– Отойди, тетка! – Демка снова ее отпихнул. – А то как бы руки не переломать, об чужие-то ворота!
– Людиии! – завизжала Середея. – Слыхали вы! Мне Бесомыга грозит руки переломать!
– Да мы сами ему переломаем!
– Давно тебя, Демка, не били!
– Едва на лубок не присел, а как встал, за прежнее принялся!
Еще во время этой перепалки Демка привычным глазом выцепил несколько тонких бревнышек, валявшихся под поповским тыном: еще прошлым летом отец Касьян нанимал Ираидиных внуков подправить тын, а лишние колья они так и бросили.
– Рррразойдись! – привычно рявкнул Демка, подхватывая с земли кол.
Пролежавший целый год, тот уже немного подгнил, но в дело еще годился.
– Зашибууу! – орал Демка, размахивая колом над головой.
Зашибить кого-нибудь на самом деле он не стремился, но бабы, истошно вопя, хлынули в стороны.
– Да что ж это деется!
– Убивают!
– Бесомыга сбесился!
– Арсентия зовите! Трофима!
– Люди добрые, убивают!
– Да где мужики, пусть его уймут!
Толпа отхлынула шагов на десять, Демка остался перед воротами один с колом наперевес. Положение было угрожающим: подойди сейчас бабам на помощь хотя бы два-три мужика, тоже с дубьем, он мигом окажется опять в том же хвором положении, из какого только что выбрался, – а то и с проломленной головой.
– Демка, не дури! – крикнул Ефрем, не приближаясь. – Бросай кол!
Скрипнули рядом ворота – калитка приоткрылась, выглянула испуганная Еленка.
– Заходи! – торопливо велела она.
– Не пойду! Я их всех разгоню, поперешниц чертовых!
Демка ничуть не боялся – вспыхнуло в нем знакомое упрямство, закипела кровь. Уж Воята Новгородец не отступил бы, будь перед ним толпа настоящих упырей, а он чем хуже? Чай, грамота греческая тут не требуется!
– А ну разойдись!
Никто сначала не понял, откуда прозвучали эти слова. Удивился и Демка: завертел головой, держа кол наготове. Низкий, рокочущий голос накрыл разом всю площадь перед Власием, а потом…
Воздух прорезал женский визг, следом еще один. Толпа раздалась в стороны, дрогнула, распалась на части, а потом люди побежали со всех ног. После одни говорили, что своими глазами видели перед Власием огромного медведя, другие слышали о нем, третьих просто обуял непонятный страх.
Несколько мгновений отчаянной толкотни – и толпа рассеялась, будто ветром сдуло. Зато Демка ясно увидел перед собой рослого медведя: стоя на задних лапах, тот был выше его на голову.
Задохнувшись от ужаса и неожиданности, Демка снова вскинул кол. Это уж точно колдовство – откуда медведь возьмется посреди погоста!
– Да это я, дурак! – знакомым голосом сказал медведь. – Кол бросай.
В глазах прояснилось – вместо медведя перед воротами очутился Куприян с каким-то горшком, прижатым к груди. От громадного облегчения кол сам выпал из Демкиных рук.
– Заходите скорее! – торопила их Еленка, открыв калитку. – Куприян! Ну наконец-то! Где ж ты пропадал целую неделю!
– В навях[15], вестимо! – Куприян протиснулся мимо ошалевшего Демки. – Ну, ты идешь, Добрыня-богатырь?
Озираясь и больше не видя поблизости врагов, Демка пролез вслед за Куприяном. Кол унес с собой, но, пройдя через двор, прислонил к крыльцу – не тащить же в дом.
В избе ждала изнывающая от тревоги Тёмушка.
– Что они там? Что?
– Ничего! – успокоила ее мать. – Разбежались. Куприян пришел.
– Дядя Куприян!
– Я уж думала, разорвали тебя… – тихо сказала Еленка, взглядом напоминая: кто именно, как она знала, мог разорвать ходящего меж тем и этим светом.
Но эти опасности Куприяна сейчас волновали мало.
– Как она тут?
– Лежит! – Еленка показала на занавеску при бабьем куту, где они устроили Устинью. – Каждый день вдвоем молимся, да пока толку мало.
– Теперь будет толк.
Куприян знаком попросил отодвинуть занавеску и осторожно поставил свой горшок на край лавки.
В подпечье что-то завозилось, загремело, даже зарычало – и весьма сердито. Тёмушка охнула и отскочила.
– Платонушка, потише! – прикрикнула Еленка.
– Ничего, мы ненадолго! – утешил Куприян здешнего домового: ясно было, тот учуял присутствие чужих шишиг и воспринял это как оскорбление.
Из подпечья полетели щепки. Куприян подобрал попавшуюся среди них палочку и велел:
– Полезайте сюда, неладная сила!
Из горшка сами собой вылетели пять веточеи, присели на палочку и приросли. Потом, разбрызгивая воду, выпрыгнула крупная лягушка, обиженно покосилась на Куприяна, подпрыгала к палочке… и каким-то образом юркнула в нее. Только мокрые следы остались на половицах. Демка от двери наблюдал за этим, вытаращив глаза. Еленка и Тёмушка остались невозмутимы. Тёмушка, двенадцать лет прожив у лешего, видела и не такое.
Но едва лягушка исчезла, как Демка о ней забыл и снова перевел взгляд на бабий кут. Еленка и Куприян загораживали от него лежащую на лавке Устинью, а ему так хотелось бросить на нее хоть один взгляд! Хоть убедиться, что она не такая, как ему мерещилось, – высохшая и потускневшая, с обтянутой желтой кожей черепом… Но подойти поближе его не звали, а соваться сам он не смел. Спасибо, что хоть в избу пустили, а дальше было не его ума дело.
Куприян подошел к лавке и какое-то время смотрел на племянницу. Потрогал ее лоб, проверил бьючую жилку на запястье. Потом кивнул Еленке:
– Поднимешь ее?
Та обхватила девушку за плечи и подняла в сидячее положение, поддерживая сзади.
– Тёмушка, подержи ей голову!
Тёмушка метнулась и приподняла свешенную голову Устиньи. Куприян черпнул горстью воды из горшка и забормотал чуть слышно: про чисто поле, сине море, бел-горюч-камень, про две зари – Утреннюю и Вечернюю, которые посылают черна Ворона Вороновича на тот свет за живой водой…
– Как скоро и борзо с камня вода течет, так бы скоро стекли с рабы Божьей Устиньи всякая порча и притча, уроки, призоры, страхи и переполохи, костоломы и непросыпы, прикосы ветряные, утренние, денные, вечерние, полуночные…
Бормоча заговор, он снова и снова умывал Устинью водой из горшка; вода капала с ее опущенного лица, стекала на руки Еленки и Тёмушки, слегка обжигая и тут же рассеиваясь искрами. Это была непростая вода, и обе они понимали: не Ворон Воронович, а сам Куприян сходил за ней туда, куда обычным людям ходу нет.
– А вы, неладная сила, – Куприян заговорил совсем без голоса, чтобы имена его помощничков не расслышал никто из живых, – Темнуха, Вихрушка, Комяга, Моченец, Конобой, – возьмите те призоры и уроки, порчу и притчу, понесите с рабы Божьей Устиньи на темные леса, на сухие боры, по мхам, по болотам, по гнилым колодам. И не бывать им более на свете белом, не стаивать на рабе Божьей Устинье отныне и вовеки веков – днем при солнышке, ночью при месяце, при частых звездах, при буйных ветрах, на молоду месяце, на исходе месяце, в каждое время, в каждый час!
Порыв ветра метнулся по избе – один, другой, третий… Каждый касался головы Устиньи и вылетал в чуть приоткрытое оконце.
А потом Устинья сильно вздрогнула, лихорадочно вскинула голову и закашлялась. Тёмушка радостно вскрикнула; Еленка ахнула; Демка безотчетно сделал два шага к ним, но опомнился и опять отошел.
– Милостивый Боже!
– Устя! Ты жива!
– Луна… – хрипло выкрикнула Устинья. – Она заберет… луну…
– Устя! Какую луну? Очнись!
Устинья повела вокруг вытаращенными глазами, и взгляд приобрел осмысленное выражение.
– Дядька! – прохрипела она. – Что ты делаешь! Чего я вся мокрая?
Обычно ясный голос Устиньи стал сухим и ломким, но это был ее голос, он звучал осмысленно, и Демка почти невольно перекрестился. От громадного облегчения внутри что-то оборвалось и опустилось. Она пришла в себя!
– Непросып с тебя смываем. – Куприян отставил в сторону горшок. – Ну, задала ты мне работы!
– Устенька, тебя же тут уже ведьмой выставляют! – Тёмушка сжала ее мокрые руки.
– Ведьмой? – Устинья хлопала мокрыми ресницами. Высвободив одну руку, вытерла лицо. – С чего?
– Как ты?
– Голова кружится… и есть хочу, будто неделю не ела.
– Так и было! – вскрикнула Тёмушка.
– Да я и сам неделю не ел! – вспомнил Куприян. – Елена Македоновна, матушка, сделай божеску милость, покорми нас хоть чем! А то до дома не добредем.
– На змее огненном долетите! – усмехнулась Еленка. – Ты, я вижу, и не тем еще повелевать ныне можешь.
– На змее, не на змее, а облаком укрываться придется. Как бы ваши людишки там нас с кольями осиновыми не ждали, под воротами.
– Людишек я разгоню, – подал голос Демка, радуясь, что тоже может быть полезным.
Куприян обернулся, и позади него Демка наконец увидел Устинью. Выглядела она почти как обычно, только вдоль бледного лица висели мокрые русые пряди из косы.
– Демка… – Ее изумленный взгляд задержался на нем. – Ты здоров? Как ты уже встал так быстро? Я что, сплю?
Устинья тревожно оглядела дядю и Еленку с Тёмушкой, а они так и жались все вокруг нее, будто боялись разрушить круг, внутри которого зародилось и крепло чудо.
– Мы все где? – напоследок спросила Устинья, оглядевшись и поняв, что находится не у себя дома.
Ей стали наперебой рассказывать, что произошло и как долго она пролежала. Еленка, спохватившись, кинулась мешать тесто для блинов. Куприян с Тёмушкой подняли Устинью и повели умываться; Тёмушка, заметив на скамье у двери совершенно обалдевшего Демку, велела ему отвернуться, пока Устинья не оденется и не причешется. Та, кажется, не соображала еще, что стоит перед мужчиной в одной сорочке и растрепанная, как истинная ведьма, но среди всех упавших на нее несообразностей эта была не самой большой.
Потом Куприян попросил у Еленки сито и с ним и со своим горшком вышел во двор. Поглядел на небо, потом пошел по двору, шепча что-то и проливая воду из горшка через сито на землю.
Когда он вернулся, Тёмушка уже расчесала Устинье волосы, заплела косу, помогла одеться. Когда сели за стол, позвали и Демку. Про то, что в начале всей этой кутерьмы шел из кузни с Ефремом обедать, он совсем забыл. Ефрем небось уже давно поел и ушел обратно работать, ругая на все корки исчезнувшего подручного.