трах быть мертвым, но человек не знает, чего именно ему надо страшиться, и это незнание вызывает в нем страх. Это, скорее всего, не видеть, не слышать, не испытывать то, к чему привык.
По мнению Э. Фромма, есть только один способ: как учат Будда, Иисус, стоики, Майстер Экхарт, — действительно преодолеть страх смерти — это не цепляться за жизнь, не относиться к ней как к собственности. Страх смерти — это, в сущности, не совсем то, что нам кажется, это не страх, что жизнь прекратится. Как говорил Эпикур, смерть не имеет к нам никакого отношения, ибо «когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет» (Диоген Лаэртий). Можно, конечно, бояться страданий и боли, которые, бывает, предшествуют смерти, но этот страх отличен от страха смерти. Хотя в таком случае страх смерти мог бы показаться иррациональным, дело обстоит иначе, если относиться К жизни как к собственности. И тогда этот страх перестает быть страхом смерти, по — страх потерять то, что я имею[64].
Сложно представить, что на свете есть много людей, которые относятся к жизни как к собственности. Скорее, это страх потерять не собственность — в конце концов собственность это лишь одна из ценностей жизни, а потерять все, в том числе простейшие радости, не замечаемые каждый день, видеть близких, ясный солнечный лень, работать и т. д. По Э. Фромму, поскольку мы руководствуемся в жизни принципом обладания, мы должны бояться смерти. И никакое рациональное объяснение не в силах избавить нас от этого страха.
Сами понятия «собственность» и «обладание» можно воспринимать и объяснять по-разному, в том числе и как не имеющие никакой материальной ценности. Но можно именно как имущественно значимые (что во многих случаях и имеет место), реализация которых позволяет обрести некоторое блаженство по смерти. Но причине непознаваемости смерть тем более способна внушать страх, а не только и не столько потому, что мы руководствуемся в жизни принципом обладания. При этом страх смерти по своей этической природе нейтрален, поскольку может подвигнуть и на великое творчество, и на черную низость. Изучение конкретных случаев убийств показывает, что иногда они совершаются, чтобы снять страх перед смертью, делая ее близкой, понятной, логичной. Если она исходит из твоих рук, если ты, простой смертный, ее причинитель, значит, она не так страшна, тем более что религия, точнее, религии на протяжении тысячелетий готовили к этому.
Одна из форм встреч со смертью — это конфронтация со своей собственной смертностью. Как верно замечают С. и К. Грофы, тот, кто избегает тем, связанных со смертью, будет, скорее всего, иметь трудности в приобретении глубокого внутреннего опыта, который показывает человеку, что жизнь является преходящей и что смерть неизбежна. Многие люди бессознательно сохраняют детское представление о том, что они бессмертны, и когда сталкиваются с трагедиями жизни, отвергают их с обычным утверждением: «Это случается с другими людьми. Со мной этого не произойдет». Когда жизнь приводит их к сущностному пониманию их смерти, они оказывают чрезвычайное сопротивление. Они будут делать все, лишь бы избежать того, что их пугает, с помощью усердной работы, чрезмерной общительности, кратких и случайных отношений, принятия подавляющих лекарств или алкоголя. В беседах будут избегать темы смерти или пытаться осмеивать ее, переходя на относительно более безопасные темы разговора. Иные могут вдруг резко осознать процесс старения, как своего собственного, так и других людей, близких к ним[65].
Открытие своей смертности может опустошить человека, не склонного или не готового столкнуться с неизбежным финалом. Но для тех, кто готов принять его, может иметь освобождающий эффект, позволяющий наслаждаться каждым мгновением жизни. Множество людей склонно скептически относиться к христианской и буддийской идее непрерывности всего существующего, жизни после жизни, как к тому, что изобретено самим же человеком для собственного утешения. Субъект, знакомый с древней мифологией, мог бы усмотреть здесь лишь повторение первобытной легенды о смерти (хаосе), новом рождении и новом существовании, которая может опираться лишь на веру, не будучи подкреплена никакими эмпирическими данными. Для такого скептицизма есть весьма веские основания.
Как уже упоминалось, в близкие отношения со смертью вступают не только убийцы, но и многие другие, например люди-игроки, люди, играющие со смертью.
Еще одну категорию лиц, тесно соприкасающихся со смертью, называют С. и К. Грофы; по их словам, это люди в состоянии духовного кризиса. Для многих из них этот процесс является быстрым и неожиданным. Внезапно они чувствуют, что их комфорт и безопасность исчезают, словно они получили некий толчок в неизвестном направлении. Знакомые способы бытия больше не кажутся подходящими и сменяются новыми. Индивид чувствует себя неспособным зацепиться за какие-либо проявления жизни, испытывает страх и не может вернуться к старому поведению и старым интересам. Таким образом, он может быть поглощен огромной тоской по своей умирающей старой сущности.
Как отмечалось, состояние освобождения от различных ролей, отношений, от мира и от самого себя является еще одной формой символической смерти. Это хорошо известно различным духовным системам как первейшая цель внутреннего развития. Такое освобождение от старого является необходимым в жизни событием, и оно естественно происходит в момент смерти — когда каждый человек понимает, что он не сможет унести с собой те материальные вещи, которые ему принадлежат. Такие переживания дают свободу для того, чтобы люди могли полнее радоваться всему, что имеют в жизни. Практика медитации и другие формы самоисследования приводят искателей к столкновению с этими переживаниями еще до того, как наступает момент физической смерти.
Во многих первобытных обществах в случае тяжелой болезни или смерти дурное влияние, мысль о котором тотчас же приходит на ум первобытному человеку, представляется если не гневом предка, то уж наверняка действием колдуна. Так, на взгляд австралийцев, смерть никогда не бывает «естественной». Не имея пусть более или менее рудиментарного, но все же хоть какого-нибудь понятия о (функциях организма, а также о том, что их нарушает и расстраивает, они были уверены, что болезнь, как и смерть, может быть только следствием «сверхъестественной» причины, то есть колдовства[66].
Как уже отмечалось, особое отношение к памяти предков, их почитание в современной цивилизации одним из своих основных источников имело страх первобытного человека перед умершими. Ведь умерший — это тот, кто за гранью жизни постоянно общается со смертью, даже существует в смерти, а значит, по мнению первобытных людей, обладает устрашающей возможностью наслать ее на живущих. Поэтому требовалось сделать все, чтобы не прогневить усопших. Л. Леви-Брюль писал чтобы обеспечить себе их благоволение, первобытные люди прибегают к умилостивительным обрядам, установленным традицией, пользующейся неизменным уважением, в частности, они пускают в ход приношение жертв и ларов. Мир покойников поддерживает постоянные сношения с миром живых. В этом смысле он составляет часть того, что мы называем природой. Недавно умершие покойники являются в полном смысле «иными членами клана». Почти во всех первобытных обществах к ним относятся так же, как к соседям, с которыми ни за что не хочется испортить отношения[67]. Включение предков в собственный клан (племя, род) делало их психологически значительно ближе и понятнее, следовательно, уменьшало страх перед ними. Конечно, не только страх детерминировал отношение к покойникам но он был в числе главных факторов, определявших связь с ними древнего человека.
Исследователи обращают внимание на особое отношение к покойникам которые умерли неестественной смертью: были убиты, заблудились и поэтому погибли и т. д. Если такой покойник оказывался похороненным на общем кладбище, то он мог, по народным представлениям, стать причиной больших общих несчастий[68].
Думается, что погибший неестественной смертью считался особенно опасным потому, что не сам приходил к естественной своей кончине, а, наоборот, смерть сама находила его. Значит, он обладал какими-то качествами, которые притягивали к нему смерть.
В. Янкелевич писал, что «даже мудрец, обладающий самой спокойной и безмятежной душой, познает всю безумную невыносимость летальною исхода — ведь это совершенно другой порядок, в первую очередь, он определяется не как «порядок», а как совершенно другой. В этом отношении страх перед загробным царством, расположенным по ту сторону, сливается с ужасом перед границей, отмечающей его начало, и последний предсмертный вздох не проходит незамеченным. Такая же взаимосвязь правомерна и для философии мгновения: если не существует «После», или (что одно и то же) если «После» — это небытие и ничто, то смерть, очевидно, является не чем иным, как невосстановимым уничтожением, то есть творчеством наоборот и магическим исчезновением, и мы даже мысленно не осмелимся представить себе это невообразимое изъятие любого существа из бытия. И, наоборот, ужасающая тревога момента уничтожения сливается со страхом меонтической вечности, которую этот момент начинает, запечатлевая ее всю целиком; этот момент не был бы таким ужасающим, если бы сводился к простому внезапному событию временного интервала: но мы охвачены ужасом от мгновения смерти, потому что за ним простирается вечность небытия, о которой мы не имеем ни малейшего представления. То же самое наблюдается в отношении эмпирических чувств: бояться боли разлуки — значит опасаться отсутствия, заключенного уже в самом моменте расставания; бояться отсутствия — значит страшиться мучительного «последнего раза», которым оно начинается и еще долго его наполняет. Иначе говоря, то, что в смерти вызывает страх, не только ад, то есть предмет нашего мотивированного опасения и не только мгновение смерти, то есть почти не существующий предмет нашего ужаса: здесь и предмет ужасающего страха и страшного ужаса, каковым является небытие как результат уничтожения или, если хотите, отрицания, ведущего к вечному Ничто. Вечные муки при отсутствии уничтожения предполагают определенную форму сверхжизни, пусть преисполненной мучений, но все-таки жизни; уничтожение без вечности ничто было бы еще более ничтожным, чем короткое замыкание. Но неокончательное уничтожение, представляющее кратковременное затмение, вовсе не уничтожение. Итак, почти ничто немедленно влечет за собой Ничто. Человек ощущает страх и ужас вечного небытия. заключающегося в минимум-бытии момента аннигиляции, или смерти»