такой популярности заурядная занимательность чтива?
В самом деле: ведь "признающая" критика (исключая появившиеся в последние годы серьезные работы) в массе своей оперирует двумя-тремя простейшими истинами: научная фантастика популяризирует знание, научная фантастика приобщает к коммунистическому будущему, научная фантастика выполняет свою пропагандистско-просветительскую миссию занимательно... И та же критика тут же единодушно свидетельствует, что ни в языке, ни в психологизме, ни в других областях художественного мастерства массовый поток фантастики не поднимается до уровня "большой" литературы. Исключение - Ж.Верн, Г.Уэллс и у нас, может быть, А.Беляев и И.Ефремов.
Так чем же тогда объясняется успех научной фантастики? Неужели тем, что в ней - помимо художественной литературы, не от литературы? А может быть, тем все-таки, что фантастика - своеобразная отрасль литературы, достаточно своеобразная, чтобы к ней нельзя было буквалистски приложить обычные художественные критерии?
Итак, популяризация и занимательность... Но, быть может, более правы те, кто выделяет научную фантастику в своего рода мечтательный департамент Союза писателей? Распространено определение научной фантастики как литературы крылатой мечты. Горячий его приверженец -писатель А.Казанцев. Казалось бы, разумный подход. Но если даже забыть на минуту, что тем самым вся остальная художественная литература подразумевается заведомо бескрылой, здесь мы сразу сталкиваемся с необходимостью оговорок, которые делают бесполезным столь широкое определение. Еще в 1930г. некто И.Злобный предостерегал от "немалого вреда" Жюля Верна, потому что, мол, его произведения "размагничивали молодежь, уводили из текущей действительности в новые, непохожие на окружающее, миры".[21] Через три года в постановлении о детской литературе от 15 сентября 1933 года ЦК ВКП(б) порекомендовал переиздавать "уводящего от действительности" Ж.Верна...
Но злоключения литературы мечты не кончились. Через двадцать лет, в 1950г., критик С.Иванов вновь взялся предостерегать советских фантастов от "космополитических" витаний "вне времени и пространства". Цель нашей фантастики, поучал он, - наш завтрашний день, "именно завтрашний, отделенный от наших дней одним-двумя десятками лет, а может быть, даже годами".[22] На этот срок, подчеркивал С.Иванов, рассчитаны были "великие стройки коммунизма" и создававшиеся полезащитные лесополосы. В таком духе "поддерживали" мечту критики Г.Ершов, В.Тельпугов[23] и другие.
Определение научной фантастики как литературы мечты в наивной казанцевской формулировке обернулось прямой противоположностью - установкой на приземленную популяризаторскую фантастику. И это было не просто теория. В таком духе написал А.Казанцев в 40-х годах свой роман "Мол "Северный"". Таковы были бесконечно переиздававшиеся произведения В.Немцова. Кстати сказать, воинственную установку В.Немцова "попридержать мечту" (в предисловии к роману "Последний полустанок") и подхватил в своей теории С.Иванов. Оформилось целое направление. Сторонники ближней фантастики - В.Сапарин, В.Сытин, В.Охотников - сознательно ставили перед собой цель писать только о том, что было "на грани возможного" (В.Охотников так и назвал один из своих сборников), на выходе из лабораторий, опытных делянок. "Ближним" фантастам удавалось иногда выпустить неплохие произведения. "Книжка интересная, - говорили, например, читатели повести В.Охотникова "Первые дерзания". - Только почему она называется научно-фантастической?".[24]
Особенно не давалась "ближним" фантастам гуманитарная тематика. Декларации "помечтать о чистых сердцах" сочетались с пошлым морализаторством насчет пользы приземленного практицизма и деромантизацией космических исследований, интересы сегодняшнего дня противопоставлялись прогнозированию отдаленного будущего (ср., например, роман В.Немцова "Последний полустанок" с предисловием автора). В изображении же ближайшего будущего господствовали потребительские представления о коммунизме (роман В.Немцова "Семь цветов радуги"). Фантастика ближнего прицела не выдвинула ни одной сколько-нибудь крупной общечеловеческой проблемы, в то время как их во множестве порождало противоречивое взаимодействие современного индустриального прогресса с социальным.
Ту критику, которая сознавала, что проработкой фантастов, которые "ошибались" в поэтизировании лесополос и землеройных машин, жанра не поднять, тревожило положение дел в этой отрасли литературы. Тревога порой даже перерастала в утрированно пессимистическую картину всей истории советской научной фантастики.[25] Имя Золушка, которым А.Беляев окрестил научную фантастику в период временного спада (в конце 20 - начале 30-х годов), стало почти что нарицательным и продержалось в критике вплоть до недавнего времени. У издательств фантастика в самом деле долго была на положении Золушки. На симпозиуме "Творчество и современный научный прогресс" (Ленинград, 1966) писатель Г.Гуревич привел любопытные цифры. В 40-50-е годы у нас издавалось ежегодно в среднем не более 10 названий научно-фантастических книг - столько же, сколько и в 30-е годы. Это против 25 названий в 20-е годы! И это - по сравнению с 80 и более названиями начиная с 1962г.!! Если даже учесть, что половина из них переводы, и то скачок по сравнению с недавним прошлым внушительный.
Новый отряд писателей, пришедший в фантастику за последнее десятилетие, превысил кадры русской фантастики за все предшествующие полвека. Дело было, однако, не только в числе, но и в умении. Сейчас в научной фантастике утвердились, вслед за И.Ефремовым, такие широко известные имена, как А. и Б.Стругацкие, А.Днепров, Г.Альтов и В.Журавлева, Е.Войскунский и И.Лукодьянов, И.Варшавский; сюда пришли такие талантливые прозаики-реалисты, как Г.Гор и художник тонкого психологического мастерства Л.Обухова. Все это писатели, пишущие отнюдь не для детей. Но нельзя сбрасывать со счета и "юношеский" актив (ибо он тоже отчасти примыкает к взрослой научной фантастике) - классику А.Беляева, его младших современников А.Казанцева, Г.Гребнева, Г.Адамова, Ю.Долгушина и активно работающих сегодня их последователей - Г.Гуревича, Г.Мартынова и других.
В свете нынешнего подъема научно-фантастической литературы по-новому осмысляется творчество ее зачинателей и ветеранов К.Циолковского, А.Толстого, В.Обручева. Вспоминаются несправедливо забытые произведения В.Орловского и Я.Ларри, фантастические главы Леоновской "Дороги на Океан". Переоцениваются романы П.Павленко и Н.Шпанова. Стоящая несколько особняком фантастическая сатира Л.Лагина влилась в сложившееся в последние годы целое философское направление нашей фантастики.
Словом, обнаружилось, что наша научно-фантастическая литература вовсе не так бедна, как представлялось еще недавно. Перелом наступил где-то в конце 50-х годов. В 1957г. журнал "Техника - молодежи" напечатал роман И.Ефремова "Туманность Андромеды". Неожиданно (впрочем, эта неожиданность была подготовлена всем развитием советской фантастики) появилось произведение нового типа.
После "Туманности Андромеды" стало ясно, что спор о том, что должна нести научная фантастика, уже перешел в изучение того, что она нам дает. Этот роман обновил саму постановку вопроса о научно-фантастической литературе, ее предназначении и воздействии. В полемике между "Промышленно-экономической газетой" и "Литературной газетой"[26] просветительски-дидактический аспект, столь отчетливо подчеркиваемый ранее критикой в научно-фантастической литературе, сразу же отодвинулся на третий план. В центре оказалось научно-идеологическое содержание романа. Оппоненты из "Промышленно-экономической газеты" не могли прийти в себя от негодования: они не обнаружили в ефремовском будущем ...рабочих. Но они не могли сделать автору большего комплимента! И.Ефремов показал, что большинство человечества при коммунизме займется научно-творческим трудом и осуществит тем самым предвидение классиков марксизма, подтвержденное тенденцией современной цивилизации.
На одном только этом частном моменте "Туманность Андромеды" продемонстрировала душу коммунизма - общества, которое непрерывно внутренне развивается, причем развитие объективно совпадает с эволюцией запросов личности. Ведь наши идейные противники, даже настроенные сравнительно благожелательно, убеждены, что мы считаем нынешнюю структуру нашего общества конечной целью коммунизма. Роман показал будущее не в виде ломящегося от яств, но как проблему Человека в высшем значении слова. Люди станут другими и телом, и мыслью, и чувствами. Мир будет идти навстречу этим переменам. Но не все будет гладко и в том лучшем из миров.
Значение "Туманности Андромеды" было не только в том, что этот роман оставил позади старые вульгарно-наивные представления о коммунизме в утопиях 20-х годов, а также новые догмы, но и в том, что в споре вокруг него стала очевидной несостоятельность запрета на предвидения, не размеченные вешками прописных истин.
Мимоходом перешагивая через пресловутую "грань возможного" в естественнонаучной области, роман И.Ефремова возвращал нашей фантастике смелость воображения, которую Ж.Верн ценил как незаменимый фермент прогресса. "Все, что человек способен представить в своем воображении, другие сумеют претворить в жизнь",[27] - подчеркивал великий француз очень земное общечеловеческое назначение своих "неправдоподобных" научно-технических фантазий. Для читателя "Туманности Андромеды" эта жюльверновская вера в безграничные возможности человека утверждалась величием социальной цели - коммунизма. Осуществится все самое фантастическое, если оно окажется необходимым для расцвета человека.