– Что?
– Да поцелуй же меня, идиот!
В камине весело горит огонь. Завороженный и пьяный, смотрю, как, играя огненными бликами, в рюмке переливается янтарь.
– Не спи, замерзнешь, – Сильвия тыкается носом мне в щеку.
Растрепанная русая челка, чуть вздернутый нос, зеленые глаза чертовки и мальчишеская улыбка. Похожа на девочку-подростка.
Это очень привлекает состоятельных женатых мужчин. Ее квартира забита сверкающими безделушками и нарядами. «Моя коллекция, – говорит она. – Я изучаю жизнь…»
Я готов часами слушать ее истории про города, в которых я не был – Сен-Фюнеси, Монто-Карпах, Шнеебург, Мурьентес, Тольбано… Даже от простого перечисления названий веет другой, праздничной и яркой жизнью.
Мы пьем кальвадос из высоких рюмок, и хоть тут я опережаю. Сильвия привыкла пить, как сапожник, и не пьянеть.
– Почему мы вместе?
– С тобой весело, – отвечает она, смеясь.
– Брось их всех! – смеюсь я в порыве сладкого бе-зумия. – Переезжай ко мне!
– В твой кабак? И буду танцевать у шеста, а вокруг карлики будут жонглировать ножами?
– Но ведь это не главное! Я брошу все это! Уедем в деревню. Медвежий угол! Свежий сыр. Молоко… Какая-то еще пежня!
Она кивает, легко соглашаясь:
– Конечно, милый, конечно.
Сильвия умеет лгать. Это у нее профессиональное.
Я залпом выпиваю рюмку, отставляю ее на пол.
С обнаженной груди Сильвии сполз край одеяла, я ловлю губами ее острый сосок. Она лежит, раскинувшись на темных простынях, запрокинув голову и свесив тонкую руку с разложенной кушетки. Огненные блики гуляют по животу, по круглой, как монетка, впадине пупка. Доходят до кустика волос ниже.
Сильвия пахнет морем. Я чертовски давно не был у моря, вокруг этот черный снег и липкий дождь или снег с дождем… Все время одно: и ржавые крыши, и клочья пара, и эти дирижабли, и зеркальные башни, и скользкие улочки.
– Не думай, что это надолго, – улыбается Сильвия. – Это очень хорошо. Но это не навсегда.
– Почему? – спрашиваю я, зная, что это правда.
– Мы хотим от жизни разных вещей.
Сильвия гладит меня по голове, и я боюсь открыть глаза, прервать чувство близости, потерять его.
В отличие от Янковой, Сильвию хочется ревновать ко всем. Неистово, яростно. К богатым старикам, к сальным толстякам, к ловким дельцам, к черномундирным некрократам…
Терзает мысль, что и с ними она была такой – лениво-пресыщенной и в то же время сосредоточенной. И тоже брала все – от информации до постели.
Не думать об этом. К черту, к черту их всех.
Здесь и сейчас я верю, что нас только двое. И больше никого…
Крупнейший синематеатр Яр-Инфернополиса на площади Ориона Бомбардина. Новейший паровой энергокомплекс, из-за коррупции в Департаменте строительства его так и не достроили и превратили в шикарный синематографический мавзолей – «Тристар Пандемоуним», «Орионовский» или же, с намеком на первоначальный замысел, – «Большая Грелка».
Сегодня идем на премьеру исторической драмы «Боги Долин», режиссер – Лукисберг-младший.
Витольд выступил в качестве приглашенной звезды. Исполнил юмористическую роль Прошки, легендарного денщика генералиссимуса Сирена-Ордулака. В роли блистательного стратега – лауреат премий и орденоносец, суперзвезда и мощный старец Коннор де Шаун.
Витольд встречает нас на ступенях, в роскошном фраке, проводит за толстый бархатный канат и оцепление охраны – тщательно выбритых громил-славояров, одетых в клюквенные казачьи кафтаны.
Толпа за канатом волнуется, шныряют спекулянты с веерами фальшивых билетов, искрят вспышки блицей, из толпы кричит срывающийся девичий голосок: «Картуш, сделай мне ребеночка!»
Подгоняя нас, Витольд рассеянно демонстрирует репортерам вытянутый средний палец.
В тесном смокинге и накрахмаленной манишке я чувствую себя ослом.
Здесь безумие. Не привычное мне безумие «Сада расходящихся Т», а ступенью повыше, овеянное звездным блеском, хрустящее парадным глянцем. Пахнущее тщетой мирской, большими деньгами и мнимым бессмертием.
Утешение нахожу у фуршетного стола.
Отвлекаюсь от выпивки, ища взглядом Сильвию. Стоит возле колонны и общается с типом из кафе, похожим на дворецкого. На этот раз его тонкие губы растянуты в подобие улыбки.
Улучив момент, когда тип отвлекается на другую даму, видимо, супругу, иду к Сильвии, подхватываю под локоток:
– Что за нахрен?
– О чем ты?!
– Может, хоть на людях сделаем вид, что мы вместе?
Сильвия вырывает локоть. Выпила уже прилично и всем видом показывает, что в моих нотациях не нуждается:
– Это что за тон еще? Собственнические чувства взыграли?
Я только рукой машу.
Возвращаюсь к фуршетному. Официант-андрогин, наряженный ордулаковским гренадером, кивает мне, как старому приятелю. Ему тошно находиться в компании этих расфуфыренных девиц и господ в смокингах, увенчанных звездным сиянием. Хороший парень. Ну, или баба, хрен их разберет, андрогинов. Печально улыбнувшись, соображает мне двойной коньяк.
И тут среди блистательной толпы я вижу Регину.
С ее рыже-красными, огненными волосами, с ее хмурой складочкой меж бровей и чувственными полными губами. Несомненно, она. Но тут, среди «звезд», в серебристом вечернем платье?
С ней какой-то кудрявый красавчик с переливающейся в свете ламп бабочкой. Лицо у него еще ярче.
Идут под руку, мило перешептываются.
Никогда не замечал за Региной тяги к светским мероприятиям. Впрочем, я много чего не замечал. Поэтому она и ушла.
И мы должны снова встретиться? Здесь? И я, в нелепом смокинге. И, конечно, со стаканом в руке!
Ну, уж нет.
Совершаю сложный маневр, пытаясь затеряться в толпе…
Натыкаюсь на Ибиса.
– И ты здесь?! – говорим мы хором.
– Какими судьбами?
С Ибисом под ручку хорошенькая брюнетка.
– Изучаю рынок. Наша контора сработала форму для синемашки. Одного шитья золотого знаешь сколько? А фианитов на ордена?! Офигительный контракт! Да и на половине присутствующих я узнаю, так сказать, знакомые фасоны… Ах да, Тина! Тина, мой друг Фенхель… Писатель.
– Очень приятно! – пожимаю узкую девичью ладонь.
Прожигаю Ибиса испепеляющим взглядом. Он беззвучно ухмыляется.
Тут появляется Сильвия.
– Глянь, Сильвия, кого я встретил! Сильвия! Тина! Сильвия! Ибис…
Подружка Ибиса приподнимает брови, услышав его старую кличку. Готов поспорить, он не рассказывал ей о героическом прошлом.
Сильвия обворожительна. Тут же вовлекает Ибиса с его пассией в светскую беседу. Заминка с прозвищем из прошлой жизни забыта.
Я даже прощаю Сильвии ее дворецкого. Уже действует выпитое, да и ждать от нее другого – глупо.
Синема идиотская. Об этом я уже знаю от Витольда. Поделиться с ним впечатлениями не могу – после окончания просмотра Мосье Картуша обступают поклонники и поклонницы.
Выйдя в фойе с Сильвией, вновь сталкиваемся с Ибисом и Тиной.
– Ну, как синема? – спрашивает Ибис.
– Раньше я думал, – говорю я, – что самое жалкое зрелище на свете – это мой адвокат Грегор, исполняющий по пьяни народные флюговские танцы. Но эта синема его переплюнула.
Ибис заходится беззвучным смехом:
– Только прошу, не говори этого режиссеру. С недавних пор он мой приятель. И у моего начальства на него планы… О! Как раз сейчас познакомлю!
Ибис с Тиной выдвигаются на пару корпусов вперед.
Излучая волны дружелюбия, Ибис направляется к кудрявому красавчику, под руку с которым шествует Регина.
Тут происходит заминка. Потому что, радостно поздоровавшись с приятелем, Ибис узнает Регину. Косится на меня.
«Яр-Инфернополис маленький город?» – хочется сказать мне.
Кошачьи зрачки Регины заполняют собой радужку.
Но светские манеры берут верх.
Нас представляют друг другу, будто мы не знакомы, и мы делаем вид, что так и есть.
Сильвия блистает, кудрявый рассыпается в комплиментах, Ибис предстает в образе тонкого ценителя синематографа. Регина пялится на меня, покусывая губу, а я решаю, что пора навестить фуршетный столик.
Сидим на мягких красных диванах и ведем светскую беседу.
Кудрявый красавчик, как выяснилось, Лукисберг-младший, излагает свою концепцию искусства, рассказывает о том, как при помощи гриболюдской медитации будит в себе творческое начало, внутреннего гения, и дарит людям надежду и счастье.
Тина и Ибис удачно шутят и поддерживают беседу.
Сильвия молчит, прислушивается, приковывая к себе горящий взгляд кудрявого гения. Он не представляет, в какой опасности. В голове моей подружки наверняка зреет По‑настоящему-Разгромная-Статья.
Впрочем, если синема уже одобрена НекроЦензурой (а иначе бы ее премьера не проходила с такой помпой в «Большой Грелке»), почти наверняка ее «зашитый» шеф никогда статью не напечатает.
Регина бросает взгляды исподтишка – на меня, на Ибиса, снова на меня.
Я налегаю на выпивку.
– Фенхель, вы же писатель? – говорит Лукисберг. – Интересно, что вы думаете по этому поводу?
Я давлюсь коньяком. Прокашлявшись, посылаю улыбку Ибису. Тот невозмутим.
В глазах Сильвии появляется огонь. Ждет скандала.
– По поводу вашей теории, – говорю я, устраиваясь поудобней. – Вот вы говорите про внутреннего гения, скрытого в каждом, это красиво, в этом что-то от воззрений халкантийских философов… Гора Оливус, вдохновенные творцы, расцвет поэзии. С другой стороны, наблюдая окружающий мир, что мы видим?
Я делаю выразительную паузу.
Все молчат. Втягиваюсь в роль светского льва. Регина барабанит пальцами по внешней стенке бокала. Делаю изрядный глоток, улыбаюсь:
– Видим, что большинство представителей человечества бесконечно далеко от халкантийского идеала. Неравенство здесь заключается даже не в социальном положении, а в изначальных предпосылках. Люди не равны. А некоторые вообще не люди. Не всем суждено быть гениями. А что до идеалов… Мне нравится думать, что хрен у меня размером тридцать сантиметров… Хотя на самом деле он на пять сантиметров меньше.