м Гипносом («Сон»), но вылетает оттуда, чтобы исторгнуть душу у жертвы и напиться ее крови[14].
Какой бы значимой ни была тема смерти для религии, ни одна религия не зовет человека уйти из жизни. В этом смысле религия не является некрофильной, завлекающей в смерть, и хотя посмертное существование описывается религией как такое, которое несравненно лучше земной жизни, это делается и для того, чтобы снизить страх смерти. Религия утешает человека, который потому и придумал понятие души, что хотел обессмертить себя.
Древнегреческая орфическая концепция души исходит из того, что в наказание за первородный грех душа была заключена в тело (soma) как в могилу. Таким образом, существование во плоти похоже скорее на смерть, а та, в свою очередь, подразумевает начало истинной жизни. Тем не менее эта истинная жизнь не дается сама собой; на суде взвешиваются поступки и заслуги души, и спустя некоторое время она снова реинкарнируется. Речь, таким образом, идет о вере в неразрушимость души, обреченной на перевоплощения вплоть до своего окончательного освобождения. Орфическая эсхатология полагает, что по дороге в Аид праведному позволено держаться правого пути, а нечестивому приходится сворачивать на левый. После смерти душа подвергается суду, отправляется в место наказания или блаженства и возвращается на Землю через тысячу лет; прежде чем выйти из этого круга, простой смертный должен пройти по нему десять раз. Орфики подробно расписывали мучения грешников и уготованные им нескончаемые муки[15].
Характерный образ рая — дерево у источника или родника — типичен для многих средиземноморских религий. Считается, что вода — это вода жизни, воскрешающая память у умерших, но можно предположить, что в жарком климате Средиземноморья вода и тень от дерева есть необходимые условия отдыха и благополучного состояния. В дальнейшем эти детали пейзажа стали важной частью фольклора и мифологии. Вода в религии стала обеспечивать человеку бессмертие, но Лета приобретает противоположную роль: ее воды заставляют душу забыть о небесном мире и та возвращается на землю для перевоплощения.
Человеку трудно перенести неотступную мысль о полном исчезновении после смерти. Надежда на иную жизнь — наиболее соблазнительное средство защиты от наших страхов. Человек создал себе таким образом мифы о вечной жизни и воскресении, в которых всеми благами преимущественно пользуются боги. Культ, воздаваемый им, позволяет надеяться на то, что однажды можно будет разделить с ними бессмертие. В природе жизнь замирает зимой, чтобы возродиться весной; ход самого солнца, поднимающегося в зенит, а затем исчезающего до следующего дня; последовательные изменения видимой формы луны, циклический характер любой жизни дают повод думать по аналогии, что мы тоже познаем некое возрождение: жизнь некоторых богов античности в значительной степени символизирует вечное обновление. Так, греческий миф об Адонисе, а ранее — миф о Таммузе у аккадийцев, миф о Ваале у финикийцев или об Осирисе у египтян рассказывают о смерти и воскресении.
Циклический характер жизни в индуизме — основа вероучения: смерть — лишь условие нового перерождения. Сама вселенная подвержена последовательным циклам, сравнимым с дыханием бога-творца Брахмы, который выдыхает мир и снова вдыхает его.
Так или иначе, все религии представляют более или менее ясно иную жизнь, отличную от той, которую мы знаем: жизнь духов, ангелов, обожествленных предков; так что смерть предстает, скорее, как переход к иной жизни, чем конец.
Однако религии Откровения дают более конкретное представление: они обещают воскресение не только нашего духа, но и тела. Верование в это воскресение настолько фундаментально, что без него религии Откровения потеряли бы свою силу.
Однако ориентация на внешние признаки вынудила бы отвергнуть такую гипотезу как неправдоподобную. Как исчезнувшее в огне или разложившееся в земле тело может приобрести прежнюю форму? О каком теле будет идти речь: о теле, изможденном нашей старостью, или о новом теле, которое не имеет ничего общего с нами? И основной вопрос: чему это тело будет служить, в каком мире мы будем жить и какова будет наша деятельность?
М. Малерб, констатируя упадок религиозной практики в индустриализированных обществах, считает, что он не затронул веру в жизнь после смерти. М. Малерб объясняет это двумя обстоятельствами.
Первое заключается в самом факте существования этой веры. Наш мозг запрограммирован таким образом, что надежда на Вечную Жизнь теплится в нас, даже если наш рассудок отбрасывает эту явно безумную идею. Можно, однако, возразить, что такая надежда — лишь побочный продукт инстинкта самосохранения и выживания.
Второй признак покоится на опыте тех, кто прошел рядом со смертью. Свидетельства, кажется, совпадают: многие чувствовали умиротворение, сопровождавшееся странным мягким светом, который встречал их. Что более любопытно — некоторые ощущали, что они покинули свое тело и видели его как бы со стороны. Однако ничто не обязывает доверять свидетельствам людей, физическое состояние которых было на момент этих событий малоблагоприятным для безмятежного наблюдения реальности.
В сущности, единственный пример воскресения в теле, который известен истории, — воскресение Иисуса Христа. Отсюда первостепенная важность для человечества принятия или отрицания свидетельств об этом воскресении.
Однако, каковы бы ни были верования людей, все религии посвящают таинственному переходу к смерти ритуалы, которые несут надежду о другой жизни[16].
Соглашаясь в целом с М. Малербом, стоит отметить, что никакие достижения в общественном развитии не способны устранить изначальный и извечный страх человека перед смертью. Он может исчезнуть только в случае, если не будет самой смерти, а это предположение более чем абсурдно.
Поскольку бессмертие не доставалось никому, в мифах человек обнадеживался тем, что он еще раз больше не умрет и будет существовать вечно. Но древние люди предполагали, что усопшему предстоит длинный и тяжелый путь. Поэтому они его снабжали водой, едой, другими необходимыми предметами, убивали его рабов, чтобы они продолжали ему прислуживать, в Индии для этих же целей лишали жизни жен. Но человечество не сразу пришло к выводу, что райская жизнь должна быть обеспечена лишь царям, знати и богачам. Так, древние египтяне отождествляли умершего фараона с Осирисом, который в свою очередь выступал прототипом каждой души, надеющейся победить смерть.
Однако простые люди Древнего Египта понимали, что им на том свете будет очень плохо. Одна древняя египтянка так оплакивала смерть своего мужа: «Как скорбен путь в Страну Безмолвия. Бодрствующий спит, не смыкавший глаз по ночам лежит недвижим навеки. Хулители говорят: жилище обитающих на Западе бездонно и темно. В нем нет ни дверей, ни окон, ни света, чтобы осветить его, ни северного ветра, чтобы освежить сердце. Солнце не встает там, но они вечно лежат во тьме… Обитающие на Западе отсечены, и жизнь их презренна; омерзительно присоединиться к ним»[17].
По представлениям зороастрийцев, душа умершего пребывает рядом с телом три дня. На четвертый день она предстает на суд на мосту Чинват, где «праведный» Рашн беспристрастно взвешивает ее добрые и злые деяния. Если добрые дела перевешивают, душе дозволяется взойти на небо; если, напротив, преобладают злые дела, то ее утаскивают в преисподнюю. Но это не вечно, на Страшном суде тела воскресают и воссоединяются с душами. Совершается вселенское очищение, и все незапятнанными вступают в рай. Зороастризм, таким образом, не рисует смерть чем-то страшным. Идеи ада и рая были вполне восприняты христианством. К. Маркс и Ф. Энгельс полностью восприняли идею рая в виде коммунистического общества, которое будет построено в столь же неопределенном будущем, что и рай в зороастризме и христианстве.
Как отмечает Э. Б. Тайлор, отлетание души умершего человека из мира живых, ее странствие в далекую страну мертвых и жизнь, ожидающая ее в новом жилище, составляют предметы, о которых у примитивных обществ имеются по большей части весьма определенные учения. Когда эти верования попадают в руки современного этнографа, он смотрит на них как на мифы — часто в высокой степени ясные и разумные по своему началу, твердые и правильные по своему построению, но все-таки мифы. Не многие предметы пробуждали в умах поэтов-дикарей столь смелые и живые представления, как мысль о будущей жизни. При всем том общий обзор подробностей этих воззрений в человеческом роде показывает среди величайшего разнообразия деталей правильное повторение одинаковых эпизодов, что опять должно приводить нас к так часто возникающему вопросу: насколько это совпадение зависит от прямого перехода мыслей от одного племени к другому и насколько от сходного, но независимого развития их в отдельных отдаленных одна от другой странах.
Эти верования можно последовательно сравнивать между собой — от дикого состояния до полного развития цивилизации. И малокультурные и высококультурные народы в каждой из стран могут указать то место, откуда отлетающие души отправляются в путь к своей новой отчизне. С дальнего западного мыса Вануа-Леву, уединенного и величественного места, покрытого скалами и лесами, души умерших фиджийцев отплывают к судилищу Нденгеи, и сюда приходят на богомолье живые, полагая увидеть здесь духов и богов. Бапери в Южной Африке отваживаются проникать ползком на несколько шагов в пещеру Мариматле, откуда люди и животные появляются на свет и куда души возвращаются после смерти. В Мексике Чальчатонгская пещера вела к райским равнинам, а ацтекское название «страны мертвых» Миктлан воспроизводит воспоминание о подземном храме, откуда начинался путь к жилищу блаженных[18].
Э. Б. Тайлор напоминает, что учение о будущей жизни в том виде, в каком оно существует у примитивных обществ, есть не что иное, как неизбежный вывод из анимизма дикарей. Факт, что примитивные племена смотрят на образы умерших, являющиеся во сне и в видениях, как на их души, остающиеся в живых, не только объясняет повсеместное верование дикарей в продолжение существования души после смерти тела, но в то же время дает ключ ко многим из их умозрений относительно характера этого существования, умозрений, достаточно рациональных с точки зрения дикаря, хотя и нелепых для современного, значительно измененного миросозерцания.