Жизнеописательная литература просто не ставит столь гипотетических и "внесоциальных" проблем человековедения. У нее свои задачи. Для научной же фантастики, по крайней мере, для наиболее специфических ее жанров, именно гипотетический подход к человеку - основной и опорный. То есть сам тип ее человековедения иной: одновременно и схематичней и уже - в анализе реальной человеческой индивидуальности, и обобщенней и шире - в анализе вероятных общечеловеческих проблем.
В свое время литературная критика в штыки приняла беляевскую идею превращения человека в земноводное существо. Неясны были цели такого эксперимента. Но по мере того как океан делался жизненно важным фактором существования растущего населения Земли, вопрос о том, почему бы не появиться племени ихтиандров, становился в порядок дня[565]. Роман Беляева не предлагал бездумно-оптимистического ответа. Его герой расплачивается за свою свободу в водной стихии несвободой общения с людьми. Художественная и жизненная гипотетическая правда образа Ихтиандра в том, что он не загружен такими индивидуальными мотивами, которые не обязательны для человека-рыбы. Индивидуальное в Ихтиандре в сущности вытекает из его биологического отличия от остальных людей и равнозначно особенному.
Возможности художественной индивидуализации во многом зависят от меры гипотетичности, фантастичности решения проблемы человека, а эта мера различна в фантастике разного типа. В психологической, например, "бытовой" - подход к человеку скорее ближе обычной жизнеописательной прозе, чем "технологической" фантастике. И все-таки, даже у таких мастеров, как Р.Брэдбери, С.Лем, А. и Б.Стругацкие, индивидуальные характеристики скупей и схематичней. Дело, видимо, в том, что индивидуально-личные проявления научно-технического прогресса менее уловимы - в силу их быстротечной изменчивости, - чем проявления человеческой индивидуальности в традиционной сфере социальной Среды. Вероятно, поэтому наиболее эффективным приложением человековедения в фантастике всех типов остаются по преимуществу общечеловеческие последствия научно-технического прогресса.
Что касается социально-фантастического романа о будущем, то в нем художественная индивидуализация не только зависит от теоретического представления автора о грядущей человеческой индивидуальности, но и отодвигается - ради этого представления - на второй план. Автор "Туманности Андромеды", например, придал своим персонажам только такие индивидуальные черты, которые раскрывали бы его общую мысль, что при коммунизме в человеческой натуре будут откладываться не более или менее случайно приобретаемые свойства, но наиболее типичные национально-этнические или профессиональные черты, которые были заложены в человеческой психике тысячелетним отбором по закону целесообразности. Звездолетчик Эрг Hoop хранит в крови скитальческую страсть своих предков-норманов, морских бродяг; танцовщица Чара Нанди исполнена артистизма афро-индийских народов; Дар Ветр отмечен свойственным русскому народу равновесием эмоциональной и рациональной сфер, и т.д. Вероятно, эта жестковатая детерминированность индивидуального может быть оспорена. Но, как гипотеза, она интересна тем, что связывает эволюцию самого типа личности с какой-то мыслимой исторической закономерностью.
Персонажи XXI века в повести братьев Стругацких "Возвращение" могут показаться, на первый взгляд, более живыми, чем холодновато-уравновешенные герои Ефремова. Но невоспитанность, болтливая ироничность некоторых из них как-то не вяжется с более совершенными общественными отношениями и культурой. Этой пестротой писатели хотели, возможно, оспорить неправдоподобно прекрасного героя романов о будущем. В одной из своих книг они пояснили, что коммунистический мир был бы, мол, по плечу уже сегодняшним нашим лучшим современникам (отсюда, кстати, оказать, и перемещение действия в сравнительно близкое будущее). Оказалось, однако, что такой реализм - не заботящийся о психологической детерминированности героя окружающей средой - неотличим от натурализма. Философская проблема человека оказалась подменена поверхностной литературной полемикой.
"Типические характеры в типических обстоятельствах", - эта формула социально-психологического реализма сохраняет определенную значимость и для научно-фантастической литературы. Здесь персонажи и обстоятельства, разумеется, необычны, но, по крайней мере, те и другие должны соответствовать друг другу. Нарушение этого соответствия чревато таким же дурным сочинительством, как и несоответствие фантастической детали, первоначальной посылке.
Надо полагать, живой процесс развития человеческой личности подскажет эффективные пути индивидуализации характера и роману о будущем. Но, по-видимому, это уже будет не столько проблема научно-фантастической литературы, сколько задача ее "стыковки" с обычной жизнеописательной. Сегодня же, когда о человеке будущего приходится судить по преимуществу гипотетически, преобладание общих черт типа над индивидуальными представляется не отступлением от художественного реализма, а как раз его предпосылкой. Во всяком случае, вероятность самой гипотетической концепции человека выступает более существенной мерой реализма, нежели гадательное "жизнеподобие" индивидуальности.
Обобщенность характерна и для стилистических средств научной фантастики. Ее язык можно сравнить с языком жизнеописательной литературы как скупую черно-белую гамму графики с многокрасочной палитрой живописи. Мы говорили, что поэтика научно-фантастической литературы почти совсем не изучена. Тем не менее, ее художественная природа прояснена все же настолько, чтобы предположить, что в этой "графичности" как-то преломляется рационалистичность современного мировосприятия. Сдержанность научной фантастики в использовании накопленного художественной литературой богатого арсенала эмоциональных типов, ее специфичное тяготение к логически понятной лексике и фразеологии имеет некоторую аналогию и в эволюции обычной психологической прозы. Еще И.Тургенев обратил внимание на то, что чрезмерные олицетворения вроде: "И весь невредимый хохочет утес", по его словам, "подкладывают" природе посторонние, то есть чисто человеческие, "намерения и цепи"[566]. М.Горького не удовлетворяла условность "лирических песнопений", которые отражают, как он говорил, "первобытное и атавистическое" намерение человека "заговорить зубы"[567] природе. В обычной жизнеописательной литературе реликтовая мировоззренческая подоснова поэтики преодолевается в постепенном вытеснении наиболее обветшалой условности новой, опирающейся на современный уровень мировосприятия. В научной же фантастике массовое творчество новой метафорики, которая отвечала бы научному миропониманию, выглядит порой неоправданной ломкой поэтического языка, хотя по существу мы имеем дело все о тем же процессом его обновления.
Скажем, такие неожиданные образы, как "вектор дружбы" в "Туманности Андромеды", представлялись бы в окружении традиционных поэтических формул чересчур вычурными, искусственно изысканными ради словесного украшательства "в стиле физиков". Вектор - величина, строго ориентированная в пространстве (графически изображается стрелкой определенной длины). В контексте же социально-фантастических идей романа математическое понятие слагается с лирической "дружбой" в точную и емкую метафору: она выражает мысль о ценности активной индивидуальной связи между людьми в эпоху всеобщего братства. Ефремов хочет сказать, что с исчезновением семьи как экономической ячейки и при лабильности производственных связей между людьми (из-за перемены профессии и постоянных перемещений) неизменные узы тесной личной дружбы приобретут особую ценность, так как уравновесят растворение индивида в человечестве. Фраза, казалось бы, искусственно сталкивающая математическую абстракцию с эмоциональным понятием, на самом деле образно подчёркивает глубоко человечную философскую идею.
Можно было бы привести немало примеров и неудачного произвольного контаминирования специальной научной лексики с общелитературной. Фантасты нередко щеголяют терминологизмами ради "модерного" колорита. Но мы хотим обратить внимание на плодотворность тенденции в принципе.
В современной фантастике зафиксирована другая стилистическая струя, более характерная, видимо, для произведений легкого жанра. Ф.Феррини в книге "Что такое фантастика?" (1970) находит, что современный язык этой литературы часто похож на язык сказки. Иногда, говорит он, его сознательно приближают к "детской речи", чтобы сделать единым и общедоступным, о какой бы научной отрасли речь ни шла, - в этом одно из притягательных свойств научной фантастики. Думается, эта тенденция не противостоит первой, а дополняет ее - уже не путем усложнения, а путем упрощения, - приобщая язык художественной литературы к тем же самым отвлеченным категориям науки.
Стилистика - экспериментальное поле, на котором современная фантастика "обкатывает", да и сама часто выдвигает новые понятия, только-только возникающие на горизонте знания. Вырабатываемые ею лексические и фразеологические "штампы" переходят, поэтому из произведения в произведение не только в результате заимствования. Здесь проглядывает та типологическая (и отчасти методологическая) родственность научной фантастики фольклору, о которой в последнее время стали говорить и которая раскрывается как оборотная сторона ее отношения к науке. Отмечают, например, повторяемость сходных коллизий и конфликтов (прилет космического корабля на чужую планету или встреча на Земле корабля пришельцев, контакт с иным разумом и т.д.). общий тип "бродячих" персонажей (космонавт, ученый-исследователь и т.д.) и прочие, по определению Е.Тамарченко, "общие жанровые элементы". Они-то и составляют внеличностную доминанту художественного языка, которая соотносит современную фантастику, как с поэтическим, так и с научным творчеством.