ли он когда-нибудь о своём бунте? Нам не дано обэтом судить. Не только тебе, но и мне недоступен разум высшего ангела, первого после Бога. Я не могу судить даже о том, что стало с разумом моих падших братьев, когда они встали на путь столь очевидно деструктивный. Я видел потом, что они в значительной мере сохранили свои интеллектуальные сверхспособности. Но они стали похожи на лучших в мире математиков, которые постоянно делают арифметические ошибки, за которые и первокласснику поставили бы двойку. Грех — что-то вроде вируса, который разрушает связи внутри личности. Как это происходит, нам не дано судить в деталях. Личность, даже человеческая — очень сложная штука, не говоря уже о драконах.
В итоге, красная, черная и зелёная касты полностью отпали от Бога. И серые примкнули к ним полностью. Падение ангелов было не таким. Там раскол прошёл по вертикали. И среди падших, и среди верных были представители всех девяти чинов ангельских. Мир драконов раскололся по горизонтали. Из высших каст никто не отпал, низшие отпали полностью.
— Почему так?
— Драконьи касты священнослужителей, грубо говоря, добывали благодать для остальных драконов. Только они могли летать, опираясь на энергии Бога, только они могли аккумулировать эти энергии и в концентрированном виде передавать другим кастам. Границы между драконьими кастами никогда не были непроницаемы. «Цвет» дракона мог начать изменяться на «высший», для этого надо было усиленно молиться, что было предписано всем драконам без исключения, и все драконы прекрасно понимали необходимость непрерывной молитвы, так что красные, черные, зеленые и серые по определению не были иждивенцами, вынужденными получать энергию «сверху». Но личностный рост может быть только добровольным, а вот этой добровольности постепенно не стало. Переходы в высшие касты прекратились, каждый предпочитал оставаться на своём месте, всех всё устраивало.
Разумеется, касты священнослужителей обратили на это внимание, как на очень тревожную тенденцию. Но что тут можно было сделать? Каждый дракон — сам себе мир. Красного дракона нельзя упрекнуть в том, что он предпочитает оставаться красным, и это вовсе не трагедия. Трагедия обозначилась тогда, когда переходы в высшие касты прекратились полностью, то есть прекратился внутренний рост. И вот тогда появился бес со своей логикой. И наши братья ничего не могли ему противопоставить, потому что привыкли получать благодать сверху, своей-то никто из них не имел. И тогда бес внушил им, что благодать для жизни не нужна вообще, что без неё только первое время будет трудно, а потом станет даже лучше, потому что они получат независимость от высших каст, а выше свободы нет ничего. И ни один дракон из красных, черных, зелёных и серых не имел что этому противопоставить. Отпали все.
— А серебристые и золотые за всем этим равнодушно наблюдали?
— Не вмешиваться, ещё не значит быть равнодушным. Драконы-священнослужители испытывали тогда такую скорбь, какой от сотворения мира не знал ни один дракон. В дубраву, конечно, ходили, с отступниками разговаривали. Отступники с ехидными мордами изложили нам свои новейшие теории и спросили, в чём тут ошибка? Мы не нашли ошибки. Мы ничего не ответили. И молча покинули своих падших братьев.
— Почему же вы сами не отпали? Почему не приняли предложенную логику, если нашли её безупречной?
— Серебристые и золотые драконы жили в благодати, то есть имели опыт непосредственного богообщения, насколько это вообще возможно в пределах материального мира. Другие касты получали благодать, как нечто внешнее и не вполне понятное. Так может получить кусок хлеба человек, представления не имеющий, откуда берётся хлеб, и что это вообще такое. Для нас энергии Бога были естественной средой обитания, мы не представляли себе жизни вне этой среды. Для нас отпасть, означало просто умереть от голода. Хотя не в том, конечно, дело. Мы любили Бога как Того, Кого знали, а не как Того, о Ком нам рассказывали. Представители высших драконьих каст — такой же воплощённый разум, как и остальные. Мы не можем не признавать того, что доказано. Но сам опыт нашей жизни, сама наша природа опровергала то, что нам доказали. Что ты будешь делать, если тебе докажут, что тебя просто не может существовать?
— Я-то, положим, просто плюну на эти доказательства.
— Вот именно. По-человечески ты будешь очень даже прав. Но дракон так не может. Мы просто не в состоянии игнорировать данные разума. И не в состоянии игнорировать опыт жизни в Боге. Нет, мы не отпали бы от Бога, но это неустранимое противоречие должно было бы нас уничтожить. Серебристыеи золотые драконы разбрелись по своим пещерам и на глаза друг другу не показывались. Потому что не имели сил смотреть друг другу в глаза. По всему было похоже, что никто из нас так и не выйдет из пещер до самой смерти. И умереть мы должны были сломленными. Не отпавшими от Бога, нет, но всё же переставшими быть Божьми слугами.
— Но ведь вы нашли выход?
— Выход подсказал я. И только благодаря тому, что я уже не первое столетие изучал людей. Конечно, я не принял человеческого способа мышления, но знал о нём уже достаточно. Вот уж не думал, что это может пригодиться драконам. А пригодилось. Собрав всех братьев, я предложил чисто человеческий выход. Хотя мне, младшему из диаконов, в присутствии высших золотых вообще не подобало говорить, но я дерзнул:
— Мы должны совершить богослужение, — насколько смог уверенно сказал я.
— Это невозможно, — тяжело вздохнул старейший золотой дракон. — С нами нет наших братьев. В богослужении больше нет смысла.
— Смысл богослужения в служении Богу. Мы должны погрузиться в благодать не ради братьев, а ради Бога.
— Путь к Богу указывал нам разум. Наш разум потерпел поражение. Путь к Богу теперь перекрыт для нас.
— Мы должны отречься от разума.
Если бы на каждого из наших драконов вдруг обрушилась скала весом с него самого, они и то не были бы настолько ошарашены, как услышав эти слова. Над собранием повисло долгое тягостное молчание. Люди сказали бы человеку, брякнувшему нечто столь же несусветное: «Что за глупость», «Ты сошёл с ума» или нечто в том же роде. Но каждый дракон знает, что ни один из нас не может что-то сказать, основательно не подумав. Дракон просто не в состоянии сказать глупость, даже если ошибается. Драконьи ошибки очень умные. Но мои слова так явно выступали за границы обычного мышления драконов, что братья просто не знали, как на них реагировать. Наконец старейший золотой сказал:
— Крылья отваляться. Дракон это и есть разум. Ты предлагаешь нам покончить самоубийством.
— Я предлагаю убить в себе то, что перекрывает путь к Богу. Между разумом и Богом возникло противоречие. Из-за этого противоречия наши братья отказались от Бога. Я предлагаю отказаться от разума. Есть третий вариант?
— Третий вариант — умереть.
— И кто из нас предлагает самоубийство?
Драконы обычно немногословны. Мы не озвучиваем очевидного. Дракон в разговоре с другим драконом, сделав утверждение, не произносит выводов, потому что они и так понятны. Мы просто даём друг другу время самостоятельно пройтись по той логической цепочке, которую имели ввиду. Так что все молчали. Не надо было и объяснять, что во время богослужения мы не просто питаем братьев благодатью, мы на них опираемся. Драконий богослужебный конус совершенен, обрубок этого конуса будет уродлив, а всё добровольно уродливое — богопротивно. Богослужение есть путь к гармонии, а совершать его в состоянии внутреннего конфликта, значит едва ли не отрицать его смысл. Мы были не способны тогда на чистую молитву, а без неё полёт невозможен. Но мы понимали, что умрём без Бога. И страшно было не то, что умрём, а то, что без Бога. Могли ли дети неба позволить себе передохнуть, словно динозавры?
Всё это было понятно каждому из нас. Тут нечего было озвучивать. Молчание над нашим собранием висело бесконечно долго. Наступила ночь. Наконец старейший золотой дракон взлетел и сразу же устремился ввысь. За ним, не торопясь, поднялись все золотые, и за ними, так же не торопясь, с интервалами, все серебристые. Мы начали богослужение.
Это было самое тяжёлое богослужение в моей жизни. Мне казалось, что я и в воздухе-то держаться не могу, куда уж растворятся в благодати. Молитва совсем не шла, сознание соскальзывало в отчаянье. Я видел, как даже золотые совершают движения столь некрасивые, что за такие раньше и серых бы упрекнули. Боль заполняла всего меня, но сквозь её муть всё же проскальзывали искорки молитвы. Драконы никогда не кричат, тем более разговаривая с Богом, а тут я закричал, и этот крик был молитвой, и эта молитва была криком. Я видел и понимал, что братьям вокруг меня так же тяжело. Мы напоминали ощипанных куриц, которые пытались изображать из себя лебедей. На вершине нашего конуса золотистое свечение божественных энергий едва разгорелось и пошло в серебристым. Мы даже не полностью его впитали, а сами не смогли аккумулировать ни кванта благодати. Закончив богослужение, мы молча разбрелись по пещерам, лишь кто-то из драконов буркнул: «Летающие динозавры…».
Я всю ночь не спал, но никакие мысли меня не одолевали. Я прислушивался к своему сердцу, там был полный разлад. Драконий мир рухнул, мы переживали страшную трагедию. Никто не знал, чем может стать этот огрызок драконьего мира, который мы теперь являли собой. Я пытался молиться, и моя молитва была совсем не такой, как раньше. В ней не было лёгкости полёта. Произнося слова, обращённые к Господу, я словно выбирался из-под завала камней, которые обрушились на меня и погребли навсегда, а у меня не было сил выбраться, но я всё-таки пытался. Это была молитва бессилия, обращённая ко всесилию Божьему. Главным чувством этой молитвы стал нестерпимый стыд перед Богом. И я почувствовал, что такая молитва угодна Богу.
На смену полной растерянности пришло понимание неосуществимости той задачи, которая перед нами стояла. И это было замечательно, потому что теперь мы имели задачу. Мы не могли восстановить гармонию драконьего мира в его маленькой составной части. Но мы должны были это сделать. Мы не могли восстановить гармонию с Богом, потому что дракон все задачи решает через разум, а разум наш находился в состоянии ужасающей дисгармонии. Но мы должны были это сделать. Позорный провал первого богослужения убедил нас в том, что мы больше не можем совершать богослужения. Но мы должны были это сделать. А значит нам было для чего жить. А значит мы будем жить и пробиваться к Богу вопреки всему и несмотря ни на что.