Интересно, можно ли подкупить Las Encinas seguridados пятьюдесятью сентаво? Ну ладно, ладно: берите мое киберсексуальное тело и делайте с ним что хотите, просто дайте! Мне! Войти!
– Как же вам объяснить, сеньора? Все подразделения приведены в состояние максимальной боевой готовности, у нас чрезвычайная ситуация. Внутрь никому нельзя. Ни вам, ни господу богу. Никому. А теперь либо ты разворачиваешь свой маленький мопед и возвращаешься туда, откуда, черт возьми, приехала, либо muchachos[146] его сами развернут – им это очень понравится, но я не гарантирую, что понравится тебе.
И зачем, спрашивается, они с ней заигрывали и делали вид, что домогаются? Воображая, как эта банда самцов-выпендрежников очутилась в даосском аду, где – по рассказам бабушки – отказавшие нуждающимся в правосудии претерпевают генитальные пытки, Йау-Йау опять оказалась на улице, где Энтони Перкинс подглядывал за Джанет Ли, собравшейся принять душ. Позвонить нельзя, ворваться нельзя, перелезть через изгородь нельзя – ее обязательно зажарит какой-нибудь мехадор, почти такой же безмозглый, как и его оператор, – клиентки нет, улик нет, идей нет, дома нет, друзей нет, бежать некуда, средств на карте не хватит даже на чашку кофе. Ну и что ты теперь предпримешь, малышка-адвокатесса?
Да пошло оно все к чертям собачьим. Попытка не пытка.
От свиста даже сегуридадос приподняли забрала и принялись растерянно озираться. Он растворился в раскатах грома, который удалялся на восток. По улице пронесся холодный ветер.
В вестибюле закусочной «Последний шанс» зазвонил телефон. По какой-то причине все сотрудники уставились на свои руки.
– Алло?
– Привет, Йау-Йау. Рада, что ты позвала. Мне не нравилось, что мы перестали быть друзьями.
– Мне нужна услуга.
– Говори.
– Мне нужно попасть в некровиль.
– Жаль об этом говорить, Йау-Йау, но охранные компании оцепили город мертвых и не пустят тебя до утра. Это не может подождать?
– Нет, блин, это… – «Uno dos tres cuatro cinco seis…»[147] – Мне надо туда попасть сейчас же.
– Сложновато. Но я постараюсь – мы же подруги.
Картинка замерла – Йау-Йау догадалась, что это означает «я занята». Uno dos tres cuatro cinco segundos[148]. Видимо, задача и впрямь непростая даже для существа, которое обитало в мировой паутине данных и измеряло время в планковских единицах. Серафино вернулся, мерзко ухмыляясь.
– Йау-Йау, если ты свернешь в проулок слева, сразу за этим кафе, то увидишь, что по нему можно попасть в округ Святого Иоанна. Там забор из сетки, через который ты без труда перелезешь. К сожалению, он оснащен пассивными и активными сенсорными системами и системами оповещения, а также самонаводящимся теслерным оружием, и еще находится под током. Понимаю, звучит так себе, но ты не расстраивайся. Я же сказала, что попытаюсь затащить тебя внутрь – и я это сделаю, честное слово.
– Давай просто сделаем это. – Волшебное слово. Помни, что эти твари по уровню эмоционального развития – все равно что пятилетние дети. – Пожалуйста.
– Я так счастлива, что ты позволяешь мне продемонстрировать дружбу, Йау-Йау. Вероятность значительных осадков в ближайшие пятьдесят три секунды составляет девяносто восемь процентов. Это подходящее время, чтобы сделать ход. Я могу отключить основные, резервные и вспомогательные системы, что даст тебе гарантированные тридцать три секунды, прежде чем кто-нибудь задействует другую разновидность охраны. Надеюсь, мы скоро опять поболтаем, Йау-Йау. А сейчас…
Свет начал гаснуть: улица за улицей, квартал за кварталом, район за районом. Тьма опустилась на Западный Голливуд, словно тень от господней ладони. Сбитые с толку разряженные carnivalistos заметались в испуге. Кафе погасло, как новогодняя игрушка, разбитая ударом молотка. Джанет Ли повернулась, закричала, увидев опускающийся нож Матери, и канула в небытие. Светящийся V-образный разрез некровильских врат дважды мигнул и издох.
Грянул ливень. Сквозь потоки воды виднелись фары и фонари сегуридадос, слышались чьи-то голоса.
– Беги, подруга, – прошептала Кармен Миранда, но адвокатессы уже не было на прежнем месте: она карабкалась по сетке забора все выше и выше.
«Вперед, Йау-Йау!»
И на ту сторону.
Огни зажигались попарно. Молоденький официант подошел к телефону, чтобы повесить болтающуюся трубку, и озадаченно уставился на экран, где было написано: УЖЕ СКУЧАЮ ПО ТЕБЕ…
Туссен чувствовал восходящий поток воздуха как смутное тепло на лице.
Мысленный приказ: кончики крыльев изогнулись, аэродинамический профиль изменился; летун повернулся в потоке. Для формирования нужных нейронных путей потребовалось время и терпение, зато теперь команды выполнялись бессознательно: Туссен был словно пианист, исполняющий на концерте один из этюдов Дебюсси. Обернувшись, он увидел три других крыла, следовавшие вереницей. Знакомый узор на крыле Хуэнь – синий кондор – был подобен длинному холодному когтю, который воткнулся в сердце.
Индикаторы на сетчатке вспыхнули пятью разновидностями инфопаники. Надвигался крупный шторм: эти восходящие потоки были всего лишь его предвестниками. Туссен сморгнул ненужную информацию. Натяжение и трепет крыла, растянутого между спинными лонжеронами, говорили ему все необходимое о состоянии неба.
В голове раздался голос Квебека. Шипли воткнула в ухо Туссену наушник, который пришлось принять, но ему не предоставили никакого средства вещания. Он подозревал, что предназначение у этой штуковины было одно – дать Квебеку возможность говорить беспрепятственно.
Зовите меня Квебек.
Когда я проснулся после своего второго возрождения, солнце как раз взошло над двадцатиметровым горизонтом Тессье-813-штрих-18-штрих-С, изрытой кратерами картофелины из углеродистого хондрита, восемьсот метров в длину и семьдесят в ширину, следующей по эллиптической орбите, удаленной от марсианской орбиты примерно на триста тысяч километров в перигелии и проходящей рядом с Юпитером на обратном пути. Не успел я выкашлять из легких клейкую плацентарную жидкость, как солнце село. Первый день продлился двадцать три минуты пятнадцать секунд от рассвета до заката. Мы, экипаж Тессье-813, были реконфигурированы «Эварт-ОзВест» для работы в глубоком космосе: семь мужчин, пять женщин. Все контрактники, некоторых записали в ночные вахтовики. Не могу вообразить более жестокий розыгрыш, чем пробуждение в шестидесяти миллионах километров от последнего места, которое помнишь. Наша кожа превратилась в фотосинтетическую непроницаемую мембрану, способную целиком удовлетворять потребность в энергии при инсоляции меньшей, чем на Марсе; метаболизм переделали так, чтобы несколько земных дней тело могло функционировать как анаэробный герметичный комплекс; в нас имплантировали анализаторы широкого спектра, устройства для передачи данных и аппаратуру для субвокальной связи. Мы стали людьми будущего: в вакууме чувствовали себя как дома, хотя нашим домом в строгом смысле слова были пузыри-обиталища, созданные нанотехнологическим пакетом из углеродистого хондрита Тессье-813. Солнечная система стала нашей гостиной.
Мы были командой статистов: нам поручили достаточно дел, чтобы оправдать наше присутствие, но свободного времени все равно оставалась уйма. Мы контролировали проги, проверяли, как идет строительство электромагнитной катапульты, регулировали маневровые двигатели, которые тормозили осевое вращение Тессье-813, – для этой работы мне пришлось в первый раз выйти в вакуум. Я дважды умер и воскрес, но с трудом заставил себя подойти к герметичной мембране и шагнуть за порог. И все-таки я это сделал – до чего же славное ощущение, беспримесный экстаз уязвимого существа наедине с Вселенной, бдительного, осознанного, способного заявить о своей самости и противопоставить собственную жизнь ее безмерному равнодушию, – и этот поступок оказался настолько поразительным опытом, что все грехи и обиды, из-за которых я попал на Тессье-813, были забыты. «Вознесение в вакуумный рай», так это называется. Единение с бесконечным. Кое-кто в такие минуты теряет контроль, забывает о страховке, и поскольку корабль движется с микроускорением, такие бедолаги улетают в космос, чтобы затеряться там навеки. Иногда я думаю о том, как они летят, осознавая происходящее, неспособные умереть, обреченные вечно взирать на красоты Вселенной.
Экипаж – одна из последних вещей, изготовленных кораблем-хлопушкой: переделка Тессье-813 началась задолго до того, как мы вышли из резервуаров Иисуса. Текторы не спят; пока половина материи астероида вылетала из кормовой части со скоростью, составляющей немалую долю световой, носовая часть вспучилась бубонной массой пузырей и капсул, внутри которых вещество разбиралось на составляющие и снова собиралось в смартволокно, предназначенное для микрогравитации, и мнемополимерные цепочки. Мы были в полете шесть месяцев, еще через три должны были прибыть в отдаленные космические фабрики «Эварт-ОзВест». Тессье-813 превратился в гроздь технологических резервуаров, соединенных паутиной из нановолокна и прицепленных к тощему хребту электромагнитной катапульты. Наши жилые модули висели, как перезрелые ягоды, на пятидесятиметровой стреле посередине между нанотехнологическим адом и электромагнитным хвостом. Вся эта неуклюжая конструкция находилась в режиме разворота, каждые тридцать секунд выстреливая двадцатикилограммовую порцию быстро уменьшающегося рабочего тела, чтобы выйти на орбиту, запланированную нашими работодателями на Земле.
И вот там-то, в пустоши между Марсом и Землей, на нас напали. Сканеры дальнего действия засекли нечто, и через несколько минут мы поняли, что это не просто космический мусор. Нам негде было спрятаться. Навигационная прога сообщила, что удрать мы не можем. Пятнадцать дней до абордажа мы провели в безделье: грелись в лучах солнца и наблюдали за тусклой звездочкой слева от Марса, которая становилась все ярче и отчетливее.