Пока я скорбел над трупом гаджета, в коридоре затопали стремительные босые пятки. Топот приближался. Я досадливо поморщился, предвкушая скорое — сейчас, сейчас! — разоблачение. Кухонная дверь распахнулась наотмашь, и с порога ко мне кинулась та самая девочка с семейного портрета — тоненькая, нескладно ногастая, как новорождённый жеребёнок.
— Па-а-ап! Знаешь, что мне приснилось?
Я оцепенел: «пап»? Она называла меня отцом? Девочка с разбега подлетела ко мне, закинула тонкие руки на шею. Я с трудом перефокусировал взгляд на вплотную приблизившееся лицо — глаза, круглые от возбуждения, распахнутый щербатый рот. На розовой тугой щеке отпечатался след тканевых складок наволочки.
— Что? — машинально спросил я. Девочка, цепляясь проворными обезьяними лапками за футболку, вскарабкалась мне на колени и требовательно заявила:
— Покачай!
И затараторила, сумбурно пересказывая сон про гаррипоттеровский полёт, где вместо метлы фигурировал велосипед. Я перебил её вопросом: «Как покачать?»
— Ну, пап, не притворяйся. Как я люблю — по ровненькой дорожке, а потом по кочкам, по кочкам, — и она снова залепетала про летучий велосипед.
Девочка егозила на моих коленях, вызывая странные чувства: смесь нежности, умиления и табуированного желания. Я не заметил, когда на пороге кухни появилась женщина — голубой шёлк ночной рубашки, поверх — такой же халат, перехваченный в талии поясом. Я жадно ощупал взглядом её фигуру. Талия была ещё тонкой, и ноги объясняли, от кого девочке достались такие длинные. Крашеные рыжеватые волосы она заколола на макушке, и от этого стала казаться нежнее, моложе.
— Опять секретничаете? — спросила женщина, подавив зевок.
Девочка спрыгнула с колен, подбежала к матери и обняла за талию. Та рассеянно потрепала макушку дочери и с тревогой взглянула на меня — давай, узнавай: я не тот, с кем ты ложилась в постель! Но женщина тоже не распознала во мне самозванца.
— Как ты себя чувствуешь, Слава?
Значит, я — Слава? Вячеслав? Святослав? Владислав? Не важно, потом выяснится. Имя не отзывалось в памяти. Может, у меня амнезия? Откуда?
— Я вчера так испугалась за тебя. Подумала… Бог знает что подумала.
— Я ничего не помню, — честно признался я. — Память как стёрло. Что было вчера?
Женщина — жена — посмотрела на меня с недоверием?
— Совсем не помнишь? Ты побледнел, схватился за сердце.
— В самом деле?
— Я хотела вызвать скорую, но ты запретил. Выпил таблетку, лёг. Я сидела рядом. В какой-то момент показалось, что ты перестал дышать. Это длилось минуту или чуть дольше. Я думала, всё. А потом вдруг дёрнулся, всхлипнул. И задышал так ровно, как будто ничего и не было. — Женщина подошла ближе, погладила меня по плечу, поцеловала в висок. — Я посидела ещё минут двадцать. А потом легла.
От этого поцелуя в мозгу вспыхнула ослепительная искра. И я сразу всё вспомнил! Полёт сквозь обжигающе-холодную космическую пустоту и падение в вялое, остывающее тепло трупа. Меня послали сюда — в чужое тело. Возражать, отказываться в нашей небесной конторе не принято: приказали — живи. И так три года после Ковида дали отдохнуть — подумать, переосмыслить ценности. И надышаться впрок отрезвляющим эфиром вечности.
Тот, кого забрали, был слабаком — скукожился от первого порыва холодного ветра исторических перемен. Наверху решили, что ему не место в новой — ожесточившейся — реальности. А его женщина — другая, сильная. Такая выдержит, вывезет, не сломается. И коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет, если будет нужно. Теперь мы с ней — пара равных. И мне из чужого надо превращаться в своего — прирастать к новой семье-.
Я потянулся, приноравливаясь к телесной одёжке с чужого плеча. И озорно подмигнул своим девочкам:
— А завтракать мы сегодня будем?
12. Избитые слова
Всем начписам посвящается. Объём: не более 5 000 зсп.
Однажды утром хорошие слова услышали, как кто-то их настойчиво зовёт. Это был начинающий автор — начпис. Он уже сел за компьютер, протёр мягкой тряпочкой экран и клавиатуру, открыл новый файл и приготовился творить. Ждал только одного — когда же придут слова.
Хорошие слова не могли не откликнуться. Эти славные ребята всегда с радостью шли навстречу писателям. Они прихорошились, освежились и отправились прямиком к начпису.
Но по дороге — о, ужас! — их встретили дурные слова. Мать их, ненормативная лексика, плохо воспитала своих отпрысков. Эти негодяи стали настоящими подонками языка. Они всё время лезли в речь, по-хамски выталкивали другие слова, оскорбляли, обесценивали… А самые отпетые какофемизмы умели даже заменять собой целые предложения! Да что предложения? Тексты!
Так уж вышло, что шайка дурных слов напала на хорошие. Дрались подонки жёстко, без правил. Хрясть! — и вышибали буквы. Хлобысть! — вывихивали слоги. Трах-бабах! — переударяли ударения. Хорошие слова сопротивлялись, как умели, но — увы! Они были избиты до потери смысла, и в таком жалком виде не смогли явиться к начпису.
А несчастный обессловленный автор вышагивал по комнате от стола к окну и обратно, тёр виски, пил виски… Всё напрасно! Слова не шли. К вечеру начпис отчаялся: день прошёл зря! Утешало только то, что завтра будет новый день. И новая надежда.
Следующим утром начпис опять позвал хорошие слова. Те, кряхтя и постанывая, собрались и тронулись в путь. И снова — как повторение кошмара! — их перехватила шайка негодяев. На этот раз они выдумали более изощрённое унижение. Не стали калечить хорошие слова — просто вымазали их грязью пошлости, замусолили свежесть первоначального смысла. А потом напялили пёстрое отрепье ложной красивости. И отпустили.
Опозоренные слова побежали к измаявшемуся в ожидании автору и постучались в череп. Тот был так рад их прибытию, что не заметил ничего странного. Не разглядел, какими избитыми и опошленными стали хорошие слова. Напротив, они показались начпису прекрасными, а их шутовские рубища — царскими одеяниями из пурпура и кручёного виссона.
Опалённый вдохновением автор сел за компьютер и начал писать:
«В лучах пламенеющего заката прекрасный рыцарь на своём белом коне, стуча копытами этого благородного животного, с гордой неустрашимой улыбкой на устах, скакал на помощь к своей прекрасной принцессе, заключённой в высокой башне древнего замка страшного дракона, наводившего ужас на всю округу, который находится на голой скале, грозно нависающей над морем, перекатывающим тяжёлые терпко пахнущие йодом изумрудные волны…»
А хотел он написать примерно следующее:
«Я воображаю себя рыцарем на белом коне. Скачу к тебе, чтобы вызволить из стеклобетонного драконьего замка на Рублёвке. Такого огромного, что в нём могло бы томиться хоть десять принцесс. Но тебе это не нужно. Ты привыкла к своему дракону, и даже по-своему любишь его…. Ты досконально знаешь, сколько тысяч твоих нервных клеток он убивает в день, сколько миллилитров крови выпивает… Ты позволяешь ему медленно пожирать себя в обмен на безбедную жизнь под драконьим крылом. Пока смерть не разлучит вас… В последнее время ты неважно выглядишь, принцесса…
А я… Кто я тебе? Не более чем глупое зеркальце, которое, знай себе, твердит «ты на свете всех милее». Если, конечно, спросят…»
13. Добавьте солёный огурец, пожалуйста
Короткая зарисовка, где должна быть фраза «Добавьте солёный огурец, пожалуйста».
Они встретились на улице, случайно, и едва узнали друг друга. Двадцать лет, новые фамилии, замазанные косметикой морщины, килограммы лишнего веса. Решили посидеть в кафе, поболтать о том, что было и есть, похвастаться достижениями.
— Знаешь, — ударилась в философию Алёна. — Я поняла, что жизнь ценна, когда в ней представлен полный спектр красок. Печаль оттеняет радость, постоянный смех глуп, если его не омывают слёзы. Добро можно оценить только тогда, когда познаешь зло. Я теперь живу так, чтобы наслаждаться жизнью во всех её нюансах.
В этот момент к столику подошел официант.
— Что будете заказывать, дамы?
— Ну что, по капучино с шоколадным пирожным? — предложила Алёна.
— Согласна, — ответила Нина. — И добавьте солёный огурец, пожалуйста.
14. Заветное желание
Рассказ для котодуэли. Объём: не более 5 000 зсп.
Вечеррром я промырррнул в комнату, где хозяйка укладывала спать своего котёнка. Она ему сказки на ночь читает. Обожаю! Мяугко светит лампочка под зеленым абажмуррром. Мурлычит голос. И я задрррёмываю вместе с котёнком…
На этот раз хозяйка читала мур-мурскую сказку про золотую рыбку. Про то, как её поймал какой-то старррикан и отпустил. А потом, юмурррист, передумал. И стал рыбу мурррыжить: дай мне то, дай это. И она, муррразматичка, исполняла все его желания. Пока ей не омяурррзело.
Вот это мяу! Я даже пррроснулся от озарррения. Вот для чего нужна золотая рыбка! Хозяева деррржат её в большой банке — акхм… акмяу… акмяуррриуме. И корррмят. И воду ей меняют. Вот почему акмяуррриум так высоко стоит: на столе, выше хозяйского места. Потому что эта рыба в доме — самая важная! Она исполняет желания!
Стррранно, что хозяева ничего у нее не пррросят… Или просят? Но если и просят, то совсем крррошки. Кошке на лизок. Сколько раз они мяучтали о новом домике. Попросторррней. А живут по-прррежнему в тесном закутке. Мне бы тоже новый домик не повррредил. Мяугонький такой, тёпленький. И новая когтеточка…
Может, хозяева не ррразумеют, что золотая рыбка исполняет желания? Не подозррревают, что она может их осчастливить? Ну и замурррчательно! Я-то знаю! Значит, есть шанс получить то, о чем я мяучтаю.
Всю ночь я мурррчился — что бы такое попррросить? У нас, котов, много желаний. Но если все загадывать, может получиться, как со старрриканом из сказки… Надо попррросить одно, заветное. Самое-мур-самое… Мяу! Придумал! Я бы хотел… Нет, не ррраскажу! А то не исполнится…
Утром я перррвым делом вспрыгнул на стол, где стоит акхм… акмяуррриум. Обошёл вокруг, присмотрелся. Ррреально плавает внутррри золотая рыбища. Не считая прочего рыбьего мусоррра. Я даже прижмурррился от наслаждения: пучеглазая, мяусистая, золотой чешуёй переливается. Плавники муаррровые распустила. Рот раскрррывает… Только не слышно ничего.