Старые знакомые места. Как будто он никуда не уходил.
– Сантьяго?
Его рука. Что случилось с его рукой? И он был не один.
– Йау-Йау?
– Трини? Трини! Господи, женщина. Господи, это и впрямь ты.
Они обнялись. Старые подруги, сестры.
– По-прежнему кожаная экипировка?
Йау-Йау застенчиво пожала плечами.
– Ты же знаешь, у меня с одеждой непростые отношения.
– Тринидад, – голос Сантьяго был голодным шепотом, пробивающимся сквозь миазмы наркотиков. – Тринидад. Ты вернулась. Я сделал это, Трини. Я побывал там и вернулся.
– Он не в себе, – сказала Йау-Йау. – Я пыталась привести его в чувство, накачав кофе, но толку никакого. Я не знаю, где он был и что делал, но в какой-то момент кто-то аккуратно ампутировал два пальца его левой руки, остановил кровь и прижег рану, перевязал ее и накачал его противошоковым и анальгетиками.
– Трини, – сказал Сантьяго. – Я был там. И вернулся, Трини.
– Я знаю, где он был. – Тринидад налила себе кофе из громадного френч-пресса Йау-Йау. – Я встретила его здесь двенадцать часов назад, и он мне сказал. Он побывал в таком месте, откуда мало кто возвращается. Он был на Ночной Охоте.
– Иисус, Иосиф и Мария.
– Я хотел найти место за пределом, – прошептал Сантьяго. Он откинул голову на кованую спинку сиденья. Поморщился от боли: кофеин начал побеждать опиаты. – Ты знаешь, о чем я, Йау-Йау. Ты всегда знала – ты, именно ты знаешь, что значит всегда искать неуловимый ключ, выход, путь наружу. Я пошел с Миклантекутли: она Богиня Смерти, все эти годы секрет был прямо перед моим носом, а я ничего не видел[221]. Я отправился с ней на охоту; я думал, либо найду искомое, либо умру в поисках: мне было все равно, Йау-Йау. Больше ничего не помогало. Я бы нашел что-то действенное или умер, потому что мне больше не для чего было жить. Трини знает, я сказал ей – я сказал тебе, не так ли, Трини?
– Сантьяго, – мягко проговорила Йау-Йау.
Улыбка превратилась в болезненный оскал.
– Они отняли у меня пальцы, чтобы я мог прикоснуться. Я могу прикоснуться, Трини, Йау-Йау, я могу прикоснуться, ко мне можно прикоснуться. Смотрите. – Он поднял свою искалеченную ладонь. – Половина руки. Хватка не будет крепкой, если у тебя только половина руки. Не получится схватить, вцепиться, сжать и присвоить. Присвоить. Можно только легко и свободно брать и держать что-нибудь. Жить благодатью, а не обладанием. Я могу прикоснуться, но не могу вцепиться.
– Прошу прощения?
Никто из них не слышал, как женщина подошла к столу. Она была невысокого роста, крепкого телосложения, одета в облегающий комбинезон из эластичного кружева и красивое золотисто-зеленое приталенное парчовое пальто. Она вела себя неловко, как будто чего-то стыдилась, хотя явно была той, кто уверен в себе и своем месте в мире; так ведет себя человек, перебивающий незнакомцев.
– Вы меня не знаете, но вы же друзья Камагуэя Кинтаны?
Всю дорогу в тук-туке водитель потчевал ее своей интерпретацией интересных времен, в которые всем внезапно пришлось жить.
– Почему, черт возьми, они снова идут на работу? – жаловался он, выразительно указывая на массу пешеходов и общественных транспортных средств, пытаясь вести свой маленький рыдван против потока. – Разве они не знают, что теперь, когда Дома смерти стали независимыми, с системой контрактов покончено?
– На дорогу смотри, – сказала Нуит. – Если мне понадобится политический анализ, я знаю полдюжины малых пророков. Пиво и газохол все равно будут стоить денег, с контрактами или без.
Тук-тук рванулся вперед. Солнце заливало улицы: температурная кривая в пассажирской кабине стремилась к асимптоте.
– Половина некровилей на планете восстала! – крикнул водитель. – Такое нельзя игнорировать!
– Но игнорировали же сорок лет, compadre. Несколько пеонов, спаливших свои лачуги, никого не заставят передумать.
– Это новый мировой порядок! – кричал водитель, яростно сигналя телеге, запряженной шестью собаками, повстречавшейся на «кратчайшем пути», который ему был якобы известен.
– И что же ты будешь делать завтра такого, чего не делаешь сегодня?
– Колонизировать космос, леди. Вот о чем речь. Будущее нашего вида. Эти Свободные мертвецы там, наверху – они живут в космосе, можете в это поверить? Гуляют по поясу астероидов, как мы гуляем вокруг cuadra до panaderia на углу.
– Когда ты откроешь службу такси на Юпитере, я буду твоей первой клиенткой, corazon. А теперь, если не затруднит, привези меня в кафе «Конечная станция» до того, как люди, с которыми я должна встретиться, займутся делами поважнее!
Разумеется, «кратчайший путь» обернулся тупиком. Водитель тук-тука очень эффектно пререкался с водителем пикапа доставки dulces, который преградил путь, но Нуит побывала в слишком многих cuadras, чтобы не знать: чем эффектнее спор, тем меньше вероятность результата.
– Может, стоит просто отступить?
– Они признали флот! – Водитель прижал к уху рацию, свисавшую с зеркала заднего вида, и поманил dulcisto, чтобы тот подошел, выслушал и подтвердил. – Мать твою за ногу, «Теслер-Танос» признал флот. Адам мать его Теслер собственной мать его персоной.
– Дай сюда. – Dulcisto выхватил маленькую рацию и удержал яростно хватающего водителя на расстоянии вытянутой руки. – Они называют эту штуку «Небесными вратами». Это посольство, посольство Свободных мертвецов на земле. Пять километров каждая сторона, прикиньте? Подожди, постой, это еще не все. У «Теслер-Танос» новый президент. Что-то случилось со старым ублюдком. Это сын, его зовут Тусант или как-то так. Кажется, это он признал «Небесные врата».
– Послушайте, – сказала Нуит. – Все это, конечно, хрень эпохального значения, но поскольку она ни на йоту не приближает меня к цели, я просто выйду здесь.
– Эй, а деньги?
Нуит угостила cochero старым, мерзким и очень непристойным жестом. Каждая хорошая шлюха рано или поздно оказывается вынуждена топать пешедралом, сама по себе.
Поскольку Камагуэй сказал, где их искать, она не стала рассматривать печальные мясные лица, собравшиеся снаружи. Он сказал, она не найдет их и в главном баре – хотя кофе этим утром пах божественно, – а надо идти на полуэтаж. Там стоит их издавна любимый столик у окна, выходящего на Терминальный бульвар.
Все как ты и сказал, Камагуэй. Симпатичная чернокожая серриста, расплачивающаяся по счету – это Тринидад; здоровяк со странной аурой – знаменитый Сантьяго Колумбар. Что за история приключилась с его пальцами? Китаянка в смарт-коже, выходит, abogado Йау-Йау. Четвертого – белого мальчика águila – нигде не видно. Тут происходит что-то важное. Они такие серьезные и мрачные. Но твой рассказ еще серьезнее и мрачнее, Нуит.
– Прошу прощения? Вы меня не знаете, но вы же друзья Камагуэя Кинтаны? Он просил вам кое-что передать.
Благодарности и прочее
Замысел этой книги возник благодаря праздному замечанию, сделанному Иэном Уотсоном еще в 1989 году во время дискуссии о будущих телекоммуникациях, которая (как это неизбежно бывает в подобных случаях) сильно отклонилась от темы в область нанотехнологий. Опровергая наши высокопарные рассуждения о переработке материи и наномоделировании, он сказал: «Забудьте обо всем этом, первое, что вы получите с помощью нанотехнологий – это бессмертие». Семя проросло в вымышленный «Постулат Уотсона»: надеюсь, ты не возражаешь, Иэн.
Спасибо также всем тем, кто видел этого зверя во многих его ипостасях, за поддержку: Дэвиду Гарнетту, Фейт Брукер, Эдриану Битти, Бесс Коттон, но больше всего моей жене Триш, без которой ничего бы не было.
Дни Соломона Гурски
Понедельник
По пути на вершину горы Крови Христовой у Сола полетела трансмиссия. Он переключился на шестую скорость, потому что предстоял крутой подъем, но шестой не было. А также пятой и четвертой; ничего, ноль. Элена уже добралась до высшей точки и со смехом наблюдала за тем, как он пыхтит и потеет в тени хвойных деревьев. Мышцы Сола скручивались и завязывались узлами, как стволы древних остистых сосен, а вены и сухожилия натягивались, словно тросы подвесного моста. Потом Элена увидела, что кассета сломалась и болтается.
Они заставили велосипеды как следует потрудиться в пустынных горах к югу от Ногалеса. Каждый стоил две штуки, и продавец поклялся невинностью всех своих незамужних сестер, что эти маунтин-байки проедут где угодно и выполнят любой каприз. Дескать, на них можно хоть прямо на Эль-Капитан подняться, если приспичит. И вот теперь, через пять дней пути – до ближайшего дилерского центра «Дерт Лобо», как сообщил карманный компьютер Элены, было три дня, – кассета треснула напополам. Соломону Гурски придется проехать еще десять дней, четыреста миль и пятьдесят гор на максимальной скорости.
– Ты должен был это предусмотреть, инженер, – сказала Элена.
– Если твой велосипед стоит две штуки, теоретически ты можешь ни о чем не беспокоиться, – ответил Соломон Гурски. На горе Крови Христовой был ранний полдень, солнце светило безжалостно, в воздухе витал смолистый запах очень старых сосен. В долинах позади и впереди трепетало марево. – И ты же в курсе, я другой инженер. Мои шестеренки намного меньше. К тому же они не ломаются.
Элена знала, какой он инженер, как и он знал, какой она доктор. Но их отношения начались недавно и находились на той стадии, когда коллеги-исследователи, к собственному изумлению, ставшие любовниками, притворяются, что ничего не знают друг о друге.
Карта на наладоннике Элены демонстрировала, что в пяти милях в долине есть поселение под названием Реденсьон[222]. Возможно, там за пригоршню норте[223] – долларов им смогут быстро и красиво заварить сломавшуюся деталь.
– Радуйся, что едем вниз, – с этими словами Элена, чей зад туго обтягивали велобриджи цвета синий электрик, запрыгнула в седло и понеслась с горы. Секунду спустя Сол Гурски – в рубашке, обычных шортах, ботинках, очках и шлеме – поехал следом через заросли шалфея. Их отношения все еще находились на той стадии, когда при виде ярко-синей, обтянутой лайкрой пятой точки может вспыхнуть желание.