Ноги быстро промокли, но об этом Куприян не беспокоился.
– Вы, духи лесовые, боровые, болотные, трясинные… – бормотал он, медленно продвигаясь вперед. – Куканы и кикиморы, пужалы и страшилы…
Все они теперь где-то здесь. Всякий, кто худо прожил жизнь, или худо умер, или неправильно погребен, не может уйти на тот свет, к дедам, чтобы в свой срок родиться вновь. И даже будь крещен – не пойдет ни в рай, ни в ад, а будет болтаться между тем и этим светом, страдая сам и стараясь причинить зло живым, выпить их силу и напитаться ею хоть на какое-то время. Места, где скапливаются мрецы, зовутся нехорошими, и это всегда места, где тот свет смыкается с этим. Болото – главное их обиталище, что ни земля, ни вода, где ни проехать, ни проплыть. Это место – то самое «пусто», куда отсылают, проклиная. Здесь их, этих голодных и злобных духов, бесчисленное множество. Это время – ни день, ни ночь, ни мрак, ни свет – пора их наибольшей силы. Куприян пока не видел их, но слышал: шепот, роптанье, бормотанье, скрип и визг, хохот и стон.
Куприян осторожно пробирался вперед, внимательно осматривая землю по сторонам. Он был здесь пять лет назад, когда приходил утопить горшок со своими духами-помощниками. Вернуть откуда взял. Найти то место он не думал, надеялся лишь, что они сами откликнутся на зов. Но в каком виде явятся? Духи будут злы, и доброй встречи ждать не приходилось.
Впереди мелькнуло что-то живое, и Куприян замер, крепко опираясь на посох. Навстречу ему бежал куст, вместо ног используя нижние ветки и корни. Живо прыгал с кочки на кочку, подскакивал и визгливо хохотал.
– Чур со мной! – Куприян выставил вперед конец посоха. – Ступай своей дорогой!
Куст прыгнул прямо на него, и Куприян недрогнувшей рукой сбил его посохом. Тот рухнул в лужу, потом выставил верхушку – среди перепутанных, обломанных веток распахнулась пасть вроде собачьей, усаженная клыками. Пасть захохотала гулким низким голосом, потом нырнула и пропала.
Куприян ждал, не появится ли еще кто. Он был не столько испуган, сколько сосредоточен. Пугает неожиданное, а он точно знал, когда сюда шел: его будут пугать, проверять на прочность. Пока шишиги – в каком бы облике ни явились – только скалят зубы и хохочут, это не беда. Беда, если попытаются укусить.
Осматривая кочки, Куприян скоро заметил, что они слегка шевелятся. И чем дольше он всматривался, тем лучше видел: никакие это не кочки. Из болота торчали человечьи головы. Пока он видел только маковки, заросшие густыми, длинными, спутанными волосами. Но вот на одной открылись глаза. Голова была погружена в болотную жижу по переносицу; она чуть дергалась, лоб был залит мутной водой, глаза открывались и закрылись, а снизу вырывались и гулко лопались пузыри. Было похоже на последние мгновения утопающего, который уже оставил борьбу за жизнь.
Куприян шел дальше, и уже не на одной, а на многих кочках мелькали отсветы в полумертвых глазах. Их были десятки – со всех сторон, сзади и спереди. Будто целое войско зашло в болото и стало тонуть… И когда он подумал об этом, страх впервые скользнул по хребту холодной змейкой и юркнул в душу, свернулся там клубком и затаился.
Но отступать нельзя, останавливаться тоже. Встав на эту тропу, остается идти – до победы или до гибели. Погибать Куприян не собирался – что тогда будет с Устиньей? Не вернись он из этого похода – ее сочтут ведьмой, и хорошо еще, если просто изгонят. Чем больше человек напуган, тем больше он жесток к тому, что пугает.
Болотное войско не тонуло – на глазах у Куприяна оно вырастало из болота. Когда он его заметил, видны были только маковки, но теперь уже каждая кочка шевелила веками, а лицо было видно до самой бороды – мокрой, напитанной грязью, тиной и мхом.
Когда Куприян проходил, ближние к его пути головы поворачивались к нему. Вот на одном лице открылся рот. Следующая голова издала хриплый крик, будто призывая Куприяна остановиться. Он с трудом подавил желание ускорить шаг – слишком опасно. Литва сидит в болоте уже трижды девяносто лет, а ему незачем привыкать к такой жизни. Но, при всем его опыте, и ему было трудно сохранять самообладание под десятками взглядов мертвых глаз из-под пропитанных водой и тиной волос. Теперь каждая кочка разевала черный рот при его приближении, хриплые крики, похожие на карканье, сопровождали Куприяна на каждом шагу.
Они растут. Они выходят. В голове стучало. Почему они высвобождаются? Приход живого человека потревожил давно мертвую литву? И что будет, когда они смогут… высвободить хотя бы руки?
Поддавшись этим мыслям, Куприян невольно ускорил шаг и опомнился только, когда оступился и провалился по колено. Ногу охватил ледяной холод – словно сомкнулась на ней пасть невидимого болотного чудища. Опираясь о посох, Куприян пытался освободиться. Рядом хлюпнуло – из жижи взметнулось то, что он в первый миг счел за гнилую ветку, – и вцепилось в полу свиты. Шевельнулась ближайшая кочка, потянулась вверх… Куприян, опираясь на колено, со всей силы хватил ее дедовым посохом и крикнул:
– Гром на тебя!
Хватка разжалась, и он выдернул вторую ногу. Отшатнулся и уловил с другой стороны движение. Еще одна ветка болталась над землей, вслепую пытаясь его найти, но глаз на ближайшей кочке не было…
Оттолкнувшись посохом, Куприян наконец встал и огляделся. Его окружало уже шесть-семь лохматых кочек, к нему тянулись гнилые руки, но его ловили вслепую – все головы были обращены лицами в другую сторону. Куприян видел плечи погруженных по грудь туловищ, но над ними возвышались затылки! Глаза смотрели назад, поэтому утопшая литва его не видела. А те головы, что были обращены к нему лицами, открывали черные рты и издавали хриплый яростный рык, но их руки бесполезно били по воде за спиной, не в силах потянуться к нему.
Угостив несколько голов посохом, Куприян вырвался из кольца и пошел, чуть быстрее, но сохраняя осторожность. Вслед ему летел хриплый крик. Новые головы чудовищными грибами вырастали на его пути, навстречу ему моргали глаза. Мельком вспомнился каменный идол, причинив новую досаду: поганый каменный гриб тянул за собой из земли и это стадо.
Еще не настолько стемнело, чтобы скрыть Куприяна от глаз мертвой литвы, а мертвецов – от него, но света было мало, приходилось вглядываться, и оттого любой предмет поначалу казался не тем, чем был. Близ тропы лежал, наполовину в воде, великан с почерневшим телом; Куприян шарахнулся, но тут же разглядел – это корявое упавшее дерево. Миновав его, услышал скрип и плеск. Обернулся: огромное тело ворочалось, длинный толстый сук силился приподняться, как рука спящего, но снова падал. Отвернувшись, Куприян пошел дальше.
Мысли о лезущей из топи литве не отпускали. Что будет, когда нежить совсем выберется и сможет передвигаться? Для чего они лезут? Им нужен только он, или его появление растревожило нежить и теперь она грозит всем окрестным селениям?
Вдруг Куприян заметил, что кочки исчезли, под ногами уже не хлюпает вода, он идет по довольно твердой, почти ровной тропе. Воздух налился густой чернотой, по сторонам встала стеной непроглядная чащоба. Куприян знал окрестности, но перестал понимать, где находится. Он уже миновал болото? И куда пришел?
Впереди что-то замерцало светом огня. Куприян еще ускорил шаг – когда жаждешь вырваться из оков чащи на вольный простор, проблеск света впереди неудержимо тянет, как бы ни устал. Свободное пространство перед глазами ширилось, свет огня усиливался. Долетел запах гари – и тоже уплотнялся с каждым шагом.
Куприян вышел на опушку – и застыл. Перед ним лежало поле – сплошное пожарище. Тут и там виднелись груды багровеющих головней, какие остаются от сгоревшей избы, торчали черные остовы печей с полуразваленными трубами.
Сколько же их здесь! Целая деревня сгорела! Над пожарищем висело плотное облако вонючего дыма. Из людей – никого. Куприян вертел головой, пытаясь понять, куда же вышел. Что за деревни в этой стороне, за Игоревым озером? Блазниха, Велебицы? Радобужи, Мокуши? С какой же такая беда приключилась?
Расположение погибших дворов показалось вдруг знакомым. Куприян гляделся и схватился за голову.
Это же Барсуки! Его собственная родная деревня! Как же он сумел обойти озеро и встать на прежнюю дорогу? А пока он ходил, Барсуки сгорели!
Не помня себя от ужаса, Куприян двинулся вперед. Угли шипели под его мокрыми кожаными поршнями. Один двор, другой, третий… Ему приходилось огибать какие-то груды мусора, наваленные на прежней улице… и вдруг он понял, что это не просто какой-то обгорелый хлам – это тела. Мертвые тела. Одни сгорели в уголь, другие обожгло – сквозь черную гарь проглядывали кости, – а иные оставались почти неповрежденными. Кое-кого он узнавал. Вот дед Быльча, вот тетка Хавра… Кузнец Великуша… от него осталась половина. Верхняя часть тела была почти целой, а ниже пояса имелся небольшой обугленный обрубок. Куприян зажмурился и торопливо прошел мимо.
За Левашовым двором находился его собственный. Едва приблизившись, Куприян остановился, будто ступил в капкан. Его двор и все постройки тоже обратились в угли, а перед бывшими воротами лежало несколько тел.
Устинья… Оторопев, Куприян рассматривал родное лицо – совершенно целое, только немного закопченное, так что белая кожа стала серой. Она была мертва, как и все остальные. Мертвые руки держали у груди новорожденного ребенка. Выпучив глаза, Куприян пытался понять – откуда дитя? Чье? У них на дворе такого нет! Вдруг заметил, что вокруг Устиньи лежит еще несколько маленьких тел – два, три… Две девочки и мальчик, лет от семи до трех…
Чур со мной! Ужас достиг наивысшей точки и опал. Это видения, сказал себе Куприян. У них в семье нет детей, откуда они возьмутся у бобыля и незамужней девушки? Это морок. Блазень. Черное болото знает, что опытного ведуна не напугать зверями и чудовищами, ни волками, ни змеями, и показывает ему самое страшное, что может быть для человека – гибель родной деревни, дома и близких. Не только тех, кто уже есть, но и и тех, кого только мечтал увидеть в будущем. А Устиньи сейчас и нет Барсуках, она в Сумежье, у Еленки. Там за ней смотрят…