Верование в будущую жизнь распадается на два главных отдела. Оба эти учения, тесно связанные между собой и даже переходящие друг в друга, одинаково распространены по всему миру. Оба они принадлежат к самой отдаленной древности. Оба имеют глубокие корни в самых низших слоях человеческой культуры, доступных исследованию, и оба также перешли в современный мир, но при условиях до чрезвычайности различных. Одно из них есть учение о переселении душ. Возникнув на самых низших ступенях и распространившись в обширных религиозных общинах Азии, оно заняло видное место в истории и даже теперь чрезвычайно распространено, но в настоящее время оно, по-видимому, остановилось в своем развитии и не двинется далее. Более образованный мир отверг это древнее верование, и теперь в Европе сохраняются лишь выродившиеся остатки его.
Совершенно иной является история другого учения — о самостоятельном существовании личной души после смерти тела. Переходя из одной стадии в другую соответственно развитию человечества, изменяясь и обновляясь в течение своего длинного пути у разных народов, это очень важное учение может быть прослежено, начиная от его грубых и первобытных проявлений у дикарей до его утверждения в недрах новейших религий. В последних вера в будущую жизнь является стимулом к добру, надеждой, поддерживающей человека в страданиях и перед страхом смерти, ответом на вечный вопрос о столь неравномерном распределении счастья и несчастья в настоящем мире, ответом в виде ожидания другого мира, где будут улажены все несправедливости.
При исследовании учения о переселении душ прежде всего будет полезно определить место его у примитивных племен и затем проследить его развитие на высших ступенях цивилизации. Вера во временное переселение душ в материальные предметы, начиная с человеческого тела и до кусков дерева или камня, составляет существенную часть примитивной философии. Но оно не имеет отношения к понятию о продолжении существования души после смерти, и его удобно будет рассмотреть в другом месте в связи с такими темами, как бесноватость и фетишизм. Теперь нас занимает по преимуществу устойчивое состояние души, делающее ее способной последовательным существованиям в последовательных формах[19].
Предание о том, что существует преисподняя и душа ни в коем случае не исчезает, а продолжает жить после смерти тела, имеется практически во всех мифах. Во многих подробно описывается путь души в подземное царство или же оно не называется именно подземным, а только страной мертвых. Там, оказывается, вполне можно существовать и, следовательно, в самой смерти нет ничего страшного и окончательного. Одним словом, душа создана в мифологии для утешения человека, уходящего туда, откуда нет возврата. Это утешение оказалось поистине бессмертным, что напрямую свидетельствует о страхе смерти. Поэтому богов необходимо было всячески задобрить молитвами, дарами, жертвоприношениями (даже человеческими).
Для зороастрийцев, например, исключительное значение имела абсолютная строгость предписаний о ритуальной чистоте. Она поддерживается основной зороастрийской концепцией противопоставления доброго и злого начал, когда любое осквернение является выражением деятельности сил зла, а смерть — их полным торжеством над плотским миром, тем хаосом и разрушением, которые вносит принадлежащий Ангро-Майнью деструктивный принцип лжи в первоначально статичный мир. Соблюдение ритуальной чистоты и восстановление ее после осквернения играло едва ли не решающую роль в жизни древнего иранского общества, являясь непременным условием и средством достижения праведности, защитой от сил зла и способом борьбы с ними; основой, позволяющей консервативной зороастрийской общине сохраняться тысячелетиями[20]. Ритуальная чистота является важной гарантией обретения душой наилучшего существования после смерти. Гарантия чистоты всегда выступала исключительно духовной категорией и вполне естественно была воспринята христианством. В рай, согласно этой религии, могли попасть лишь чистые души. Радея о чистоте, католичество изобрело еще чистилище в ином мире, само название которого красноречиво говорит об очищении личности по пути в рай.
Правда, не очень понятно, почему Иисус пообещал разбойнику, казненному рядом с ним, пребывание в раю (Лк. 23:43).
Древний человек не верил в естественность смерти и ее неизбежность, полагая, что лишь случайность лишила его бессмертия.
Шумерский и аккадский мифоэпический герой Гильгамеш, надеясь узнать тайну бессмертия, совершает долгое и трудное путешествие в поисках Утнапишти — единственного человека, ставшего бессмертным. Утнапишти рассказывает знаменитую историю о потопе, но Гильгамеш очень устал и засыпает. Утнапишти уже собирается отправить его назад, когда вмешивается его жена, сжалившаяся над Гильгамешем. От нее герой узнает о чудесном цветке бессмертия, растущем на дне моря. Гильгамеш его добывает, но когда он останавливается, чтобы освежиться в тихом пруду, змея уносит цветок.
Египетская богиня Исида была кормилицей ребенка царицы в районе дельты Нила. Она каждую ночь опускала ребенка в огонь, сжигая постепенно смертные части его существа. Так продолжалось некоторое время, но однажды царица, вставшая, чтобы проследить за няней, увидела ребенка, объятого пламенем, закричала и этим лишила его бессмертия, которое, не случись этого, было бы даровано ему.
Египтяне особо почитали Осириса, который с помощью богов победил смерть и достиг вечной жизни. Но то, что совершил Осирис, могли совершить и другие люди, ведь боги, оказавшие помощь Осирису, должны помочь и им; и если, воскресив Осириса, они сделали его правителем подземного мира, значит, воскресив людей, они должны позволить им войти в его царство и жить там так же долго, как и сами боги[21]. Особенно вдохновляло египтян то, что от этого бога Исида родила сына Хора, зачатого уже после смерти Осириса. Некоторые египтяне надеялись на воскресение физического тела, допуская, что оно путем трансформаций родит духовное тело, которое и будет бессмертным. Культ Осириса получил такое распространение потому, что сам Осирис достиг вечной жизни, восстав из мертвых.
Мумифицирование, столь распространенное в Древнем Египте, несомненно, основывалось на идее воскресения тела или его трансформации в духовное тело. Вообще учение о воскресении и бессмертии занимало в мифологических представлениях египтян (как и других народов, например ближневосточных, породивших христианство) особое место. Люди, которые будут охотиться и сражаться в мире ином, должны перед этим вернуться к жизни, а вернувшись, — либо жить снова в своих старых телах, либо обрести новые; в первом случае старые тела должны быть оживлены. Но однажды представив себе эту новую жизнь в новом теле, доисторические египтяне посчитали вторичную смерть невозможной[22]. Следовательно, уже тогда побеждала идея о бессмертии.
Молений о бессмертии в мифах великое множество. Например, в «Ригведе» (IX, 113, 10-11):
Там дай ты мне бессмертие.
Где страсти и хотения,
Где маковка Буланого (солнца. — Ю. Л.)
Где пища и утехи где —
Там дай ты мне бессмертие.
Блаженства где и радости,
Отрадам где радешеньки,
Где все хотенья сбудутся —
Там дай ты мне бессмертие.
Идея о бессмертии у других людей сосуществовала с идеей о Страшном суде. В христианстве она дана очень выпукло, в частности, в Апокалипсисе (откровении Святого Иоанна Богослова). Там суд наступает после страшных разрушений и массовой гибели людей, после чего истинно верующие попадают в небесный Иерусалим. Но эта идея не нова в древнегерманском мифе о конце света (Рагнарёк) сначала все небесные огни погаснут, и погруженную во мрак землю проглотит море. Затем земля снова выйдет на поверхность и станет владением безгрешного людского рода, который будет жить под золотым небосводом.
Древнеиндийские Упанишады так описывают сам момент смерти: человек «спускается в сердце» и перестает познавать образы, он не видит, не обоняет, не пробует на вкус, не говорит, не осязает, не познает. «Конец его сердца начинает светиться».
Когда человек покидает этот мир, он приходит к ветру, который раскрывается для него, как отверстие колеса колесницы. Благодаря ему он поднимается вверх, приходит к солнцу, которое раскрывается для него словно отверстие ламбары (вероятно, разновидность барабана); благодаря ему он снова поднимается вверх и приходит к месяцу, который раскрывается словно отверстие барабана; и вновь человек идет еще выше и приходит в мир, свободный от жары и холода. Там он живет вечные годы.
Следующее буддийское представление о смерти и промежуточном состоянии в китайском переводе датируется примерно 542 г. н. э.
Когда человек умирает и собирается перевоплотиться в другого человека, когда время его смерти приближается, он видит такие знаки: он видит огромную скалистую гору, нависшую над ним, словно тень. Он думает про себя: «Гора может упасть мне на голову», и делает жест рукой, точно отталкивает эту гору. Его братья, родичи и соседи видят это, но им кажется, что он просто выбрасывает руку в пустоту. Тут ему кажется, что гора сделана из белой ткани, и он карабкается вверх по ней. Потом ему кажется, что она из красной ткани. Наконец, с приближением смерти он видит яркий свет, и с непривычки, в мгновение смерти он чувствует себя смущенным и запутавшимся. Он видит всевозможные вещи словно во сне, так как дух его смутен. Он видит соитие своих (будущих) родителей, и при их виде его дух пронзается мыслью, возникает порочность (випарьяса). Если ему суждено снова родиться мужчиной, то он видит себя совокупляющимся с собственной матерью, а отец ему в этом препятствует; если ему суждено снова родиться женщиной, то он видит себя совокупляющимся с собственным отцом, а мать ему в этом препятствует. В этот момент уничтожается промежуточное существование, возникают жизнь и сознание, возобновляет свое действие причинность. Это похоже на след от краски; краска погибает, а узор остается запечатленным