Через мгновение Картер понял, что так оно и есть, ибо Тень мысленно обратилась к нему, не проронив ни звука ни на каком наречии. И хотя имя, которое она вымолвила, было имя пугающее и грозное, Рэндольф Картер не отпрянул в испуге. Вместо этого он отозвался так же немо и бессловесно и воздал ей те почести, которые мерзкий «Некрономикон» научил его воздавать. Ибо это была никак не меньше, чем та самая Тень, которая сеяла ужас по всему свету с тех пор, как Ломар поднялся с морского дна и Дети Огненного Тумана явились на Землю, чтобы дать человеку премудрое древнее Знание. Это поистине был пугающий Провожатый и Открыватель Путей — ‘УМР АТ-ТАВИЛ, древнейший, что скриб передает как ДОЛГИЙ ВЕКОМ.
Провожатый, которому было ведомо все, знал и о странствиях Рэндольфа Картера, и о его приходе, и о том, что этот искатель видений и тайн предстал перед ним без страха. В исходивших от него токах не было ничего устрашающего или злотворного, и Картер на секунду задумался, не завистью ли и обманутым желанием совершить то, что теперь было должно совершиться, диктовались жуткие и святотатственные двусмысленности, подпускаемые безумным арабом. Или, может быть, Провожатый оставлял страх и зло про запас для тех, кто боялся. Токи всё исходили, и наконец Картер смог переложить их в слова.
— Я истинно есть тот, — говорил Провожатый, — о ком ты знаешь, я древнейший из древнейших. Мы — древние и я — ожидали тебя. Мы приветствуем тебя, хотя ты и заставил нас долго ждать. Ты обладаешь ключом и отворил Первый Путь. Теперь тебе уготован искус Весьма Далекого Пути. Если боишься, можешь не идти дальше. Ты всё еще можешь целым и невредимым вернуться назад так же, как пришел. Но если ты захочешь идти дальше…
Пауза была чревата зловещим смыслом, но токи продолжали излучать благорасположение. Картер и секунды не колебался, ибо его подгоняло жгучее любопытство.
— Я иду дальше, — послал он в ответ, — и принимаю тебя своим Провожатым.
При этом ответе, по определенному колыханию хламиды, заключавшему в себе, может быть, воздевание руки или ее подобия, а может быть, нет — показалось, что Провожатый сделал некое знамение. Последовало второе знамение, и хорошо усвоивший премудрость Картер понял, что наконец он на самых подступах к Весьма Далекому Пути. Свет заиграл теперь другими несказанными красками, и тени на как бы восьмиугольных престолах выступили более различимо. Они воссели прямее, и в их силуэтах стало больше людского, хотя Картер знал, что они не могли быть людьми. Их оклобученные головы, казалось, увенчивались высокими, неизъяснимого цвета митрами, странно напоминавшими митры известных безымянных фигур, высеченных позабытым ваятелем в живой толще скал на одной высокой заповедной горе Тартара; вычурные же навершья их длинных жезлов, зажатых где-то среди многих складок хламид, являли во плоти причудливые тайны ветхих времен.
Картер догадывался, что они такое, и откуда они, и кому они служат; догадывался он, и какой ценой достается их служба. Но все же он был доволен, ибо с одной безоглядной попытки ему предстояло узнать всё. Анафема, размышлял он, это всего лишь слово, которое в ходу у тех, кого слепота понуждает клеймить всех, кто зряч хотя бы на один глаз. Он диву давался, сколь непомерно самомнение тех, кто лопотал о злокозненных древних, как будто они станут прерывать свои вековечные дремы ради того, чтобы строить козни человечеству. С тем же успехом, рассуждал он, мамонт может преткнуться на месте, чтобы воздать исступленное мщение земляному червю. И вот, движением жезлов с их прихотливыми вычурами, его приветствовало все собрание со своих как бы восьмиугольных престолов и посылало весть, которой он мог внять:
— Мы приветствуем тебя, древнейший из древних, и тебя, Рэндольф Картер, которого отвага сделала одним из нас.
Тут Картер увидел, что один из престолов пустует и древнейший из древних указывает жестом, что престол уготован ему. Увидел он и другой престол, выше всех остальных и в центре странной кривой — не полукруга и не эллипса, не параболы и не гиперболы — которую они составляли. Это, соображал он, должно быть, седалище самого Провожатого. Совершая едва ли описуемые движения, Картер занял свое место, и пока он это проделывал, он увидел, что Провожатый воссел на свое.
Постепенно и полуявственно сделалось видно, что, захватив во вздевшихся стойком складках своей хламиды какой-то предмет, Провожатый как бы выставляет его перед глазами или тем, что соответствовало глазам, у своих клевретов-клобучников. Это был крупный шар или нечто, за шар сходившее, из какого-то тускло-переливчатого металла, и когда Провожатый выпростал его вперед, низкий, проникающий полунамек на звук начал возникать и затухать с промежутками, в которых чудился ритм, хотя ни в один земной ритм они и не укладывались. Наводилось ощущение медленного напева — или того, что человеческим воображением истолковывалось как напев. Вскоре шар или не-шар начал разгораться свечением, и, глядя, как он вспыхивает на холодном свету, играющем не дающимися определению красками, Картер усмотрел, что его мерцания настраиваются на лад неземного ритма напева. Тогда все митроносцы с жезлами начали слегка и странно покачиваться на престолах в том же несказанном ритме, в то время как над их покрытыми клобуками головами заиграли нимбы неизъяснимого цвета, схожего с излучениями не-шара.
Индус прервал свой рассказ и странно посмотрел на высокие гробоподобные часы, чье сумасшедшее отстукивание не шло в лад ни с одним земным ритмом.
— Вам, господин де Мариньи, — неожиданно обратился он к высокоученому хозяину дома, — нет нужды говорить, что это был за особенный нездешний ритм, в котором вели напев и покачивались те повитые пеленами Тени на восьмиугольных престолах. Вы единственный в Америке, кто еще вкусил, что такое Запредельная Протяженность. Эти часы, полагаю, прислал вам тот йог, о котором говаривал злосчастный Харли Уоррен: провидец, кто единственный, по его словам, побывал в Йан-Хо, сокровенном наследии теряющегося во тьме веков Лэнга, и забрал с собой из этого жуткого подзарочного города некоторые вещицы. Интересно, многие ли из их более тонких свойств вам известны? Буде мои видения и письменные источники верны, их сделали те, кто многое знал о Первом Пути. Но позвольте мне продолжать.
Наконец, продолжал свами, покачивание и тягучий полунапев сошли на нет, феолы, игравшие вкруг поникших теперь и подвижных голов, затухли, сами же фигуры в хламидах как-то странно осели на своих престолах. He-шар, однако, продолжал лучиться неизъяснимым светом. Картер почувствовал, что древние спят, как спали они, когда он впервые увидел их, и Картер задавался вопросом, от каких космических дрем пробудил их его приход. Его ум медленно вбирал ту истину, что этот странный обряд тягучего пения был обрядом наставления и что чарой напева Древнейший из Древних погрузил их в новый и особенный сон, чтобы их дремы могли отворить Весьма Далекий Путь, куда пропуском служил серебряный ключ. Он знал, что в пучинах этого глубокого сна они созерцают немереные бездонности совершенной и полной запредельности и что им предстояло совершить то, чего требовало его присутствие.
Провожатый этим сном не был застигнут; казалось, неким тонким безгласным манером он все еще делал наставления. Он явно внедрял прообразы тех вещей, которые должны были привидеться клевретам во сне; и Картер знал, что, как только каждый из древних внутренним оком увидит предписанное содержание, возникнет зародыш проявления, зримого для его земных глаз. Когда дремы всех Теней придут в унисон, путем концентрации проявление это осуществится и всё, что ему требовалось, обретет плоть. Такое он видывал на Земле, в Индии, где кружок адептов может посылом сопряженной воли претворить мысль в осязаемую вещественность, и в седой древности Атлааната, о котором даже говорить осмеливаются немногие.
Что именно такое Весьма Далекий Путь и как его пройти, Картер определенно не знал, но его захлестнуло чувство напряженного предвкушения. Он сознавал, что у него есть своего рода тело и что роковой серебряный ключ он сжимает в руке. Вздымающаяся напротив него каменная толща кажущейся своей ровностью напоминала стену, к центру которой неодолимо притягивало его взгляд. И тогда он внезапно почувствовал, что Древнейший из Древних перестал посылать ментальные токи.
В первый раз Картер понял, сколь ужасна может быть полная тишина, и ментальная, и физическая. До этого не проходило мига, который бы не был наполнен ощущением некоего ритма, будь то лишь слабое загадочное биение земной протяженности за пределами нашего пространства, но теперь как будто пропастное молчание бездны нависло надо всем. Несмотря на подразумевающееся тело, Картеру не было слышно своего собственного дыхания, свечение же не-шара ‘Умр ат-Тавила сделалось мертвенно неподвижным и бестрепетным. Налитой силой нимб, ярче ореолов, игравших над головами Теней, застылым сполохом сиял над оклобученным теменем жуткого Провожатого.
Головокружение напало на Картера, и чувство потерянной ориентации выросло в тысячу крат. Казалось, что удивительным огням присуща непроглядность самых черных чернот, нагнетенных друг на друга, а древних, которые вот совсем рядом на их как бы восьмиугольных престолах, окутывает дымка самой умопомрачительной отдаленности. Потом он почувствовал, что его сносит в немереные пучины и волны благовонного тепла набегают ему на лицо. Его как будто качало жаркое, розовоцветное море; море дурманного винного зелья, бьющееся пенной волной в берега медяного пламени. Великим страхом обуяло его, когда он вполглаза увидел бесконечную необъятность морских зыбей, набегающих на далекий берег. Но миг тишины был нарушен — зыбуны говорили с ним на наречии, не нуждающемся в материальном звуке и членораздельных словах.
«Истинный муж стоит за гранью добра и зла, — возглашалось гласом, который был не голос. — Истинный муж постиг Всё-В-Одном. Истинный муж познал, что иллюзия есть одна реальность и что плоть есть великий обманщик».