Примечательная широта диапазона современного изучения научной фантастики соответствует её реальному многообразию. Но есть одна общая черта, присущая работам всех типов, даже такой, как книга Г.Гуревича "Карта страны фантазий" (М.: Искусство, 1967), которая рассчитана на широкий круг любителей фантастики (очерк Г.Гуревича посвящен главным образом фантастике в кино): все они в той или иной мере стремятся осмыслить специфику научной фантастики в её историческом развитии. Ряд исследований непосредственно рассматривает историко-литературный процесс: диссертация индийского аспиранта Ленинградского университета К.Джингра "Пути развития научно-фантастического жанра в советской литературе" (1968), очерки автора этих строк в коллективных монографиях "История русского советского романа" (Л.: 1965) и "Русский советский рассказ. Очерки истории жанра" (Л.: 1970) и его книга "Русский советский научно-фантастический роман" (Л., 1970).
Первой собственно литературоведческой работой о научной фантастике явился как раз историко-литературный очерк - брошюра Е.Брандиса "Советский научно-фантастический роман" (Л.: 1959). В этом небольшом по объему исследовании впервые были четко охарактеризованы основные этапы развития "жанра" и его направления за более чем четыре десятилетия и, что впоследствии оказалось весьма существенным, именно научное предвидение правильно было оценено как эквивалент реализма в современной фантастике, как основной метод, ориентирующий все её направления - и прежние, и вновь сложившиеся. Такой взгляд на советскую фантастику развит был в другом, расширенном очерке Е.Брандиса[445] и дополнен в брошюре С.Ларина "Литература крылатой мечты" (М.: 1961) анализом текущих явлений советской фантастики 40-50-х годов. Очерк Брандиса послужил отправной точкой концепции, оформившейся в позднейших исследованиях, которая не противопоставляет произвольно одни направления другим (например, вненаучную фантастику - научной), но стремится оценить их отношение к основному методу всей советской литературы. Тем самым было положено начало включению научной фантастики в общую историю жанров и направлений русской советской прозы (например, в упоминавшихся "Истории русского советского романа" и "Русском советском рассказе").
Историко-литературная концепция развития научной фантастики вырабатывается коллективно. Большой фактический материал, на котором построены историко-литературные и историко-теоретические работы, позволил уже обоснованно, а не предположительно, как в большинстве критических статей, установить связь подъемов и спадов фантастики с приливами и отливами научно-технического прогресса и социальным движением советского общества (монография А.Бритикова), выявить её переклички с основным потоком советской литературы (диссертация К.Джингра) и с художественным опытом прошлого (работы Ю.Кагарлицкого, Т.Чернышёвой, Н.Чёрной, Е.Тамарченко), наметить в историческом аспекте типологическое своеобразие научной фантастики (диссертация Е.Тамарченко) и, главное, серьезно поставить вопрос о её месте в системе реализма (статьи и диссертация Т.Чернышёвой и монография Н.Чёрной). Исследование научной фантастики в историко-литературном аспекте создало предпосылку для обоснованных теоретических обобщений. Вообще говоря, в теоретических толкованиях этой отрасли художественной литературы никогда не было недостатка, но пестрое и неравномерное её развитие не давало достаточного основания для сколько-нибудь объективных выводов. Следует учитывать, что в научной фантастике, в силу её исторической молодости и некоторой родственности её художественного метода теоретическому познанию, воздействие литературно-критических взглядов на творчество писателей-фантастов особенно эффективно. Дело не только в том, что теория "реалистической" литературы строже поверяется многовековой художественной практикой, но и в том, что эту теорию легко соотнести с самой действительностью, из которой писатели черпают содержание и форму своих произведений. В этом последнем отношении создание теории фантастики особенно затруднено, ведь её художественный объект гипотетичен. Не случайно многие писатели-фантасты одновременно выступают в роли критиков-теоретиков, например И.Ефремов, чьи хорошо аргументированные и методологически четкие статьи имели особенно заметный резонанс[446].
Теория научной фантастики слишком долго строилась умозрительно, чтобы её попытки выправить зигзаги художественной практики не давали зачастую обратного результата. Так было с теорией предела, о которой уже упоминалось, так стало и с теорией фантастики как приема, о которой пойдет речь. Эта последняя явилась реакцией на волюнтаристские предписания мечтать от сих до сих. Но если "предельщики" сводили метод, так сказать, к дистанции мечты, то "беспредельщики" ударились в другую крайность - вообще сняли вопрос о научности. Они настойчиво доказывают, что проблема метода современной фантастики вполне укладывается в традиционные литературные категории и что научность фантастического допущения - вовсе не главный вопрос.
Обратимся к дискуссии о современной фантастике, проведенной в сентябре 1969 - марте 1970 года "Литературной газетой". А. и Б.Стругацкие в этой дискуссии писали: "Мы называем фантастическим всякое художественное произведение, в котором используется специфический художественный прием - вводится элемент необычайного, небывалого и даже вовсе невозможного. Все произведения такого рода могут быть развернуты в весьма широкий спектр, на одном конце которого расположатся "80 000 километров под водой", "Грезы о Земле и небе" и "Человек-амфибия" (то, что обычно именуется фантастикой научной), а на другом -"Человек, который мог творить чудеса", "Мастер и Маргарита" и "Превращение" (то, что мы склонны именовать фантастикой реалистической, как это ни странно звучит")[447].
Эта оптимистическая картина мирного сосуществования многоразличных направлений и жанров не вызывала б возражений, если бы сами Стругацкие тут же не противопоставляли научной фантастике свою "реалистическую", а по сути дела, фантастику условно-поэтического типа. И сколь бы не сглаживала "Литературная газета" в редакционном резюме подлинную логику спора: "Не следует переоценивать ни социально-философскую, ни так называемую чисто научную, ни "традиционную" (условно-поэтическую, - А.Б.) фантастику, тем более противопоставлять их друг другу" (заметка "От редакции" за 4 марта 1970 года), именно переоценка и противопоставление каждой стороной "своей" фантастики оказались налицо. В статье А. и Б.Стругацких более мягкие, в статье А.Громовой "Не созерцание, а исследование" (7 января 1970 года), как и в статьях их антиподов А.Казанцева "Луч мечты или потемки?" (29 октября 1969 года) и В.Немцова "Литературные мечты" (12 ноября 1969 года), - совершенно определенные.
В статье А.Громовой в 5-м томе "Краткой литературной энциклопедии" поз названием "Научная фантастика" именно эта фантастика откровенно третируется[448]. Жюль Верн здесь где-то внизу на шкале литературных ценностей: в библиографическом списке пропущены признанные отечественные монографии об этом основоположнике жанра, так же как и о его советском последователе И.Ефремове, и не указаны литературно-критические статьи И.Ефремова А.Беляева. Зато одно из заглавных мест предоставлено А. и Б.Стругацким, как известно, давно уже отказавшимся от научной фантастики. Упоминанию для проформы нашего выдающегося научного фантаста И.Ефремова опять же соответствует пропуск содержательной монографии о нем, точно так же, как и его собственных литературно-критических статей, отстаивающих приоритет научно-фантастического метода.
Не удивительно поэтому, что и в последующем выступлении на страницах "Литературной газеты" А.Громова писала: "Единственная пока монография по вопросам научной фантастики - "Русский советский научно-фантастический роман" А.Ф.Бритикова - сколько-нибудь надежным теоретическим подспорьем в работе служить не может"[449]. Не автору, разумеется, оспаривать мнение о своей книге. Но речь сейчас совсем о другом. А именно: общеизвестно, между тем, что теоретические вопросы научной фантастики интересно и широко трактовались в монографиях о Жюле Верне, Г.Уэллсе и И.Ефремове. Известно также, что за несколько месяцев до статьи А.Громовой вышла еще одна монография - "В мире мечты и предвидения" Н.Чёрной, - и тоже осталась ею "не замеченной". Сама постановка вопроса в книге Н.Чёрной, очевидно трактующая как видно из подзаголовка о "Научной фантастике и художественных возможностях (!)" - не могла послужить А.Громовой подспорьем в "работе" по перевертыванию картины развития современной фантастики вверх ногами.
Словом, вместо объявленного А. и Б.Стругацкими "сосуществования" вненаучная фантастика весьма активно стремится к самоутверждению.
Стругацкие аргументировали свою приверженность "условно-позитивной" фантастике тем, что она, по их словам, "пребудет вовеки", тогда как жизнь научной фантастики якобы ограничена тем отрезком времени, в течение которого "развитие естественных наук достигнет стадии насыщения и интересы общества переместятся в другую область"[450]. Гипотеза насчет "насыщения естествознанием", существует, и возможно, что технологической фантастике в самом деле когда-нибудь суждено зачахнуть. Но наступит ли год или столетие, когда человечество настолько прессытится знанием самого себя, что писателям ничего не останется, как погрузиться в чисто художественные приемы? Во всяком случае, Стругацкие ничего не говорят о социальной научной фантастике - словно её уже нет.
А как быть с мнением классиков реализма - от Тургенева до Чехова и Горького, что поэтика художественной литературы, например пейзажа, уже претерпевает изменение под воздействием научного мироотношения? С этим авторитетным мнением хорошо согласуется обоснованный прогноз И.Ефремова о сближении научно-фантастической и обычной "бытовой" литератур. По мысли И.Ефремова, они обе движутся к какому-то синтезу