* * *
Социальная проблематика не только не освобождала художественные проекции будущего от научности, но предъявила более высокие требования. В спорах о фантастике (особенно в двух больших дискуссиях, прошедших в 1969-1970 и 1985-1986 годах в "Литературной газете"), которые стали почти регулярными на исходе небывалого в русской литературе подъёма этого жанра в шестидесятых годах, наряду с прежними попытками определить фантастику в границах канонических понятий художественной литературы настойчиво стало пробиваться представление о современной фантастике как литературе новых научных идей. "Настоящую научную фантастику, - писал один из читателей (широкое участие читательской аудитории в литературных полемиках - отличительная черта "фантастоведения"), - можно определить как научное исследование, в котором некоторые предпосылки не доказаны. В науке такой приём применяется довольно часто"[388]. Художественная литература обосновывает недостающие предпосылки, ясное дело, условно-гипотетически, неполно, без детализации, с установкой на конечный результат, а не доказательную мотивировку. Казалось бы, различие очевидно.
Тем не менее, сравнение с исследованием, которое, напомним, распространяется на всю художественную литературу, встречает сопротивление: "В наше время в науке столько нового, не похожего на вчерашнее", что "научная фантастика нам теперь не нужна"[389]... Что и говорить, убедительный довод! Будто фантастика раньше была нужна из-за дефицита новой информации и словно различие нынешней и прежней науки - в количестве новых знаний. Даже скептики, которые приходят, по их словам, к "довольно-таки негативному выводу относительно роли научной фантастики в прогнозировании научных гипотез" ("язык науки становится всё более малодоступным для неспециалистов"), вынуждены признать, что и в наше время "фантастика способна породить кое-какие научные идеи, опираясь на силу искусства, роль интуиции, наверное, больше, чем в науке"[390].
Фантастика порождает, конечно, идеи художественные, которые уже потом, в свою очередь инициируют научную мысль. Независимость эстетической "информации" в этом процессе не всегда ясна учёным. Физик профессор Д.Франк-Каменецкий, например, хотя и не отрицал, что "ценность фантастики тем выше, чем более неожиданны - и даже невероятны - развиваемые идеи и вытекающие из них ситуации", хотя и признавал: "Фантазия писателя может и действительно помочь конструктивной фантазии учёного"[391], тем не менее, отдавал приоритет совсем другому - потребительскому назначению литературы. Фантастика должна, писал он, "доставлять утомлённому мозгу непревзойдённое наслаждение и абсолютный отдых"[392]. Каким образом? В качестве развлекательного чтива? Помимо, если не вопреки, своему интеллектуальному началу? Такая путаница (в категорически-снисходительной интонации) частенько засоряет дискуссии о фантастике.
Ещё А.Беляев видел задачу этой литературы в "привлечении максимального внимания и интереса читателей к важным научным и техническим проблемам... с этой точки зрения, - подчёркивал он, - лучшим научно-фантастическим произведением будет то, которое бросает в мир новую плодотворную идею"[393], и это совсем другое, чем количество знаний, объём информации. Спустя много лет в дискуссии о фантастике то же самое подчеркнёт академик Н.Федоренко. "Фантастику я читаю, - писал он, - и потому, что это доставляет мне удовольствие, и, так сказать "по долгу службы": в научно-фантастических произведениях нередко содержатся и предвидения социального и научно-технического прогресса которые можно с пользой применить при долгосрочном прогнозировании и оптимальном планировании... Как учёного меня особенно интересуют, - подчёркивал академик Федоренко, - произведения, посвящённые социальной проблематике, где есть попытки определения общественного критерия оптимальности (прогресса), определения цели развития общества"[394].
Напоминать о целесообразности наших преобразований действительности, уточнять ориентиры сегодняшнего движения в будущее - действительно важнейшее литературное и мировоззренческое, общекультурное назначение научно-фантастических произведений.
Верное, глубокое суждение учёного показывает, кроме всего, несостоятельность промелькнувшего в спорах мнения, будто вообще "нет такого жанра - фантастики", потому что, мол, "все произведения, называемые термином научная фантастика, ничего более, как игра в бисер, игра ума и воображения. К серьёзной литературе, исследующей жизнь и человека, это никакого отношения не имеет"[395]...
На минуту допустим, что в научной фантастике в самом деле нет ничего более, но выслушаем специалиста. Токарь-инструктор В.К.Гребторов, заместитель председателя Свердловского областного совета новаторов, писал: "Человеку, который занимается творчеством (не только техническим - любым!), способность к фантазированию, по-моему, надо развивать. Совершенно сознательно! И отличным средством развития её являяется чтение фантастической литературы... Дело не в прямой подсказке решений - этого там не найдёшь. Просто она расковывает мозг, заставляет его активно фантазировать, и рождается скорость мышления, позволяющая иногда решать технические задачи буквально сходу"[396].
Внеконкретной активизации творчества не бывает, конечно. Мы приводили и сошлёмся ещё не раз на случаи, когда писатель подсказывал именно решения, - если под этим понимать свежую идею, а не способ её реализации.
То есть писатели, конечно, не монополисты по части воображения. "Фантазия, - напоминал участник дискуссии в "Литературной газете", - составная часть мышления и познания". Но при всём том верно ли, что "учёный и писатель-фантаст" столь уж непримиримо "различны как по направленности своих целей, так и по средствам, которые они используют для их достижения"? Ещё А.П.Чехову было ясно, что "чутьё художника стоит иногда мозгов учёного" и что и то и другое имеет в конечном счёте "одни цели, одну природу", "быть может, со временем при совершенстве методов им суждено слиться вместе в гигантскую чудовищную силу, которую теперь трудно и представить себе..."[397].
Это сказано сто лет тому назад, на заре эры научной фантастики, хотя и в другой связи. Тревожная нить размышлений о неуправляемом дроблении науки на "частичные" знания, когда утрачивается целостность мира, о необходимости дополнить специализированное научное познание нерасчленённо-художественным, - эта нить прошла и через дневники, письма, произведения Л.Толстого.
В лице научной фантастики искусство теперь устанавливает с наукой прямую и, что примечательно, взаимообразную, то есть обратную связь и не только тематическую, но по способу освоения мира. В научной фантастике не только воображение детерминирует логику, побуждает мысль выходить за пределы известного неожиданностью ассоциаций, эстетической интуицией, оценкой факта и логики с точки зрения целесообразной красоты.
В том и эвристическая ценность научно-фантастической литературы, что её парадоксальные идеи, часто патентоспособные сами по себе, ещё и насыщают озоном творческое сознание. Фантастическое воображение освобождает мышление от научно-инженерных стереотипов. Отдельные идеи и образ мысли научной фантастики охотно используются в преподавании теории решения изобретательских задач (ТРИЗ), на курсах развития творческого воображения (РТВ).
Учёные ищут нередко в научной фантастике не только общепонятную форму готовых идей, но и параллельный путь новаторства. Каждому настоящему учёному, вспоминал И.Ефремов о своём пути в фантастическую литературу, знакомо страстное желание определить в свободном полёте воображения неумолимый процесс накопления фактов[398]. В этом случае научное творчество как бы возвращается к первоистоку. "Сначала идут: мысль, фантазия, сказка, - делился К.Циолковский своим опытом, - за ними шествует научный расчёт[399] и т.д. Патриарх космонавтики ставил фантазию и сказку в один творческий ряд с мыслью. Великий учёный и мыслитель В.Вернадский считал, что роль искусства по-настоящему ещё не оценена и в историческом становлении научного познания.
Научно-художественное воображение как продолжение - либо начало - научного поиска, конечно, не единственный, хотя и самый продуктивный путь формирования фантастической идеи. На этом пути художественный реализм соединяется с научным. Часто писатель вдохновляяется идеями, гипотезами, допущениями, прямо позаимствованными в "запасниках" знания, до времени отложенными из-за недостатка научных средств и несовершенства методов. В этом случае особенно насущно требование, сформулированное Ефремовым, чтобы писатель-фантаст постоянно был на переднем крае познания.
Так что восприятие современной фантастики как "литературы новых научных идей" не такое уж узкое и внеэстетическое.
Не случайно большая часть опрошенных социологами любителей жанра отвечала, что предпочитает её идеи - образам. Даже некорректность такого разделения в анкетах, предложенных читателям, по-своему подтверждает смысл этого предпочтения: научно-фантастическая идея сама по себе - метафора, как мы уже отмечали на этих страницах, то есть опять-таки образ, хотя и несколько иной природы в сравнении с традиционным искусством.
Научно-фантастическая идея красива особенным интеллектуальным - и одновременно эстетическим - отражением целесообразного в природе, вообще в преобразуемой человеком действительности. Хрестоматийно известен случай, когда знаменитый П.Дирак, ещё не представляя себе физического смысла выведенной им новой формулы, заранее уверовал в её истинность, потому что формула ему показалась красивой. Красота и в науке нередко выступает как бы лакмусовой пробой на истинность. "Почему природа любит красивые уравнения? - спрашивал профессор А.Китайгородский в книге "Физика - моя профессия". - Не знаю. Вероятно, господь бог Природа - хороший математик... Можете мне поверить, что изящество и красота математического представления законов электродинамики (уравнения Максвелла) доставляют физику эмоциональное волнение, хотя источником его принято считать лишь произведение искусства"