й России писатель заглядывал в будущее гораздо дальше иных своих современников. Корнею Чуковскому, хотя он и высоко ценил образ Гусева, всё остальное в "Аэлите" показалось напрасным: "Куда нам, писателям технически отсталого народа, сочинять романы о машинах и полётах на другие планеты!"[230]. Всего через двенадцать лет после самой страшной на памяти человечества войны Советский Союз поразит весь мир первым в истории искусственным спутником Земли.
Сегодня не только космические корабли, не только предсказанное Алексеем Толстым в "Гиперболоиде" лучевое оружие свидетельствуют о пророческом даре писателя. Научно-техническое и социальное предвидение вдохновлялось той новой перспективой мира, которую Алексей Толстой сумел почувствовать в состоянии души граждан разорённой и всё-таки исполненной буйных творческих сил страны.
Дело, стало быть, не только в том, что "Аэлита" перенимала фанатическую атмосферу революционной эпохи. Подобных примеров немало в литературе, искусстве тех лет. Принципиально важно другое, - что научная фантастика этой книги - и социальная в не меньшей мере, чем техническая, - отвечала опережающему реализму революционного сознания. Творческий метод автора "Аэлиты" потому и прокладывал пути нашей научной фантастике, что отвечал принципу изображения жизни в революционном развитии. В оригинальном жанрово-стилевом синтезе этого романа отлилось не только личное художественное виденье писателя.
Мир "Аэлиты", огрублённой порой до брутальности и поэтически утончённый и нежный, жестокий, холодный и страстный мир, опрокинутый в баснословные времена и мечтательно развёрнутый в грядущее, какой-то отстранённый, чужой в своём марсианском космизме и осязаемо тёплый, земной, совсем домашний, овеянный пламенной героикой и затаивший чуть уловимую иронию, - весь этот необыкновенно разный и сложный художественный мир словно бы запечатлел взвихренную эпоху, где всё переворотилось, перемешалось и всё-таки в первозданном своём хаосе укладывалось новым миропорядком творения.
В "Аэлите" просвечивает и литературный мир современности, проступают какие-то мотивы, образы, ситуации "бытовых" произведений первых советских лет, "марсианских" романов А.Богданова, Э.Берроуза, "атлантических" одиссей П.Бенуа, Р.Штайнера. Но вместе с тем, в романе Алексея Толстого невозможно обнаружить ничего, взятого из чужого опыта в готовом виде. "Замаскированная" под экзотические приключения, социальная, философская, научно-фантастическая мысль писателя вложена в заново найденную - в решающий час выбора - оригинальную форму романа нового типа.
Вся пестрота разнородных начал "Аэлиты", весь сложный веер сюжетных линий, все нравственные и "натурфилософские" мотивы сходятся в Человеке. Фантастика космического полёта, острая фабула революционных приключений, философско-поэтические экскурсы в небылую историю, батальные сцены с центральной фигурой Гусева, трогательная любовь марсианки к Сыну Неба - всё в этом романе неизменно развёрнуто во вселенную человека, в мечту и борьбу за счастье.
Инженер Лось заключал свой иронический проект бегства в золотой век словами о том, что надобно перестраивать этот, реальный мир на началах "справедливости, милосердия и законности желания счастья, - это особенно важно, Алексей Иванович: счастье" (с.63).
Для Алексея Толстого "счастье - это особенно важно" и потому что неисчерпаем человек. Совсем не просто построить мир, отвечающий универсальной сложности даже самой неприхотливой души. В романе "Хмурое утро" об этом поспорит поп-расстрига Кузьма Кузьмич. "Великое дело, граждане командиры, мыслить большими категориями. Спасибо революции" за то, что вырвала "богоравное существо, человека" из убогого мирка. "Но, граждане командиры... Боретесь вы счастья ради человека, а человека-то часто забываете, он у вас пропадает между строк. Не отрывайте революции от человека, не делайте из неё умозрительной философии... Ведь это вселенная ходит перед вами в драной бекеше и в опорках"[231].
В "Аэлите", хотя и эскизно, написан Алексеем Толстым универсальный портрет Человека: бытовой и лирический, нравственный и политический набросок современника, подчас автобиографически родственный автору; образ представителя людского рода, крепко привинченный к своей планете, и вместе с тем - лик существа космического, пригодного и для иных миров.
В последующих своих произведениях, статьях, высказываниях Толстой не раз будет упоминать о нашем пращуре как не столь уж отдалённом предтече гражданина XX века. По фантастической историографии и этнопсихологии "Аэлиты", такие особенности древних племён, как темперамент и тип интеллекта, зачатки миропонимания и нравственные устои оказывали огромное воздействие на выбор народом своих исторических путей и целей. Писателя интересует, как проявляются в этом плане те разнокачественные начала, что оседают в наследственной памяти. Вот как объясняет, например, Алексей Толстой расцвет древнего царства: "То, чего не было у сынов Ааама, - бессознательной творческой силы, - то, чего не было у сынов племени Земзе, - ясного и острого разума, - в изобилии текло в тревожной и страстной крови племени Атлантов" (с.163).
Сила творчества, добрая воля, национальная и религиозная терпимость даже в недолгие промежутки между волнами завоеваний, несмотря на междоусобицы, давали порой пышные всходы и при первобытных производительных силах. "Народ вспоминал старые обычаи и праздники, и никто не мешал ему жить и любить, рожать, веселиться. В преданиях этот век назван золотым" (с. 164).
Толстого остро интересует, как проявляется в экстремальных условиях национальный характер и темперамент. "Сегодня я видел вас в бою, - позавидовал марсианин Сыну Неба Гусеву. - В вас огнём пляшет веселье. Вы мечтательны, страстны и беспечны. Вам, Сынам Земли, когда-нибудь разгадать загадку (бытия, истории, золотого века, - А.Б.). Но мы - стары. В нас пепел. Мы упустили свой час" (с.222). Безоглядно отважный Сын Земли вместе с тем осмотрителен, коммуникабелен, терпелив, настойчив. Способность к сотрудничеству этнопсихологи считают решающей для формирования жизнедеятельного сообщества.
Через национальный склад характера Алексей Толстой стремился постигнуть судьбу пролетарской революции и за пределами России. В "Хождении по мукам" писатель включит в свой психологический образ Истории присущее русскому народу чувство мировой справедливости и ярко выраженный инстинкт правдоискательства. Солдата революции Гусева особенно отличает общечеловеческая направленность всех этих свойств национального духа, сложившихся в тысячелетнем родстве Руси с иными племенами и языками. Этому персонажу "Аэлиты" в высокой мере присуща "блистательная добродетель милосердия, готовность и привычка с радостью помогать в изобилии ближнему во всём, в чём он нуждается"[232], которую знаменитый врач и филантроп Фридрих Йозеф Хааз ставил над всеми другими благородными качествами русского народа.
Нравственная вселенная нового россиянина высвечивается почвенными, нравственными ценностями, вместе с тем, в самом обобщённом плане, в космическом отстранении. На Марсе понятия сынов Земли о добре и зле испытываются выбором между жизнью и смертью целой планеты. Классовая программа диктатора Тускуба: "Равенство не достижимо, равенства нет. Всеобщее счастье - бред сумасшедших... Жажда равенства и всеобщая справедливость разрушают высшие достижения цивилизации. Идти назад, к неравенству, к несправедливости... заковать рабов, приковать к машинам, к станкам, спустить их в шахты" - ставит на грань небытия весь "смешанный экипаж" романа. "Мы не хотим умирать" (с. 180), взывают рабы-пролетарии. "Я не хочу умирать" (с. 196) - откликается "принцесса Марса". "Жить я хочу, Мстислав Сергеевич" (с.235), признаётся Гусев, выбирая, тем не менее, схватку не на жизнь, а на смерть.
Один из самых жизнелюбивых художников русской литературы, Алексей Толстой отождествляет несправедливость с покушением на священный закон природы. Перед отъездом на родину он писал в эмигрантской печати, что в Советской России справедливость начинается для каждого осуществлением права на жизнь. Социальное равенство тоже подпадает под "право жизни", ибо законы жизни едины повсюду. "Одни законы для нас и для них, - объясняет Лось, почему на других планетах скорее всего обитают похожие на нас существа. - Во Вселенной носится живоносная пыль, семена жизни, застывшие в анабиозе. Одни и те же семена оседают на Марс и на Землю, на все мириады остывающих звёзд. Повсюду возникает жизнь и над жизнью всюду властвует человекоподобный: нельзя создать животное, более совершенное, чем человек, - образ и подобие Хозяина Вселенной" (с.24).
Всё время научно-фантастический план перекрещивается с реалистическим психологизмом романа. Гусев, может быть, и не понимает космологических рассуждений Лося, но образ Хозяина мира - это его задушевный образ, который однажды пронзил его мысль на германском фронте, когда "хозяина" истребляли как вредных насекомых, а весь мир продолжал идти своим чередом, и раненый Гусев с тоской сравнивал ничтожество своей жизни и смерти с блистающими звёздами на вечном небе (это небо и эти звёзды сопровождают сынов Земли во всём их марсианском хождении). "Показалось мне, Мстислав Сергеевич, - рассказывал Гусев, - будто звёзды - это всё - я. Всё - внутри меня. Не тот я (что прежде, - А.Б.), не вошь. Нет... Расколоть мой череп - ужасное дело, великое покушение" (с.235).
И в заключительных словах этого необычного для "Аэлиты" развёрнутого монолога: "Жить я хочу, Мстислав Сергеевич", словах неожиданных для бесстрашного человека, - не ужас небытия, но убеждённость в величайшей ценности любой человеческой жизни, неважно, российская она или пусть даже марсианская. Ничего похожего мы не найдём в авантюрных романах 20-х годов с их лубочным апсихологизмом.
Здесь - ключевая мотивировка революционной фабулы "Аэлиты", от самых первых страниц до открытого в завтрашний день финала, когда красноармеец Гусев по возвращении на родину принимается сколачивать боевой отряд для "спасения остатков трудового населения" Марса. Герой и автор сливаются в нравственной оценке революции. Писатель не только проницательно разглядел своего Гусева как знаменательный тип времени, но и вложил в своего героя собственные духовные искания. Видимо, не одна только патриотическая идея российской государственности, о которой много и справедливо сказано биографами Толстого, влекла его на обновлённую Родину. Созвучен был её умонастроениям и гуманистический идеал пролетарской революции.