– Идет на таран, – сказал Коби.
– Сол, уведи нас от него, – приказал капитан Савита.
– Слишком близко. – Цифры в черепе Сола были безжалостны. – Даже если я отключу катапульту, он все равно сможет переработать на топливо газ из системы жизнеобеспечения и компенсировать изменение курса.
Командная утроба содрогнулась.
– Твою мать… – благоговейно выругался кто-то.
– Еще немного – и мог попасть, – доложил Коби. – Если бы Сол не прибавил скорости, угодил бы точно в цель.
– Катапульта в порядке, – доложил Сол.
– Райли мертв, – сказал капитан Савита.
Пятьдесят ракет превратились в двадцать, но Эмилио и Райли погибли, а дистанция сокращалась вместе с пространством для маневра. Ошибки были недопустимы.
– Двести пятнадцать секунд до столкновения, – объявил Коби. Основная масса ракет устремилась хвостом за «Святой Джуди». Огава и Шкура – сетка Мандельброта и далматинские пятна – сражались в арьергарде, не давая преследователям достичь цели. Оливково-зеленая рябь и красный с тигровыми полосками заняли позицию между кометой и кораблем. Квинсана и Элена.
Иисус, Иосиф и Мария, близилась решающая схватка!
Сол пожалел, что не может избавиться от изображений, транслируемых прямо в мозг. Он не хотел ничего видеть. Лучше внезапная аннигиляция, слепота и небытие, которые сменяются светом погибели. Таймер обратного отсчета был безжалостен, словно палач.
Но нельзя зажмуриться, если смотришь внутренним взором. Сол бессильно наблюдал, как погибает Квинсана: вспышка с мясного корабля пронзила и разорвала его оливково-зеленый крест. Наблюдал за тем, как Элена исполосовала мясо лазерами, рассекла на дрожащие куски, и двигатели взорвались, а обломки полетели прочь от «Святой Джуди». И за тем, как она не успела увернуться – опоздала, не рассчитала, – и деталь системы жизнеобеспечения отсекла нижнюю часть креста вместе с маневровыми двигателями и световым парусом, и полосатый ангел полетел кувырком во тьму, искалеченный и обреченный.
– Элена! – закричал он вслух и мысленно. – Элена! Господи боже! Иисусе!
Но Сол Гурски не верил ни в того, ни в другого, и потому они позволили Элене Асадо отправиться в бесконечный полет в сторону красивого скопления галактик в созвездии Девы. Последняя вспышка гнева Земли против собственных детей иссякла: осталось двадцать ракет, десять, пять, одна. Ноль. «Святая Джуди» продолжила медленно выкарабкиваться из гравитационного колодца в густую тьму и лютый холод. Пятьсот двадцать пассажиров спали во льду как младенцы, как мумии в гробнице. Соломону Гурски и остальным предстояло вскоре к ним присоединиться, чтобы в объятиях льда умереть на пятьсот лет, пока «Святая Джуди» совершит переход к другой звезде. Окажись это сон, думал Сол, я смог бы забыть. Во сне все менялось: воспоминания становились снами, сны – воспоминаниями. Во сне существовало время, а время – это перемены и, возможно, шанс стереть из памяти воспоминание о том, как она улетала прочь, обреченная кувыркаться вечно, поскольку те же силы, что один раз ее воскресили, делали это снова и снова, а солнечный свет давал ей пищу; она не могла умереть. Но его ждал не сон. Его ждала смерть, которая теперь ничего не значила.
Пятница
Мужчина и женщина смотрели, как горит город. Это был один из декоративных равнинных городов, которые народ Зорких наблюдателей возвел и поддерживал в приличном состоянии ради эйстетводов[231], случавшихся раз в четыре года. Городок походил на драгоценный камень, а еще в нем было что-то от цветка, спирали, морской волны. Его в той же степени можно было назвать огромным зданием, что и миниатюрным городом. Он горел весьма элегантно. Разлом прошел точно посередине. Трещина была чистая и прямая – чего и следовало ожидать от Зорких наблюдателей – и разделила криволинейную архитектуру пополам сверху донизу. Земля все еще содрогалась от толчков.
Город мог бы починить себя сам. Он мог бы погасить пламя – перекрыв, как предположил мужчина, поток магмы, – изменить форму оплавленных островерхих крыш, стереть копоть, избавиться от трещин и пропастей. Но его текторные системы утратили цель, а душа улетела к Небесному древу, чтобы присоединиться к остальным Зорким наблюдателям в их исходе.
Женщина смотрела, как дым поднимается в темнеющее небо, скрывая огромный опал Уризена.
– Это было не обязательно, – проговорила она. Ее кожа выражала печаль, смешанную с недоумением.
– Он им больше не нужен, – возразил мужчина. – И в разрушении есть определенная красота.
– Это пугает меня, – призналась женщина, и рисунок на ее коже подтвердил. – Я никогда раньше не видела, чтобы что-то заканчивалось.
«Повезло», – подумал мужчина на языке, пришедшем из другого мира. Погодное зрение уловило вихрь: надвигалась большая буря. Впрочем, после начала орбитальных возмущений они все были большими. С каждым разом все мощнее. В конце концов ураганы вырвут леса с корнем, и атмосферу унесет в космос.
В тот день, во время путешествия к воспоминаниям мужчины, они наткнулись на пустую яхтенную пристань; воды нет, сплошной песок, повсюду валяются понтоны, выброшенные на берег цунами. Лодки так и вовсе раскидало на расстоянии получаса ходьбы. Пустые корпуса по ватерлинию утопали в дюнах, мачты с парусами застряли в кронах деревьев. Погода была первым, что вырвалось из-под контроля. Мужчина почувствовал внезапное напряжение в теле женщины. Она осознала себя свидетельницей подготовки к концу света.
Когда они добрались до уединенной долины, которую аура мужчины выбрала как самое безопасное место для ночлега, поднялся ветер, и мертвый город со всеми изгибами и трещинами начал издавать тихие стоны и аккорды. Когда их элементальные плащи соединились и погрузили корни ночной раковины в камень, мимо пронеслась стая пузырей, которые от порывов ветра дрожали и блестели. Женщина поймала одного; крошечная машина на мгновение прильнула к ее руке, питаясь биополем. Прозрачная шкура радужно переливалась, словно масляная пленка; через некоторое время существо затрепетало и лопнуло, превратившись в лужицу тектоплазмы. Женщина наблюдала за ним, пока элементали не закончили строительство убежища, но создание оставалось мертвым.
Под изборожденным канавками пологом, который элементали вылепили из кремнезема, мужчина и женщина занялись любовью, поспешно и вместе с тем методично. «Секс и смерть», – промелькнуло в той части сознания мужчины, где субвокальная вместеречь не могла ничего подслушать. Мысль была чужеродной.
Потом женщине захотелось поговорить. Она любила поболтать после секса. Почему-то в этот раз она не попросила рассказать о том, как он и другие Пятьсот отцов построили мир. «Поболтать» с ее точки зрения означало, что говорить должен именно он. Сегодня она не хотела, чтобы он говорил о начале мира. Ее интересовало, как все закончится.
– Знаешь, что меня бесит? Не то, что всему приходит конец. Вот у меня в руке лопнул пузырь, и я не могу… постичь, что с ним произошло. А что говорить про целый мир?
– Для этого чувства есть особое слово, – мягко проговорил мужчина. Над куполом их ночной раковины бушевал вихрешторм, он был в самом разгаре. Мужчина подумал: тонкая шкура – вот и все, что не дает ветру ободрать плоть с их костей. Так или иначе, текторы вцепились в скалу крепко и уверенно. – Это слово «умирать».
Женщина сидела, подтянув колени и обхватив их руками. Она была обнажена; вихрешторм как будто проник в ее душу.
– Меня бесит, – сказала она после паузы, – что осталось так мало времени увидеть и ощутить мир, прежде чем его поглотят холод и тьма.
Она была Зеленая: родилась во время второго из быстрых сезонов короткого года; Зеленая из народа Тайного замысла, первое за восемьдесят лет дитя пуэбло Древнего красного хребта. И последнее. Восьми лет от роду.
– Ты не умрешь, – сказал мужчина, и его кожа, транслируя утешение и отеческую заботу, покрылась завитками, похожими на циклоны великого Уризена, простирающиеся по ту сторону летящих туч вихребури. – Ты не можешь умереть. Никто не умрет.
– Знаю. Никто не умрет, мы все изменимся или заснем вместе с планетой. Но…
– Неужели так страшно отказаться от этого тела?
Она коснулась лбом коленей, покачала головой.
– Не хочу его терять. Я только начала понимать это тело, этот мир, и теперь у меня все отнимут, и силы, которые принадлежат мне по праву рождения, окажутся бесполезными.
– Существуют стихии, неподвластные даже нанотехнологии, – сказал мужчина. – Она делает нас хозяевами материи, но над фундаментальными параметрами – гравитацией, пространством, временем – не имеет власти.
– Почему? – спросила женщина.
Мужчине, который измерял время старыми, более длинными годами, вопрос прозвучал так, словно ей было восемь лет по земным меркам.
– Когда-нибудь узнаем, – сказал он, понимая, что это не ответ.
Женщина была того же мнения.
– Пока Орк будет пребывать в двухстах миллионах лет от ближайшего солнца, а его атмосфера превратится в лед, покрывающий горы и долины… – проговорила она.
«Горе, – прибавила ее кожа. – Ярость. Утрата». Двухтысячелетний Отец коснулся маленьких вздернутых грудей молодой женщины.
– Мы знали, что орбита Уризена нестабильна, но никто не смог просчитать его взаимодействие с Ульро.
Ирония судьбы: мир, названный в честь огненного демона Блейка[232], погрузится во тьму и лед, а Уризен и его уцелевшие спутники будут полыхать в двух миллионах километров от Лоса.
– Сол, тебе не нужно извиняться передо мной за ошибки, которые ты совершил две тысячи лет назад, – сказала женщина, которую звали Ленья.
– Но мне нужно извиниться перед всем миром, – сказал Сол Гурски.
Кожа Леньи теперь говорила о надежде, к которой примешивалась необратимость. Ее соски были напряжены. Сол снова наклонился к ним, когда ветер апокалипсиса царапнул когтями по тектопластиковой шкуре. Утром они продолжили путешествие к воспоминаниям Сола. Вихребуря иссякла в горах Утуны. Обрывки призрачной сети сказали Солу и Ленье, что погода летная. Они выпили молока из встроенного в раковину древа жизни и снова занялись сексом на пыльной земле, пока элементали перенастраивали ночную капсулу в летательный аппарат общего назначения. Остаток утра они летели над равниной, где стада травоядных и высокие, угловатые, хищные силуэты народа Техобслуживания тянулись, будто рябь на поверхности воды, к посаженному в пупке мира Небесному древу.