– Та самая, что на Игоревом озере? – Баба Параскева переменилась в лице.
– Она самая. Сказала, что хворь Демке принес идол каменный, а мне повелела взять от гроба ее песку немного и травы урочной. От них Демке исцеление придет. А коли еще сыщутся недужные – и им тоже.
– Так вот с чего у меня свекровь три дня лежмя лежит! – охнула какая-то баба в толпе. – А то идол каменный!
Гомон поднялся вновь. Все разом вспомнили и про упрямого идола, и про нетленную деву в домовине, но если раньше эти явления только пугали и сулили беды, то теперь всем стала ясна между ними связь.
– Мавруша! Отведи Устю к крестнику твоему, – повелела баба Параскева. – Коли и правда ему с той травы и песку полегчает, стало быть, на помощь и защиту нам Господь ту деву нетленную послал.
А не полегчает, так Демку не особо и жалко, подумали иные в толпе. Всякая душа замерла в ожидании чуда. Мавронья, хоть и сомневалась, ослушаться Параскевы не смела и пригласила Устинью за собой.
– Коли Демка не дается, меня поцелуй! – закричал им вслед Овсеев внук Сбыня.
Они ушли, а мужики обступили Куприяна.
– А дева та нам с Устей явилась в истинном облике – красоты несказанной! – стал рассказывать тот. – Сказала: трижды по девяносто лет, мол, она в озере Игоревом лежала, а ныне вывел ее Господь на вольный свет. Велела, чтобы поставили на том месте, где домовина, часовенку, и туда ее поместили. Будет она Бога молить за нашу волость, и от того идол каменный сам в урочный час песком рассыплется…
Куприян был тем более убедителен, что твердо знал: источник бед – идол каменный. Важно было, пока общее внимание приковано к нему и сумежане ловят каждое его слово, внушить, что они с племянницей – не пособники, а противники вредоносной силы.
Мавронья и Устинья тем временем добрались до Демкиной избы. Неслышно войдя, гостья огляделась: пусто, бедно, но довольно чисто – Мавронья нашла время, прибралась. Устинья привыкла видеть Демку где-то на людях; казалось, он, как зверь лесной, своей берлоги и не имеет. Да и могла ли она подумать, что когда-нибудь в эту берлогу войдет!
– Он, Демушка, живет пока небогато, – зашептала ей Мавронья, – но даст Бог, и поправится. Ты не гляди, что так худо здесь. Руки-то у него хорошие, иначе Ефрем его не держал бы в кузне. И парень он не злой, озоровать может, а злобы вот этой к людям в нем нет, баловство одно. Коли ты надумаешь, так я вот бы как рада была…
Мавронья запуталась в собственных домыслах: не то Демка домогался Устиньи, не то наоборот; но по вечной бабьей привычке уже стала смекать, нельзя ли довести дело все же до свадьбы, какой бы дикой мысль о такой паре ни казалась еще вчера.
– Тетушка Мавронья, я женихов не ищу себе, в иночестве хочу жить, – ласково сказала Устинья. – Но Демке здоровья и блага желаю, потому и пришла. Давай посуду возьмем и за водой сходим: хотя бы из трех ключей надобно.
– Вот она. – Мавронья показала на большую корчагу. – Параскевины дочки принесли уже из трех ключей, сюда слили.
– Посмотри: спит он? В уме?
Демка не спал и услышал их шепот. Жар его пока отпустил, осталась только слабость. В полутьме избы он не мог разглядеть, что за женщина пришла вместе с крестной, но поначалу не принял это близко к сердцу: Мавронья порой приводила себе на смену какую-то из двух невесток, хотя те обе были бы даже рады, если бы беспокойный свекровин крестник убрался на тот свет.
– Ну как ты, желанной мой? – Мавронья склонилась над ним. – Милостив Господь: привела я ее! Сама она в Сумежье пришла – та, от кого захворал ты.
– Что ты несешь, матушка? – Демка, как ни был слаб, чуть не засмеялся. – Как же она придет… она ходить не может…
«Только вместе с домовиной своей», – хотел он добавить, но не хватило сил.
– А так вот и пришла! – с торжеством объявила Мавронья. – Песочку тебе принесла от домовинки да урочной травы! Сейчас умоем тебя, и будешь здоров!
– Смерти моей ты хочешь? От домовинки! Она же меня… Крестная сила!
Он замолчал: рядом с Мавроньей появился тонкий девичий образ.
– Ты… здесь…
Бояться у Демки не было больше сил; за эти дни он в бредовом сне повидал всякое, и явление прямо у него в доме мертвой девы с Игорева озера принял за такой же горячечный бред. Не силах толком сосредоточить взгляд, он видел нечто вроде луча, в котором лишь смутно угадывалось лицо. Она пришла забрать его в озеро; этого он смутно ожидал все эти дни. То, что ее привела сама крестная, казалось и диким, и убедительным: бред заполонил весь свет.
«Робок ты, Демка, оттого и незадачлив…» – сказала она ему в самом первом сне после той оплеухи.
«Не испугаешься – будешь власть над тем светом иметь», – говорил Куприян-знахарь.
При первой встрече он испугался покойницы и пустился бежать, как заяц. Но больше у него не было сил бежать, и умирать зайцем не хотелось.
Демка что-то зашептал.
– Что? – Устинья наклонилась.
– Я тебя не боюсь… – еле разобрала она.
– Вот и хорошо! На Бога надейся, и бояться не надо.
Прохладная рука мягко легла на лоб, потом на щеку, где все эти дни ныло красное болезненное пятно.
– Встану я, раба Божия Устинья, умоюсь утренней росой, утрусь Господней пеленой, – зашептал над ним певучий голос. – Пойду из дверей в двери, из ворот в ворота… В чисто поле, с чистого поля – в океян-море. В океяне-море лежит остров Буян, на нем гора Сиян, на ней злат горюч камень, на злате камне стоит Божия церковь, в Божией церкви злат престол, на златом престоле Пресвятая Божья мать Богородица и святой отец Панфирий. Я, раба божия Устинья, поклонюсь и возмолюсь: Пресвятая Божья мать Богородица и святой отец Панфирий, возьмите ваши ризы нетленны и смывайте, смахивайте с раба Божия Демьяна все прикосы и призоры, притки и уроки, лихие оговоры…
Мавронья обхватила Демку за плечи и подняла, усадила, придерживая сзади. Та мягкая рука стала омывать ему лицо холодной водой. Тихий шепот продолжался, и Демка ясно ощущал, как вместе с каплями воды с его лица стекает боль и жар. В голове яснело, тяжесть уходила из тела.
– И замкну тридевятью замками-ключами, и дам ключи звездам… Звезды вы ясные, возьмите ключи, отнесите на небеса! – закончил голос, и к этому времени Демка уже ясно сознавал, кому принадлежит эта мягкая рука.
Живая рука, снявшая порчу от руки мертвой.
Когда она закончила умывать его и отодвинулась от лица, Демка, не смея открыть глаза, поймал эту руку и снова прижал к своей щеке. Только бы она не исчезла, не оставила его снова во власти мертвой девки…
Вернувшись на площадь, Устинья застала толпу распавшейся на мелкие судачащие кучки. Куприян уже сидел на завалинке Параскевиной избы возле самой хозяйки. Он уже рассказал, что они с Устиньей увидели на поляне у озера, и теперь слушал Параскеву.
– Мы с бабами сели да стали вспоминать, кто что от бабок своих слышал про Игорево озеро, – рассказывала она. – Я вспомнила, что мне матушка моя рассказывала, Марья Якимовна. Будто бы в давние времена, еще поганские, имелся в наших края некий целебный источник, его люди поганские за святой почитали. И жила при нем девица дивной красы. Раз приехал князь Игорь из Новгорода дань собирать, ехал мимо да напоил коня из того источника. А сам вдруг взял и ослеп. Ночью спит, видит во сне девицу: мол, говорит, ты из моего источника коня напоил, теперь умойся из него – и будешь здоров. Он умылся – прозрел. И видит девицу перед собой, красоты несказанной. Говорит ей: будь моей женой. Она согласилась. А был у него воевода один, завистливый, он и говорит: эта девица, мол, со мной раньше блуд творила. Рассердился князь и бросил ее об землю – и где упала она, там стало озеро, а из озера река потекла, и стали ее звать Талица – как ту девицу. А оттого большие беды настали, пришла литва, всю землю нашу пожгла, пограбила, всех людей убивала. Стал князь Игорь с богатырями своими литву воевать. Всю перебил, только и сам от ран тяжких умер. Потому литва на том берегу Игорева озера похоронена, а князь с богатырями – в том бору, где Тризна. Выходит, та девица и есть. Она тебе свое имя сказала – Талица? – обратилась баба Параскева к Устинье.
– Вроде бы… да. – Та нахмурилась, пытаясь точно вспомнить речь девицы. – Похожее какое-то. Мне запомнилось, Проталия, но может, и Талица.
– Так она наша, стало быть! – заговорили вокруг. – Здешняя!
– Откуда ж чужая здесь возьмется?
– А если наша, то будет нам обороной!
– Но для чего же она опять из озера вышла? – спросил Куприян. Чем дальше он слушал бабу Параскеву, тем сильнее хмурился. – Князя того давно в живых нет.
– Оттого, что бог каменный воротился. Беду он нам несет.
– Это что же – литва опять явится? – заговорили в толпе.
– Может, и литва.
Литва была известным врагом новгородцев: не раз она приходила, воевала западную часть земли Новгородской, по Шелони, но и здесь ходили предания о былых сражениях. Раньше знали о том, что князь Игорь литву в болото загнал, но про девицу вспомнили только сейчас.
– Да как она явится – она вся в болоте Черном перетонула! – возразил старик Овсей. – Вы, бабы, вздор городите. Был источник, это верно. Исцеления добрым людям от него были, тоже верно. Пришла литва, попила из него воды – и ослепла вся. А сослепа побежала и в болоте вся утонула!
– А как же князь Игорь? – не сдавалась баба Параскева. – Он ее перебил!
– Может, в болото загнал.
– А кто же тогда в бору похоронен? Литва, что ли?
– Игорь и похоронен.
– Отчего же он умер?
– От ран, пока с литвой воевал. А сгубила ее слепота, оттого что из источника нашего попила воды.
– А я слышала, сам Игорь в том озере похоронен, в серебряном гробу! – сказал Арсентий. – Как услышал, что гроб всплыл, про него подумал. А там девица. Собирайтесь завтра спозаранку, мужики! – Староста огляделся. – Будем часовню ставить обыде́нную[10]! Коли такие чудеса пошли – надо Бога молить, пока литва из болота не повылезла! Нам идол каменный не поддался – пусть девица озерная его стережет, раз ей от Бога такое вышло повеление.