такое противоестественным, мерзким. Эти двое были так чужды привычному порядку вещей, что отталкивали друг друга, и один стал светом, а другая – тьмой. В конце концов противостояние вынудило их покинуть круглый мир и отправиться в небо, где брат превратился в солнце, а сестра – в луну. Однако они остались родней, ибо появились на свет из одной утробы, и поскольку воспоминания об этом с ними навеки, даже сейчас луну иной раз можно увидеть днем, вместе с солнцем. И все же вражда, начавшаяся еще до рождения, приводит иной раз к затмениям, лунным и солнечным.
Такова одна из версий сотворения мира. А вот другая.
Одиннадцать с половиной тысяч лет назад устройство, известное как корабль-яйцо, прибыло в нашу солнечную систему после восьмивекового путешествия из Лолела, расположенного на расстоянии ста двенадцати световых лет. Лолел и сам был заселен пятнадцать тысяч лет назад кораблями, разлетевшимися повсюду из Дрейла, одного из одиннадцати миров, колонизированных во время первой экспансии Сейяманга. Сам Сейяманг уже давно совершил скачок к цивилизации типа II-а[247]; колонии веками не получали от него никаких аднотов. Наша система была впервые оценена как гостеприимная для разумной жизни древним и консервативным народом космоплавателей Уджайр. За пятнадцать тысяч лет до нашей эры уджайрский флот из девяноста тысяч космических обиталищ прервал межзвездный полет и образовал плотную оболочку вокруг нашего солнца. На орбите они провели триста лет, поглощая солнечную энергию и с помощью нанороботов перерабатывая наш пояс астероидов в новые маленькие миры. Затем Уджайр двинулись дальше, к колоссальным энергиям галактического ядра, где, по слухам, высокоразвитые цивилизации III типа[248], наделенные биологическо-электронным интеллектом, купались в излучении черных дыр, которое растворило бы простые разумные углеродные соединения. Уджайр желали заключить союз с расами ядра. Наша планета, Фанад, не представляла для них никакого интереса. Они не ценили бледно-голубые гравитационные колодцы. Но в какой-то момент Уджайр все же сообщили одной из цивилизаций, скованных гравитационными узами, о существовании перспективной каменной глыбы.
Наши автоматические зонды обнаружили свидетельства инженерной деятельности Уджайр на некоторых кометах с длительным периодом обращения. Наши теории планетарной эволюции всегда противоречили результатам наблюдения за солнечной системой. Теперь мы узнали, в чем проблема. Уджайр уничтожили наш пояс астероидов подчистую.
Одиннадцать с половиной тысяч лет. Восемьсот лет. Сто пятьдесят веков. Восемьдесят восемь тысяч лет с тех пор, как первые зонды покинули систему Сейяманг, двигаясь со скоростью света. Сигнал, отправленный Уджайр на Лолел, летел к месту назначения сто пятьдесят лет. Сто пятнадцать с половиной тысяч лет. Исторические хроники Клады охватывают в четыре раза больший промежуток времени.
Корабль-яйцо был автоматизированным создателем миров. Он не вез ничего живого – никаких первопроходцев, нетерпеливых колонистов. Его сердцем была обширная генетическая база данных всевозможной жизни, которая должна была заселить планету: от почвенных бактерий до людей. Генетический код был первобытный; наульцы предполагали, что он не изменился со времен колыбели человеческой цивилизации. К ДНК прилагалось множество машин, от микроскопических наночастиц, которые могли манипулировать цепочками макромолекул, чтобы адаптировать живые существа к новым условиям, до дирижаблей размером с тучи, которые бороздили ионосферу, аккуратно уничтожая озоновый слой при помощи сложных хлорфторуглеродов. Несколько десятилетий воздействия жестких ультрафиолетовых лучей должны были стерилизовать местную микрофауну, а затем раздутые брюха дирижаблей могли разорваться и пролиться дождиком из бактерий. Как только концентрические оболочки машин отделились от корабля-яйца, от него осталась примерно дюжина желточных мешков, прицепленных к хребту аннигиляционного тормозного двигателя. Запуск корабля-яйца был колоссальным, грандиозным предприятием, которое потребовало задействовать ресурсы целой системы, но как только разгонные лазеры отключились, он отправился в восьмисотлетнее падение среди звезд и остался в полном одиночестве. Как бутылка, брошенная в океан. Лолел и не рассчитывал получить от него весточку. Никто не планировал миссии по пополнению запасов, разведывательные полеты и проверки. Поселенцы были предоставлены самим себе. Первые пять тысяч лет нашей истории – эпоха бактерий; караван Уджайр подробно отчитался о пригодности Фанада для жизни, так что потребовалась всего пара столетий, чтобы ободрать его до каменного основания и засеять заново. Пока наши предки спали, в океанах были установлены микробиологические пищевые циклы, движители замысловатых биоклиматологических механизмов обратной связи, которые навеки сделают Фанад дружественным к нашей форме жизни. В течение следующих двадцати столетий господствовали растения. Выросли леса, пышно распустились джунгли: сначала хвойные и бесцветковые разновидности, затем, по мере появления популяций насекомых, цветущие растения и травы. Всему свое время, свой черед. Тридцать тысяч заселенных планет позволили отработать процесс до мелочей. Через восемь с половиной тысяч лет после того, как корабль-яйцо вышел на орбиту вокруг Фанада и взорвался, разлетевшись на миллион отдельных компонентов, первые люди ступили из своих инкубационных капсул на почву девственного мира.
Именно на последнем этапе наномашины ошиблись. Сто миллионов транскрипций – и один маленький огрех, не фатальный, но серьезный. Чтобы увеличить численность населения достаточно быстро и избежать вымирания от дрейфа генов, поселенцы были запрограммированы на рождение близнецов. Предполагалось, что как только популяция достигнет самоподдерживающегося уровня, ген изменится и приобретет две рецессивные аллели. Но этого не случилось.
Два начала. Одно рассказано средствами мифологии и веры. Другое получено через Монолог, продлившийся десятилетия. Верьте в любое из них. Они сходятся в том, что мы особенные, будь то с точки зрения божественного вмешательства или технологий. Окаменелости демонстрируют – и весьма наглядно, – что мы в этом мире чужие. Некоторые верующие не могут смириться с тем, что мы появились благодаря человечеству, а не богам, хотя люди, способные разрушить планету до основания и воскресить ее, вполне могли бы ими называться. Нет никаких археологических свидетельств заселения – ни погребенных капсул-инкубаторов, ни окаменелых машин-сеятелей. Мертвый остов корабля-яйца сгорел в атмосфере, когда у него закончилось топливо. Возможно, он и был Звездой Небесное Семя, по которой астрологи Ардва-Дран предсказали семилетнюю засуху, уничтожившую Каппадридскую империю. Геофизики и металлурги в настоящее время изучают ряд небольших ударных кратеров на предмет наличия в них ионов металлов. Пока никаких вещественных доказательств нет. А как быть с другой историей? Божествам доказательства не нужны. Наши устные традиции разделяют ряд базовых образов: мировое море, представление о реальности как о единой изначальной сущности, которая распалась на взаимодополняющие и противоположные близнецовые эманации. Точно так же наши языки, по-видимому, имеют один общий корень. Исследования нашей митохондриальной ДНК демонстрируют, насколько тесно связаны даже самые враждебные нации. Поселенцы изначально владели железными орудиями труда. Их интеллекта хватало для развития письменности, но у первых поколений имелась другая задача – выжить. Какие уж там летописи. Первых людей было до безумия мало. Они были ужасно одиноки.
Мы до сих пор такими остались.
На вторую половину дня запланированы встречи, знакомство с новой, только что назначенной хуметранской делегацией, затем еженедельная аналитическая сессия «Команды ксено», как мы себя называем. Ксенобиологи, ксеноантропологи, ксеносоциологи, ксенолингвисты, ксенопсихологи. Было бы честнее назваться «Командой – логов и -истов». Специалисты, ученые, шпионы. Нет, последняя профессия – никакая не «-логия». И ничего честного в ней нет. Не устаю изумляться лицемерию: мы все из разных стран, и каждый на кого-то работает, но при этом команда продолжает возиться с отчетами, повестками дня и понемногу интриговать, как будто признание вины в мелком преступлении освобождает от ответственности за крупное. Дегра Дунн, как обычно, ведет себя, словно охотничий пес: снова и снова придирается к ерунде, точно встряхивая крысу. Сессия идет тяжело. Правда в том, что наши «-логии» и «-истики» – пыль в глаза: все наши знания либо сообщены через Монолог, либо изложены посредством биохимии наульцами восемьдесят семь лет назад.
Наступает вечер, и я гуляю вдоль берега. Прилив идет на убыль, и гуси следуют за ним, клюют обнаженную грязь, как будто хотят ее обескровить. Небо полосатое от облаков, желто-пурпурное. В воздухе ощущается холодок; я прячу руки в меховые манжеты тельбы. Я совсем одна.
Эта мысль, это слово вызывает холод иной природы, проникающий сквозь толстую ткань. Быть одиноким в мире, где все живое умножено. Одиночество – дефект рождения, разновидность смерти. Про явление под названием «дакти» сейчас никто не знает, но я-то помню бабушку, которая потеряла сестру. Уже в юном возрасте мне пришло в голову, что иногда лучше уйти вслед за тем, кто умер. Бабушка продержалась два месяца. Не сомневаюсь, что с жизнью она рассталась добровольно. Все равно была мертва наполовину.
Вот каменный пирс, поросший желтым лишайником; отсюда в былые времена королевские морские охотники отправлялись на китовый промысел. Иду до конца, мимо серых причальных тумб. Водоросли в воде медленно колышутся.
Внезапный порыв ледяного ветра. Вздрагиваю. Так вот чего ты боишься, Фодаман Сульба Баскарбек? Оказаться в одиночестве, самой по себе? В далеком детстве я просыпалась ночью в нашей комнатушке в Брандере. Слушала дыхание Фодлы, лежащей рядом, чувствовала ее тепло, ощущала движения. Потом пыталась отрешиться от всего этого так, чтобы оно слилось с шумом ночного транспорта снаружи. Представляла себя одиночкой. До сих пор помню ту жуткую, леденящую душу панику. Сейчас, вновь ощутив ее у воды, я понимаю то, чего раньше не понимала.