов взял и как тяжело, что свадьба весной, он говорил и говорил… пещеры, в какую сколько гостей может поселиться и какие надо подготовить, чтобы… он делился по вечерам этими бесконечными заботами, с утра уходил, иногда даже вставая раньше нее, а вечером – радостно или озабоченно – снова о мясе, постелях, браге, мешках муки, яблок, еще чего, новых столах… еще немного, и Риан эти «мешки столов» начнут сниться!
Но это были всего лишь хлопоты перед большим праздником. Да, необычно большим, и потому необычно хлопотные. Да, для Риан, по-прежнему возящейся с малышами, прибавилось дел (здешние хозяйки были заняты с темноты до темноты, а многие из тех, что пришли ранними гостями – помочь – тоже брали с собой детей в твердой уверенности, что найдется кому за ними присмотреть), но эти обыденные дела всего лишь не оставляли ни мига вздохнуть целый день, это было тяжело, да, но – ничего страшного.
Ужасным было другое.
Недели не прошло с того как явился, чтобы на следующий день снова исчезнуть, эльф, когда это прозвучало впервые:
– Мама, мама, – звонко голосила девочка лет десяти, – а где невеста Арамунда?
И через миг, самым горьким разочарованием за прожитые годы и на десятилетия вперед:
– Эта-а?..
Риан никогда не считала себя красавицей. В прежние годы подруги, стремясь выдать ее замуж, наряжали ее и говорили ей, что она хороша. Да, она не дурнушка, но… она знала, что в ее внешности нет ничего особенного. Разве что волосы красивые, если она их распустит (что с Матушкой бывало редко, неудобно же). Привычно. Необидно.
Сейчас ей хотелось взять зимнюю шаль и завернуться в нее так, чтобы только глаза видны. Все до одного пришедшие на свадьбу шли посмотреть на нее. Наивные дети не скрывали удивления, а те, кто тактично молчал… недоумение, досада, изредка ревность, и в самом лучшем случае – «что ж, Аранарту виднее». Хотелось выплакаться, выговориться хотя бы… но кому? мамы давно нет в живых, Голвегу? – не успеешь вставить слова между очередными «мешками» и «пещерами», Ненет? – нет, признаться ей в своей слабости Риан не могла. Лучше молча терпеть.
Да, она не красавица. Но вождь выбрал ее, а она до той встречи на кроличьем лугу и не подозревала даже, что его можно любить.
Но как ни тяжело было день за днем становиться разочарованием всего Арнора, и это было не самым страшным.
То, что касалось только ее и Аранарта, то, о чем женщина промолчит даже с самыми близкими, это в одночасье стало известно всем. Об этом молчали, да, но все же понимали, отчего вождь предпочтет придти позже, но справить свадьбу в тот же день… все молчали, но это многозначительное молчание, изредка нарушаемое одной и той же фразой «ну, Арамунд – бык и есть», молчание уважительное у старших и восторженное у тех, кто помоложе, это молчание заставляло Риан заливаться краской стыда, даром что она ни в чем не виновата.
Она чувствовала себя выставленной на всеобщее обозрение, и это было кошмаром.
Ее поздравляли, приносили подарки – друзья, знакомые и даже совершенно незнакомые ей люди – а ей хотелось забиться в самый дальний закуток кладовой, и чтобы никто, никто, никто не нашел ее, пока Аранарт не придет!
Оставалась еще неделя мучений, когда вернулся эльф. Голвег, по обыкновению, пребывал в пяти местах разом, так что искать его не было ни малейшего смысла, о чем Риан и сказала Хэлгону. Она говорила совершенно спокойно и точно знала, что ничем не выдает своего состояния. Вот только эльф спросил ее:
– Что, госпожа моя?
От простоты этих слов, а еще больше от того тона, которым они произнесены, Риан вдруг расплакалась и рассказала Хэлгону всё. Совершенно всё.
Нолдор смотрел на рыдающую аданет, но думал он не о ней и не об Аранарте. В этот мягкий весенний вечер в его ушах снова выла снежная буря, но не того севера, с которого они вернулись, а беспощадная стихия Предсолнечной поры, и где-то там, среди многих, шла она, его Эльдин, оставленная им на растерзание морозу и льду потому, что он искренне счел, что поступил так, как лучше для нее.
Рассказать об этом Риан? Не стоит?
Нет, не стоит. Она не осуждает жениха. И ей не станет легче от того, что некоторым достаются мужья и похуже.
Дурно поступил Арамунд? Будь он здесь, было бы лучше?
– Госпожа моя, – тихо заговорил эльф, – я знаю его половину его жизни и могу сказать: когда он принимает решение, оно… не всегда хорошо, но всегда лучшее из возможного.
– Он любит меня? Ну хоть немножко?
Глаза раненого звереныша.
Ну за что?!
То есть понятно – за что. За другие глаза, в которых была та же боль, только тот зверик злился и царапал всё, до чего мог дотянуть коготки.
Намо, так нечестно! Ты обещал, что в Мандосе будет искуплено всё зло, что совершил в прошлой жизни, – вольное, невольное… тогда почему же там не было ни мысли об Эльдин? Или вы, Валары, считаете ранами лишь те, что на теле?
Риан ждет. И что ей отвечать?
– Госпожа моя, люди называют словом «любить» столько разных чувств, что я не могу ответить тебе ни «да», ни «нет», не солгав. Я не знаю, о какой любви ты спрашиваешь.
– А он?
– Он молчит о тебе. Он всегда молчит о самом главном.
– Даже с тобой?
– Даже со мной. Но я скажу так: он всегда отказывает себе в праве на слабость, на чувства… и чем ближе человек к нему, тем больше он будет от него требовать того же. Ваша свадьба должна быть праздником для народа, тебе тяжела эта задержка, но она не менее тяжела и ему.
– Он не отказывает себе в праве на чувства, – выдохнула Риан. – О его чувствах весь Арнор, хором… молчит.
Хэлгон наклонил голову, принимая возражение:
– Да, мне следовало сказать «отказывал». Но ты знаешь и сама: чем мощнее запруда на реке, тем сильнее хлещет вода, если прорвет ее. Любит ли он тебя, госпожа? Я думаю, он научится любить. Это не так просто, как мечтается в юности, но… он умеет учиться. А ты научишь.
Днем накануне на Риан налетела стая сорок, оглушительных и целеустремленных: пара десятков женщин и девушек задались целью ее нарядить. Отбиться от них не было ни малейшего шанса, поэтому королевская невеста позволила увести себя в пещеру, где взрослые девочки занялись обычной игрой в куклы. Правда, кукла была живая (что несущественно) и всего одна (а вот это сильно усложняло дело), так что хотя нарядов и украшений было более чем много, Риан привычно приходилось следить, чтобы девочки не поссорились из-за одной игрушки на всех.
Кукла была говорящая и разумная, так что чуть начинала разгораться ссора, кукла немедленно говорила, что ей нравится то, что предлагает более сердитая. Ссора гасла, и игра шла своим чередом.
Риан было совершенно всё равно, что на ней будет надето завтра – все уборы были новыми, незнакомыми, очень красивыми и совершенно чуждыми, – но она была благодарна за эту суету вокруг нее, потому что иначе она бы, наверное, обезумела от волнения и бешено бьющегося сердца.
Вечер разогнал игруний по своим семьям – кого ждали родители, кого муж, кого дети, Риан осталась одна. Приготовила ужин, без Голвега есть не стала, он поздно появился, но и тогда она есть не смогла, кусок не шел в горло. Легла спать – тщетно, сна ни капли. Глубокой ночью она оделась и вышла.
У пещеры на камне сидел эльф.
Посмотрел на нее, не сказал ни слова.
– Ты знаешь, как пойти ему навстречу? – спросила она. Ее била дрожь, и не от холода.
– Пойдем, госпожа.
Они пошли быстро – быстро по меркам следопыта, но она не отставала, ее сердце грохотало так, что ноги не чувствовали усталости. Риан была благодарна эльфу за его стремительный и ровный шаг, это давало выход безумию, кипевшему в ней, но вместе с тем странно успокаивало, ведь всё хорошо, всё прекрасно, она скоро увидит его, сегодня их свадьба, и достаточно взглянуть на лицо эльфа, чтобы понять, что ни для каких волнений нет причин.
Холмы, перелески, обогнуть скальник, перейти ручей, ночь, сумерки, скоро рассвет… смутные силуэты вдалеке. Риан вопросительно смотрит на эльфа: они? Он кивает.
И она побежала, понеслась, помчалась, полетела навстречу, через луг, через травы, еще слабые по весне, не разбирая дороги; и Хэлгон видел, что от идущих один рванул вперед, она быстра, а он еще быстрее, и теперь можно неспешным шагом идти к ним, дать им пережить первый восторг встречи и очнуться от него.
Когда нолдор дошел до них, плечи Риан уже укутала накидка белоснежного северного меха, и правильно, и отнюдь не потому, что Арамунд спешит сделать подарок: еще холодно, еще едва поднялось солнце за холмами, а она разгорячена ходьбой. Риан прижималась к жениху, словно говоря, что она больше никогда и никуда от себя его не отпустит, Аранарт сиял, но не гордостью торжества, а чистой радостью, беспредельной и щедрой, как солнечный свет, что скоро зальет долину.
Он кивнул Хэлгону, безмолвно благодаря.
Подошли дунаданы. Это Арамунд может бегать с полным дорожным мешком, а им убыстрить шаг сложно… особенно, если незачем.
Рибиэль помог вождю впрячься в его поклажу.
Но ушли они недалеко.
– Ой, – сказала Риан через несколько шагов. И снова: – Ой.