Отстраняюсь от всхлипывающего тела и стягиваю презерватив.
— Было так больно? — спрашиваю больше для того, чтобы обозначить, что мы закончили. Я знаю, что не всё так плохо, потому что чувствовал ее оргазм.
Кони молча шмыгает носом и, закутавшись в одеяло, следит, как я нащупываю в кармане брюк мобильный телефон.
— Вызову тебе такси, — поясняю, тыча на клавишу вызова. — Если тебе нужно воспользоваться душевой, не затягивай с этим.
По разочарованному взгляду вижу, что она на такое не рассчитывала. И так происходит почти всегда. К чему искать скрытые мотивы и придумывать то, чего нет? Если я не хотел знать её в начале вечера, так почему должен захотеть это сделать, после того как удовлетворил свою потребность? Я ведь честно сказал ей то, что имел в виду. Этим современное общество меня раздражает: слова не значат ничего. Люди говорят «да», на самом деле, имея в виду «нет», разбрасываются обещаниями словно мусором, забывая о них через минуту. Если бы они относились к словам не так легкомысленно, жить было бы гораздо проще. Но к счастью, это не моя проблема.
Пока Кони нехотя сползает с кровати и натягивает платье, я иду в душ. Теперь я знаю, чьё лицо имеет мой самый сильный оргазм.
Бонус 3
— Что будешь делать? — слышится за спиной голос Зеда.
Я не поворачиваюсь и не отвечаю. Мне требуется время, чтобы задушить немую ярость, превращающую рассудок и здравый смысл в пепел. Ублюдки посмели подобраться к моей семье. Стреляли по машине, в которой сидела моя жена. Беременная моим ребёнком. Напугали её до слёз.
Мне необходимо успокоиться, потому что гнев и эмоции — плохие советчики, но пока не выходит. Закрываю глаза и делаю несколько глубоких вдохов. Представляю, как прижимаю пистолет ко лбу ублюдка и вышибаю ему мозги. Я так сильно хочу, чтобы фантазия была реальной, что почти чувствую сладковатый удушливый запах смерти и брызги мозгов на собственном лице. Ярость немного отступает, но разум всё ещё напряжён. Тогда я представляю ещё одного беспредельщика, привязанным к металлическому стулу. В последний раз смотрю в перекошенное лицо, перед тем как вогнать лезвие в глазницы, упиваясь тем, как жизнь вытекает из его тела вместе со зрачками. Да, именно так всё и будет. Гнев постепенно отпускает тело, и мозг начинает работать в привычном режиме холодного расчёта.
— Лечу в Дамаск, — поворачиваюсь лицом к Зеду, с удовлетворением отмечая, что голос звучит спокойно.
Зед понимающе кивает и берётся за ручку двери.
— Соберу чемодан.
— Я лечу один.
— Алекс…
— Не надо.
Зед слишком хорошо меня знает, чтобы спорить или пытаться переубедить. Он прекрасно понимает, для чего эта поездка. И знает, что, возможно, мы видимся в последний раз.
— С этой минуты Тина твой приоритет. Не спускай с неё глаз ни на секунду. С ней и с моим ребёнком ничего не должно случиться.
Мне не нужно повторять дважды или заглядывать ему в глаза, чтобы убедиться в том, что всё будет выполнено, как я сказал. Моей семье ничего не грозит в моё отсутствие.
— Я не хочу, чтобы ты уезжал, — губы Тины дрожат, когда она цепляется за мой пиджак, словно потерпевший кораблекрушение за останки тонущего судна. — Пожалуйста, останься.
Я не могу остаться, даже если бы захотел. Встреча с дьяволом должна состояться в самое ближайшее время, и только от меня зависит, смогу ли я обвести его вокруг пальца и выкроить ещё немного времени для себя. Потому что я хочу. Коварный урод идеально подгадал время взыскания долгов, когда желание жить особенно сильно и когда есть, что терять.
Впитываю родные очертания, чтобы дать себе стимул грызть в три раза сильнее. Я должен к ней вернуться. Должен увидеть своего ребёнка. И пусть шансы невелики, но, чёрта с два, моя семья будет жить в страхе. Я ответственен за них, и собираюсь сделать так, чтобы им никогда ничего не угрожало. Даже ценой собственной жизни, если понадобится. Мой ребёнок ничего не будет бояться.
Тина отступает назад и отворачивается. Злится. Это нормально. Все лучше, чем её слёзы. Собираюсь уйти, чтобы не затягивать момент расставания, но простреливающая боль в левой половине груди пригвождает меня к месту. Может быть, я вижу её в последний раз.
Она любит меня. И это ещё одна из причин, по которой я хочу вернуться. Не хочу, чтобы она плакала. Хочу, чтобы моя женщина была счастлива тем безоблачным счастьем, которое представляла себе в детстве.
Рука сама ложится на её плечо, и на мгновение я позволяю себе не думать. Отпустить поводья и просто чувствовать. Поэтому обнимаю её и глубоко вдыхаю нежный запах, хороня воспоминание о нём глубоко под кожей. Если мне и суждено в скором будущем встретить смерть, аромат розовых лепестков станет моим наркозом.
*****
— Как она? — спрашиваю трубку, опускаясь на скрипучую кровать в воняющем сыростью бараке. Я торчу в грязных подворотнях Дамаска уже четыре месяца. Зачищаю хвосты. Уничтожаю последние следы присутствия тех, кто покушался на то, что мне дорого.
— Плохо, — коротко отвечает Зед.
Ему больше не нужно ничего говорить. Зед знает цену словам.
Иногда меня посещает болезненная мысль набрать номер Тины и сказать, что со мной всё в порядке. Объяснить ей, что я не мог по-другому и обязан сдержать слово, данное ей — обеспечить её безопасность. К счастью, у меня всегда хватало мозгов и выдержки себя остановить. Не для того я потратил несколько месяцев своей жизни вдали от семьи, чтобы засрать всё из-за эмоциональной прихоти. Так нужно и точка. Тина переживёт. Она много раз доказывала, что за её хрупким фасадом скрывается сильная личность, которую не под силу сломить разочарованию и предательству самых близких.
— Как мой ребёнок? Что говорят врачи?
— Недолго осталось. Максимум неделя.
Неделя. То есть Тина может родить со дня на день. Возможно, даже сегодня ночью. И она сейчас совсем одна.
— Я жду, — говорю перед тем, как отключиться.
Мне нужно вернуться в Нью-Йорк. Моя жена ни за что не останется в день родов наедине со своими страхами и болью.
Телефон дёргается в ладони от звука нового входящего сообщения, и при взгляде на экран в груди начинает привычно тянуть.
Раз в неделю Зед присылает мне фото Тины. На этот раз она кормит голубей в Центральном парке. Её живот совсем большой. И ещё она похудела. Бледная и невозможно печальная. Блядь. Просто немного потерпеть. Ещё совсем немного.
*****
— Вы куда? Туда нельзя! — кудахчет толстуха в зелёной форме.
— На хрен пошла с моей дороги, — цежу сквозь зубы, глядя поверх неё на закрытую белую дверь.
— Но…
Я еле сдерживаю себя от того, чтобы не отшвырнуть её к стене и ворваться в палату. Даже сквозь закрытую дверь слышны крики моей жены. Собственная беспомощность выворачивает нутро наизнанку. Я могу перебить здесь каждого, но это не поможет облегчить её страдания.
— Мэддокс тебе всё объяснит, — бросаю перед тем, как толкнуть дверь.
Тина. Моя жена, которую я не видел четыре месяца и шестнадцать дней стонет на кушетке, пока свора в зелёном уговаривает её дышать и тужиться.
Она выглядит измученной и прекрасной одновременно. Лицо покраснело от напряжения, щёки залиты слезами. Я хочу забрать её боль, но сейчас мне это не под силу.
Фраза «Я здесь, с тобой», моя секундная слабость, вязнет в уголках рта, и я запихиваю её в хранилище того, что скажу Тине в нашу следующую встречу. А скопилось там много.
Проталкиваюсь к кушетке и протягиваю ей руку. Хочу разделить с ней эту боль. Хочу разделить с этой женщиной каждый вдох. И я разделю. Просто ещё немного подождать.
Тина смотрит на меня, но не видит. Она в агонии. А я впервые за долгое время чувствую себя живым, когда её ногти впиваются мне в кожу, исполосовывая рытвинами. Я надеюсь, что они превратятся в шрамы, которые я буду носить на себе до конца жизни как напоминание об этом дне. О дне, когда снова увидел её. О дне, когда та, кто мне дороже собственной жизни, подарила мне ребёнка.
Первый крик моего сына ударяет молнией прямиком в сердце. Я зажимаю кулаки, собирая всю свою волю, чтобы не забрать маленькое дёргающееся тело из рук чужаков и не выставить их из палаты. Этот момент должен быть только её и моим. Но вместо этого стою на месте и борюсь с удушающим спазмом в горле.
Когда чужие руки передают мне моего сына, всё, что я могу — это глотать воздух и надеяться, что никто не услышит предательски громкого стука моего сердца. Я больше не могу контролировать себя. Не могу говорить и двигаться. Этот запах и крохотное прекрасное лицо — больше, чем я способен вынести.
— Уже решили, как назовёте сына, миссис Мерфи? — голос медсестры разбивает первые секунды моего отцовства.
В горле стоит огненный ком, когда я перевожу глаза на счастливо улыбающуюся Тину. Какое имя она выбрала? До моей предполагаемой гибели мы не успели это обсудить.
— Расти. Расти Мерфи.
Мир расплывается перед глазами, и я задыхаюсь. Кувалда чувств обжигает хлёсткими ударами глаза, горло и грудь. И сквозь звон бьющихся ледяных стен из коридоров прошлого летит звонкий голос брата:
— У меня есть волшебная монета, Алекс. Если положить её под подушку и загадать желание, то оно исполнится. Я загадал дожить до ста лет.
Ты проживёшь больше, Расти. Я об этом позабочусь.
Эпилог
— Расти, аккуратнее! Там горка, ты можешь…
Тина не успевает закончить фразу, и наш пятилетний сын, подпрыгнув на кочке, слетает со скейта и утыкается коленями в асфальт.
— Расти! — выкрикивает жена, дёргаясь вперёд с явным намерением помочь ему подняться. Успеваю перехватить её руку и прижимаю к себе, блокируя попытки вырваться.
— Не надо, — строго говорю ей в ухо, — он сам.
Расти хмурит тёмные брови и кривит рот. Жду, что он заплачет, но этого не происходит: он всего лишь оттряхивает ладони и раздражённо смотрит на разбитые колени. Топает ногой и снова подтаскивает к себе скейт. Нет, он не едет дальше. Откатывается назад и направляет его на ту же самую кочку.