Неделю мореходцы-чужане пробавлялись в тавернах и вели свой торговый промысел на базарах Селефаиса, и прежде чем они вышли в море, Картер купил себе место на их сумеречном корабле, говоря, что он бывалый добытчик оникса, охочий поработать в каменоломнях. Корабль, дивно и хитроумно сооруженный, был из тикового дерева, резные углубления в котором заполнял отполированный эбен и испещряло золото, и каюта, где поместился странственник, изувешена была шелками и бархатом. В час прилива однажды утром распустили паруса и подняли якорь, и Картер, стоя на высокой корме, смотрел, как тонут вдали горящие в рассветных лучах стены, и бронзовые статуи, и золоченые минареты неподвластного времени Селефаиса, и всё умаляется заснеженная вершина горы Аран. К полудню глазам представала лишь светлая голубизна Серенарианского понта, с единственной расписной галерой вдалеке, держащей путь в Серанниан, тот край, где море сливается с небом.
Ночь вызвездило великолепными звездами, и сумеречный корабль правил на Звездный Воз и Малую Медведицу, по мере того как те оборачивались вокруг полюса. И моряки пели странные песни о незнаемых краях и один за другим неприметно скрывались в носовом кубрике, задумчивые же вахтенные тянули про себя старинные заговоры и наклонялись над поручнями, чтобы взглянуть на светящихся рыбок, стайками играющих под водой.
В полночь Картер отправился спать и поднялся с первым сиянием молодого дня, замечая, что солнце встает дальше к югу, чем было привычно. За тот второй день он сошелся накоротке с корабельщиками, мало-помалу разговорившись с ними об их холодном бессолнечном крае, о тонкой красоте их ониксового града и об их страхах перед высокими и неприступными вершинами, за которыми по другую сторону, говорят, простирается Ленг. Они поделились с ним своим огорчением, что кошки никак не приживаются в земле Инкуанок, и своими догадками, что скрытая близость Ленга тому виной. Лишь от разговоров о каменистой пустыне, лежащей на севере, уходили они. Что-то было неладно с этой пустыней, и считалось не к добру ее поминать.
Потом они заговорили о каменоломнях, в которых, по словам Картера, он собирался работать. Каменоломен тех было множество, ведь город Инкуанок целиком выстроен из оникса, в то же время ониксом в огромных полированных плитах торговали с Ринаром, Огротаном и Селефаисом, а у себя дома с купцами Траа, Иларнека и Кадатерона в обмен на прекрасные поделки из этих баснословных портов. И далеко к северу, почти в той холодной пустыне, о существовании которой жители Инкуанока предпочитают не поминать, есть одна заброшенная каменоломня, превосходящая величиной все остальные; в ней в незапамятные времена вырубали глыбы и плиты такой неизмеримой огромности, что иссеченные места их изъятия поражают ужасом всех зрящих. Кто добывал эти неимоверные глыбы и куда они были переправляемы, того не знал ни один человек; но почитали за лучшее ту каменоломню не трогать и не ворошить тех нечеловеческих воспоминаний, которые, чувствовалось, могли бы на ней бременеть. Так и стоит она, предоставленная своему одиночеству, в полумгле, и только ворон да оглашаемая молвою черногор-птица супятся над ее великостью и огромностью. Когда Картер услышал об этом ониксовом приломе, он впал в глубокую думу, ибо из старинных сказаний знал, что замок Вящих на высотах неведомого Кадата возведен из оникса.
С каждым днем солнце скатывалось всё ниже, а небеса заволакивало всё плотней и плотней. И через две недели солнечного света вовсе не стало, а остался лишь призрачный тусклый полусвет-полумгла, пробивающийся сквозь вечную пелену облаков днем, и холодное беззвездное свечение, мреющее с исподу облаков, ночью. На двадцатый день показались в морской дали острые зубья огромного одинокого кряжа, твердая земля, впервые представшая перед глазами с тех пор, как заснеженная вершина Арана пропала из виду за кормой корабля. Картер спросил у капитана, как же называется тот скалистый кряж, но услышал в ответ, что он не имеет названия и что ни одно судно не ищет на нем пристанища по причине тех звуков, которые раздаются с него по ночам. И когда с наступлением темноты с тех острозубых гранитных скал поднялось глухое и бесконечное завывание, странственник порадовался, что они не пристали к берегу и что кряжу тому нет названия. Корабельщики читали молитвы и протяжные заговоры до тех пор, пока вытьё уже не достигало ушей, и в глухие часы пополуночи Картер забылся во сне, чреватом ужасными снами.
На третье утро далеко впереди и к востоку выказалась гряда огромных серых вершин, острия которых терялись в неизменных облаках этого бессолнечного мира. Завидя их, моряки запели от радости, и некоторые молитвенно преклонили колена на палубе; и Картер понял, что они в земле Инкуанок и скоро станут у базальтовых пристанищ громадного города, соименного той земле. К полудню показалась темная полоса берега, и не пробило трех пополудни, как с северной стороны поднялись воздушные купола и прихотливые шпили города оникса. Редкостный и преудивительный высился в столпостенах своих тот первозданный город, весь одна изысканная чернота, прожиленная витьем и сплетением золотого узора. Высокие и многооконные подымались хоромы, со всех сторон испещренные резными фигурами и цветами, темная соразмерность которых ослепляла глаз красотой более пронзительной, чем свет. Некоторые заканчивались пышными куполами, сходившимися в острие навершия, другие ступенчатыми пирамидами со вздымающимися купами минаретов, представляя всякую грань прихотливости и игры фантазии. Стены были низки и проняты многими воротами, величественные арки над которыми поднимались много выше самих стен и венчались головой бога, изваянной так же искусно, как и тот исполинский лик на далеком Нгранеке. На холме в центре города высилась башня о шестнадцати углах громаднее всех остальных и несла на себе высокую островерхую колокольницу, покоившуюся на плосковатом куполе. Это, сказали мореходцы, был Храм Предбывших, и храмослужителем там был старый Первосвященник, сокрушенный сокровенными тайнами.
Раз за разом над городом оникса содрогался набат странного колокола, и каждый раз ему отзывалось согласие загадочной музыки, производимой рожками, виолами и протяжными голосами. И из ряда треножцев на галерее, опоясывавшей высокий храмовый купол, по временам исходили сполохи пламени; ибо храмослужители и народ того города были умудрены в первосущих таинствах и истово следовали заведенному Вящими чину, как он установлен в свитках более древних, чем Пнакотские рукописи. Пока корабль, минуя огромный базальтовый волнолом, заходил в гавань, дал о себе знать более обыденный городской шум, и на причалах Картер увидел невольников, моряков и купцов.
Моряки и купцы принадлежали к странноликому племени богов, а невольники составляли коренастый, с раскосыми глазами народ, по слухам забредший сюда с равнин, запредельных Ленгу, то ли обойдя, то ли перевалив неприступные горы. Причалы уходили далеко за городскую стену, и на них грудились многоразличные товары со стоящих на якоре галер, в одном же их конце громоздился оникс, и резной и гладкий, дожидаясь отправки на далекие торжища Ринара, Огратана и Селефаиса.
Вечер еще только наступал, когда сумеречная ладья бросила якорь у каменного выступа причала, и все моряки и торговцы вереницей сошли на берег и через арчатые ворота удалились в город. Улицы в том городе мостились ониксом, и одни из них были широкими и прямыми, а другие кривыми и узкими. Дома у воды были ниже, чем остальные, а над их выведенными удивительной аркой дверными проемами лепились некоторые золотые эмблемы, чествующие, дескать, того божка, которого каждая из них символизировала. Шкипер отвел Картера в старую портовую таверну, куда сходились мореходцы из заморщины, и на следующий день обещался ему показать все чудеса бессолнечного города и свести его в таверны добытчиков оникса под северной стеной. И опустился вечер, и зажглись маленькие бронзовые светильни, и моряки в той таверне запели песни о далекой далёчине. Но когда на своей высокой башне огромный колокол содрогнулся над городом и загадочным согласием отозвались ему рожки, и виолы, и голоса, все оставили свои песни и речи и преклонились в молчании, пока не замер последний отзвук. Ибо давность и странность пребывают на бессолнечном городе Инкуаноке, и люди боятся выказать нерадивость в обрядах, ведь рок и возмездие могут подстерегать негаданно близко.
В глубине кутавших таверну теней Картер различил приземистую фигуру, вызвавшую у него неприязнь, ибо это был несомненно тот самый раскосый старик-купец, которого он столько времени тому назад видел в тавернах Дилат-Леена и о котором носилась молва, что он промышляет торговлей со страшными каменными селениями Ленга, куда не забредают добрые люди и чьи злые огни видны по ночам издалека, и даже водит дела с тем архемагом, коего не описать, что носит на лице маску желтого шелка и в одиночестве обитает в каменном доисторическом монастыре. Когда Картер расспрашивал купцов Дилат-Леена о холодном пустолюдии и Кадате, этот старик словно бы выказал хитроватый проблеск знания; и его присутствие в сумеречном и наваждаемом Инкуаноке, столь близко к диковинным делам севера, отнюдь не было обнадеживающим. Он совсем стушевался из виду, прежде чем Картер успел заговорить с ним, моряки же потом рассказывали, что он привел невесть откуда караван яков с клажей исполинских и сладко-пряных яиц оглашенной молвою черногор-птицы, чтобы промыслить за них мастеровитые кубки зеленой яшмы, что торговые гости привозят из Иларека.
На другое утро шкипер провел Картера по ониксовым улицам Инкуанока, сумрачным под бессолнечными небесами. Инкрустированные двери и резные фасады, узорчатые балконы и окна фонарем с хрустальными стеклами — всё дышало сумеречной и глянцевитой прелестью; там и здесь распахивались площади с черными обелисками и колоннадами, и изваяниями преудивительных существ, человеческих и баснословных. Иногда вдоль долгих и неуклонных улиц, или в боковых переулках, или над воздушными куполами, шпилями и фигурными крышами открывались виды, для которых не было выражений, чтобы описать их неотмирность и красоту; и всё превосходил великолепием тяжеловесно уходящий ввысь превеликий главный Храм Предбывших, с его шестнадцатью резными боками, плосковатым куполом и выспренней островерхой колокольницей, возносящейся надо всем и величественной, что бы ни лежало на первом плане. И откуда ни посмотри, далеко за городскими стенами и бесконечными нивами поднимались на во