я в сладостном состоянии эмбриона, я был больше, чем когда-либо, поэтом. В отличие от Дидро я никогда не считал мои мысли шлюхами. Зачем мне шлюхи? Нет, мысли были для меня садом утех и наслаждений. Я довольно рассеянный садовник, хотя в то же время любящий и заботливый, и потому не истребляю сорную траву, колючки, крапиву, мне доставляет радость одно лишь посещение этого уединенного места, полного кустарника, бутонов, цветов, пчел, птиц, разных букашек. Никогда не входил я в этот сад как сутенер, даже когда мной овладевали блудливые мыслишки. Не было у меня к нему и научного отношения — ботаника, энтомолога или садовода. Я ничего не анализировал, в том числе и свое восхищение. И ничему не давал названия. Достаточно любоваться цветком или вдыхать его аромат. Как он появился на свет? А как все остальное появляется? Нет, если уж я задавал вопросы, то другие: «Ты здесь, мой дружок? Сверкают ли на твоих лепестках капельки росы?»
Что может быть разумнее — и достойнее! — отношения к мыслям, идеям и приступам вдохновения как к прелестным цветам? И что может быть приятнее, чем улыбкой приветствовать их всякий день и прогуливаться в саду, любуясь их недолговечной красотой? Признаюсь, иногда я посягал на то, чтобы украсить одним из них петлицу. Но никогда не подумывал о том, чтобы использовать эти цветы как шлюх или биржевых маклеров. Сама мысль представлялась мне невероятной. Достаточно того, что мне иногда дарилось вдохновение, о пожизненном я и не помышлял. Я не был поэтом, но и «рабочей лошадкой» тоже. Я просто шел не в ногу. Heimatlos[117].
Мой единственный читатель… Позже я сменю его на идеального читателя, на этого любезного сердцу шельмеца, этого бесценного плутишку, с которым смогу говорить так, словно сказанное имеет отношение только к нему и ко мне. Почему я указываю и себя? А разве этот идеальный читатель не мое alter ego [118]? Стоит ли создавать собственный мир, если он понятен Тому, Дику и Гарри? У них есть тот мир, в котором мы живем и за который они цепляются как утопающий за соломинку, хотя и заявляют, что ни во что его не ставят. И разве не странно, что те, кто отказывается создать свой мир или слишком ленив для этого, так хотят захватить наш? Кто топчет ногами цветочные клумбы? Кто бросает окурки в купальню для птиц? Кто мочится на цветущие фиалки? Нам ли не знать, как ретиво вы листаете книгу, страница за страницей, выискивая «клубничку». Вы всюду наследили, вы все изгадили. Это вы убиваете гениев, уродуете титанов духа. Вы, вы — либо любовью и восхищением, либо завистью, злобой и ненавистью. Тот, кто пишет для вас, подписывает себе смертный приговор.
Маленький воробушек,
Прочь с дороги,
Идет господин Конь.
Это написал Исса-сан [119]. Скажите, в чем смысл этого стихотворения?
17
В субботу около десяти часов, всего через несколько минут после ухода Моны, ко мне постучалась миссис Сколски. Я только что уселся за машинку, полный желания писать.
— Войдите, — сказал я.
Миссис Сколски нерешительно приоткрыла дверь, уважительно помолчала, а потом произнесла:
— Там внизу какой-то господин хочет вас видеть. Говорит, что он ваш друг.
— Как его зовут?
— Имени он не назвал. Просил не беспокоить вас, если вы работаете.
(Кто бы это, черт побери, мог быть? Адреса я никому не давал.)
— Скажите, что я сейчас спущусь, — сказал я.
Подойдя к лестнице, я глянул вниз и увидел Макгрегора. Он смотрел на меня снизу вверх, широко улыбаясь. Вот уж кого я не хотел видеть.
— Не сомневаюсь, что ты рад моему приходу, — хрипло прокричал он. — Как всегда, прячешься от всех. Ну, как поживаешь, старый негодник?
— Давай поднимайся!
— А я не отниму у тебя время? — сказано не без сарказма.
— Для старого друга всегда найдется пара минут, — ответил я.
Макгрегор быстро взбежал по лестнице.
— Отличная квартира, — похвалил он, оглядевшись. — Давно ты здесь? Ладно, можешь не отвечать. — Он уселся на диван, швырнув шляпу на стол.
Кивнув в сторону пишущей машинки, Макгрегор сказал:
— Все мучаешь ее? А я думал, ты давно завязал. Ну, парень, ты мазохист.
— Как ты меня нашел? — спросил я.
— Проще простого. Позвонил твоим родителям. Адреса они мне не дали, а вот номер телефона предоставили. Остальное — элементарно.
— Черт подери!
— Что такое, или ты не рад мне?
— Конечно, рад.
— Не беспокойся. Никто не узнает, где ты обитаешь. Кстати, а та — как ее? — все еще с тобой?
— Ты о Моне?
— Да, о ней. Забыл имя.
— Конечно, со мной. А почему бы и нет?
— Не думал, что вы так долго продержитесь. Рад, что у тебя все хорошо. А вот у меня нет. Я попал в беду. Да еще в какую! Поэтому и пришел. Мне нужна твоя помощь.
— Да что с тобой? Чем я могу помочь? Ты ведь знаешь, я…
— Только выслушай меня — вот и все. И не дергайся. Я влюбился, вот в чем дело.
— Прекрасно, — сказал я. — Ну и в чем проблема?
— Она меня не хочет.
Я расхохотался:
— И это все? Так вот что тебя тревожит? Бедняга!
— Ты ничего не понял. На этот раз все серьезно. Это любовь. Можно я расскажу тебе про нее?… — Макгрегор помолчал. — Если ты не очень занят. — Он устремил взгляд на письменный стол, где в машинке торчал чистый лист, и прибавил: — Что у тебя на этот раз — роман? Или философский трактат?
— Ничего серьезного, — ответил я.
— Звучит непривычно. Раньше все, что ты делал, было важно, очень важно. Ладно уж, чего таишься? Понимаю, я заявился не вовремя, но это не повод, чтобы водить меня за нос.
— Если тебе так интересно, то да, я пишу роман.
— Роман? О Господи! Брось это дело… романа тебе никогда не написать.
— Почему ты так уверен?
— Да потому, что знаю тебя. Ты не владеешь сюжетом.
— А что, роману обязательно иметь сюжет?
— Послушай, мне не хочется тебе мешать, но…
— Но что?
— Почему бы не заняться своим делом? Есть и другие жанры, кроме романа.
— А почему ты полагаешь, что я вообще могу писать?
Макгрегор опустил голову, соображая.
— Ты никогда не думал, что у меня получится, — упрекнул я его. — Да и остальные тоже.
— По сути своей ты писатель, — сказал он. — Может, ты и не написал ничего стоящего, но время пока есть. Плохо то, что ты упрям.
— Упрям?
— Да, упрям. Упрям как осел. Ты хочешь войти в литературу с парадного входа. Хочешь отличаться от всех прочих, но не собираешься за это платить. Почему бы тебе не поработать сначала репортером, зарекомендовать себя, перейти в корреспонденты, а уж потом приняться за большую книгу? Ответь!
— Это лишняя трата времени.
— Но другие проходили этот путь. И некоторые были подаровитей тебя. Взять хоть Бернарда Шоу!
— Для него это хорошо, а для меня нет, — упорствовал я.
Мы немного помолчали. Я напомнил ему один давний вечер, когда он швырнул мне журнал и потребовал, чтобы я обязательно прочитал рассказ Джона Дос Пассоса, тогда молодого писателя.
— Помнишь, что ты сказал? «Послушай, парень, почему бы тебе не попробовать писать в таком ключе? У тебя получится не хуже. Прочти и подумай!»
— Я такое сказал?
— Вот именно. Не помнишь? А я запомнил эти небрежно брошенные слова. Дело не в том, буду ли я писать так же хорошо, как Дос Пассос. А в том, что ты верил в меня.
— Разве с тех пор что-нибудь изменилось?
— Нет, но держишься ты по-другому. Словно угодил со мной в рискованную авантюру, из которой не видишь выхода. Поэтому хочешь, чтобы я не выделялся, писал, как все, повторят их ошибки.
— Боже, какой ты ранимый! Да пиши ты свой чертов роман, если хочешь! Пиши хоть все ночи напролет! Я просто хотел дать дружеский совет… Не забывай, я пришел совсем не за тем, чтобы обсуждать твое творчество. Я в беде. Мне нужна помощь. И ты именно тот человек, который может помочь.
— Каким образом?
— Пока не знаю. Для начала я расскажу предысторию, тогда ты лучше все поймешь. Можешь уделить мне полчаса?
— Думаю, да.
— Тогда слушай. Помнишь тот дансинг в Гринич-Виллидж, куда мы захаживали по субботам? Который еще так любил Джордж? Так вот, месяца два тому назад я туда наведался. Там мало что изменилось… ошиваются девчонки того же сорта. Я там заскучал, выпил пару рюмок в одиночестве, никто даже не посмотрел в мою сторону — думаю, мне стало жалко себя, нахлынули мысли о приближающейся старости и все такое, и вдруг я заметил девушку, которая тоже сидела одна, через два столика от меня.
— Красотка?
— Нет, малыш, я бы этого не сказал. Но что-то в ней есть. Я с ней перемигнулся, пригласил потанцевать, а после танца она села за мой столик. Больше мы не танцевали, а только сидели и разговаривали. Ушли из бара последними. Я хотел проводить ее домой, но она не позволила. И номера своего телефона не дала. «Может, встретимся в том же месте в следующую субботу?» — спросил я. «Может быть», — ответила она. И все… Слушай, у тебя есть чего-нибудь выпить?
— Естественно. — Я подошел к буфету и извлек бутылку.
— А что это? — спросил он, перехватывая бутылку вермута.
— Ты же просил «чего-нибудь»… А ты что, хочешь виски?
— Хотелось бы. Если у тебя нет, пойду возьму в машине.
Я достал виски и налил ему.
— А себе?
— Я не пью виски. Кроме того, еще слишком рано.
— Ты прав, малыш. Тебе ведь еще работать?
— Сяду за книгу сразу после твоего ухода.
— Я тебя не задержу. Знаю, тебе неинтересны мои проблемы. Но ты уж потерпи и выслушай меня… На чем я остановился? Итак, в следующую субботу я опять прихожу в дансинг, жду ее, но она не является. Просидел там весь вечер. Ни разу не танцевал. Гвельда так и не пришла.
— Как ты сказал?