Вот и понимаешь, что нет большей приметы мирного времени, чем почетный караул у одра. Даже если где-то шли бои. Даже если много где шли бои.
Где Хэлгон? Вот уж кому здесь сейчас стоять. Носит эльфа где-то… ищи его.
Риан идет. Еще не знает, по ней видно.
Н-да, подарок на свадьбу.
Эх, Голвег, Голвег… ну ее-то за что?
Догадалась, что что-то не так. Поняла, с кем. Бегом сюда.
Счастливой она бежала совсем по-другому. Вчера утром… неужели это было всего лишь вчера утром?! Форност– и тот ближе кажется.
– С ним? Что? – озабоченно спросила она и, не дожидаясь ответа, ринулась ко входу. Аранарт едва успел ее перехватить.
– Не спеши.
– Но ему нужно…
– Нет.
Он замолчал, давая ей понять, что произошло.
Не хочет поверить. Конечно, вчера был бодр и весел… и все предыдущие дни тоже.
– Ему уже ничего не нужно, Риан.
Она вырвалась и вбежала в пещеру. Он вошел следом. Отстраненно подумал, что не убрал за собой со стола, а это нехорошо, сейчас здесь будет много народа.
Риан прижалась к мужу и разрыдалась. Да, так и должно быть, сам едва не. Хорошо, что только-только рассвело. Что пока никто не знает. Что никто не видит и, хочется верить, не услышит ее слез. Ей нельзя плакать на людях.
Он не утешал и не успокаивал. Ей надо выплакаться. Это слезы даже не горя – потрясения. И так ее сердце прыгает как бешеный заяц, а тут еще и смерть.
Он ждал, пока она выплачется, и думал, как быстро превратить эту пещеру из жилой в подобие торжественного и скорбного зала. Вынести… передвинуть… светильники поставить… не Форност, да; где уж нам, лесным дикарям, до Форноста, а только любой, кто встанет здесь в эскорт, совершил вдесятеро больше, чем славнейший из тех, кто стоял в такой страже в Форносте.
Хотя красивого зала у нас нет, и начищенных доспехов нет тем более.
Уже только всхлипывает. Молодец, быстро.
– Ну вот, – сказал он жене, и в этих незатейливых словах были и забота, и ободрение. – А теперь совсем успокойся. Умойся. И улыбнись.
– Что?! – ей показалась, она ослышалась.
– Улыбнись, Риан.
– Как – улыбнуться?
Он предпочел понять ее вопрос буквально.
– Глазами. Теперь всегда, когда на тебя смотрят, улыбайся глазами. И люди будут понимать: всё хорошо.
– Хорошо?!
– Конечно. Посуди сама: легкая, быстрая смерть. Он не испытал дряхлости, болезней, мучительных вдвойне от сознания беспомощности, унизительного для него. Он увидел, как исполнились все его мечты. Все, кто его любил, были с ним в его последние дни. Все они проводят его. Смерть неизбежна, а изо всех возможных – это наилучшая.
– Я…
– Ты просто думай об этом. Думай о том, что я сейчас сказал. И люди, глядя на тебя, будут это понимать. Тебе не понадобится ничего говорить. Просто верь мне – и люди будут верить тебе.
– Я не…
– Ты не готова, я знаю. Но судьба не спрашивает нас, готовы ли мы. Он сказал мне в свое время: иди и делай свое дело. Так что пойдем. У нас много дел.
Он грустно улыбнулся ей и добавил:
– Только сперва умойся.
Часть 4
Лесной принц
Человеческое сердце гораздо лучше человеческих поступков, и уж тем более слов.
Дж.Р.Р. Толкиен. Письма
У них это был почти ритуал.
В день, когда можно было никуда не спешить, когда дела – есть, конечно, когда их нет? но они подождут, – в такой день он задерживался в постели надолго, а Матушка разминала ему спину. Это были минуты абсолютного, беспредельного счастья.
В промозглой влажности зимы он вставал первым, выбравшись из-под груды шкур, разводил огонь, приносил жаровню, и, когда воздух в их отнорке пещеры становился хоть как-то похож на теплый, поднималась Риан, надевала накидку белого северного меха – и под сильными умелыми пальцами жены его спина не то что не мерзла, а скоро начинала гореть огнем. В этом тепле, несмотря на все холода, было свое наслаждение.
Но летом!.. Если дела не зовут встать еще на рассвете и можно, приоткрыв один глаз, невнятным «М-м» сообщить о том, что тебе лень открывать второй, и нет вороха шкур, а есть тонкое кроличье одеяло, и плетеные перегородки, сменившие зимние пологи, отставлены в сторону, так что ослепительный свет, от которого глаза на миг сощуришь, выходя, здесь становится приятным полумраком, и придет жена, станет долго мять тебе спину и шею, а ты будешь подбородком ловить ее руку, когда она доберется до плеч, и прижиматься щекой… в такие мгновения ему не очень-то верилось, что это всё правда и это всё с ним.
А за мальчишками присмотрит Хэлгон.
Сразу после его свадьбы нолдор стал жить у других – если стоит словом «жить» назвать перенос скудного скарба в другую пещеру. Хэлгон тогда заменил его как только мог, дав ему почти полгода дома: эльф носился по Арнору бешено: граница, связь с другими поселениями, вернуться с новостями, уйти в тот же день, хоть в жару, хоть в ливень, надо – значит надо, а тебе надо быть с женой, не спорь со старшими, а то я напомню, на сколько тысяч лет я тебя старше, да, ты уже говорил, что так нечестно, вот и не спорь. Рождение Арахаэля всё изменило, или, точнее, всё вернуло на свое место: Хэлгон вернулся в их пещеру, взяв малыша в свои руки и возвращая его Риан, кажется, только затем, чтобы она его покормила. Любые попытки возразить разбивались о его непоколебимое «я даю вам возможность побыть вместе».
Потом появился Раэдол, потом Аэглен, а сейчас Нефвалан был в том умилительном возрасте между годом и тремя, когда дитё достаточно взрослое, чтобы залезть куда угодно (и куда неугодно), но слишком мало, чтобы понять слова запрета. А Арахаэль уже который год ходил в дозоры.
За эти десять лет Риан привыкла к эльфу настолько, насколько Аранарт привык к нему за предыдущие сорок. Возвращение мужа означало и возвращение Хэлгона, а это значит, что по утрам можно спать, маленьким – кто бы в разные годы ни был этим маленьким – займется эльф, а старшие, если они не в дозоре (даже Аэглен уже бывал в ближнем), отправятся стрелять из лука, или какие у них там занятия.
…и если муж никуда не спешит, то она будет долго-долго разминать ему спину, ощущая больше, чем в ночи любви, что они вместе.
Тень упала у входа – вошел Хэлгон.
Риан обернулась к нему, не смущаясь, что она в одной рубашке, и не прекращая своего занятия, Аранарт лениво двинул бровью и изволил вопросить:
– М?
– К тебе гость.
Вождь поднял голову и повторил тот же вопрос: безмолвно, но уже с совершенно ясным взглядом.
– Здесь Гэндальф.
Рука Риан застыла.
– Как он нас нашел? – ни следа прежней истомы.
– Вышел на дозор Рибиэля. Дальше провели.
– Ясно.
Он чуть помедлил, резко выдохнул, возвращая себя в реальность, сказал обычным холодным тоном, смягчая приказ вопросом:
– Принесешь умыться? Он не должен меня видеть, пока я не буду готов.
Хэлгон молча кивнул и вышел.
Тем же тоном жене:
– Одеваемся.
Она поняла его и открыла сундук, где лежали их парадные вещи.
– Синюю? – она взялась за рубаху, которую он обычно надевал на праздники.
– Ни в коем случае. Белую.
Хэлгон принес ему умыться. Когда вождь отплескался, он увидел, что Риан надела светло-голубое платье плотного харадского шелка, и посмотрел на нее так разочарованно, что она тихо спросила:
– Что?
– Рыжее, – коротко приказал он.
– Но я думала – с ожерельем Кирдана…
– Когда я захочу узнать, что ты думаешь, я задам тебе вопрос.
– Оно же шерсть…
– Я знаю, что оно шерсть.
Он принялся расчесывать свою гриву – поседевшую, но не поредевшую за эти годы. Хэлгон порадовался, что его самого Гэндальф уже видел и необходимость одеваться к официальному приему ему не грозит.
Риан сменила платье.
– Звезду, – велел Аранарт. – И подай мне гномий набор.
– С камнями?
– Нет, другой.
Она выложила на постель массивные украшения.
– Покажись. Так. Серебряную сетку на волосы и всё.
– А браслеты? – удивилась она.
– Какое из моих слов неясно?
В его голосе было не раздражение, а досада, и это немного смягчало. Или, вернее, смягчало немного.
Он оделся, ловким движением застегнул узорные гномьи браслеты.
– Повернись, я помогу тебе.
Уложил ей прическу, еще раз оглядел ее, словно мастер произведение, расправил свои волосы, вопросительно взглянул на Хэлгона: как? Тот качнул головой: дескать, по-моему, прекрасно, а чего ты хотел – я не знаю.
…всё, что Гэндальф знал о нем за эти сорок лет, – это прозвище Арамунд. Бык, значит, Арнорский. Эльфы, переходившие на тот берег Седой, иногда встречали его дозорных, и те были учтивы, но не слишком словоохотливы. Да, живы. Вполне благополучны. Нет, благодарим, помощь не нужна. Поклон Владыке Элронду от нашего вождя. Да, передадим.
И всё!
Так что маг не вытерпел и отправился сам. Эльфы Ривенделла провели его до тех мест, где «водился диковинный зверь – адан лесной», как бурчал себе под нос Гэндальф.
И лесные эдайн вышли к ним: двое мужчин, а один почти мальчик, лет пятнадцати. Они выглядели примерно так, как волшебник и ожидал, но его поразила их речь: они говорили на синдарине, и говорили не просто чисто – чувствовалось, что они не ради эльфов перешли на их язык, не пытаются блеснуть перед магом (знают ли, кто он?), нет – так звучит речь, на которой ты говоришь каждый день. А для мальчишки синдарин, стало быть, родной…
К просьбе провести его к Аранарту они отнеслись спокойно, без излишней бдительности.
Его вели три с лишним дня, и Гэндальф понимал, что без них он блуждал бы тут месяцами. В лесной чаще обнаруживался проход, на склоне ущелья – тропинка, на полянке откидывалась крышка (или, точнее сказать, крыша?) схрона, где можно было и поесть, и переночевать. Глушь была ими обжита, они шли по диким местам как по собственному дому – быстро без спешки, спокойно, деловито. Надо гостю к вождю – значит, надо. Эльфы плохого человека не приведут.