Иванец тяжело дышал. Видно было, что драка его могучему, но грузноватому телу дается тяжело. Демка чувствовал себя не в пример лучше – сказывалась привычка к тяжелой, упорной работе в кузнице, у жаркого горна. Встряхнув головой, отгоняя звон в ушах, он шагнул вперед и левой достал Иванца в глаз. Тот мотнул головой, но пробил в ответ удачно – теперь и у Демки потекло из носа. Не обращая внимания на кровь, Демка зарычал и вновь ударил во всю мочь, прямо в бороду, с правой и с левой. Пропустил на собой слепой, наотмашь, удар и вновь врезал в бороду. Иванец пошатнулся и отступил на пару шагов. Демка кинулся на него, надеясь опрокинуть, но Иванец перехватил его за руки, отпихнул и вдарил по ребрам, потом с левой в ухо и вновь правой – но мимо.
Теперь и Демка тяжело дышал, в ушах звенело, будто десять кузнецов разом лупят молотами. Но он сумел вовремя присесть, уходя от удара, а потом распрямился и вдарил Иванцу под дых, вкладывая вес всего тела. Иванца согнуло в дугу. Не упустив случая – еще немного, и победа! – Демка собрался с силами пробил снизу вверх правой, а затем добавил левой – Иванец опрокинулся и плюхнулся на задницу. Он все же поднялся, но, пока распрямлял подгибающиеся ноги, поймал прямо между глаз и опрокинулся на спину.
Демка стоял над распростертым противником, тяжело дыша. Из носа текло, в голове звенело, ухо распухало. Сосредоточив взгляд на орущей толпе, он вдруг увидел Устинью – прижавшись к березе, она не отрываясь смотрела на него, и в глазах ее было восхищение и гордость. От этой гордости – за него, – Демку охватил такой восторг, что он испытал прилив любви даже к Иванцу. Протянув руку, помог противнику подняться, и они обнялись, шатаясь.
Мне сегодня нос разбили
И подбили левый глаз.
Зато девки целовали
Меня за это восемь раз!
– прокричал на прощание Иванец, а потом, опираясь на двоих товарищей, которых вело и покачивало под его тяжестью, пошел прочь с поляны.
Демка, глянув на кровавые пятна у себя на груди – из носа натекло, а он и не заметил, – пошел к Болотицкому ручью умываться. Устинью он больше не искал, но ее восхищенный взгляд в памяти грел душу. Кровь из носа, отбитые ребра и распухшее ухо – недорогая цена за право до самых Купалий ходить на игрища туда, где он каждый раз сможет ее видеть.
Глава 14
Не мудрец, звания дурака Хоропун все же не заслуживал и умел извлекать толк из былых неудач. В этот раз он не взял с собой лопату – ясно уже, что лишняя тяжесть, – а взял легкий топорик для лучины, который и сам сможет метнуть, если понадобится. В третий раз он шел по знакомой дороге уверенным шагом, не оглядываясь по сторонам и не обращая внимания на крики ночных птиц. Отказ Демки даже пошел Хоропуну на пользу: не надеясь на силу и храбрость приятеля, он сосредоточился и собрал в кулак всю собственную решимость и здравый смысл.
Пройдя версты две, сошел с тропы, сел в кусты и затаился. Стал ждать. Не так уж много времени прошло, как послышались чавкающие звуки – по грязи шлепали две пары ног. Вот показались два мужика, в которых Хоропун без труда узнал любезных Агашкиных брателков, Поспела и Киршу. Как он и ожидал, его пытаются выследить. Идите, идите, думал он, из кустов глядя, как двое шурьев проходят мимо и удаляются по лесной тропе. Ишь, уличить его в блуде хотят! Будто он не знает, что Кирша сам тайком лазит к Домнишке на двор, как Ефтя куда уберется из дома на весь день. А Поспел такой дурак, что ему и коза не даст.
Когда шурья скрылись из виду, Хоропун вылез из укрытия и двинулся следом, но не по тропе, а скрываясь в зарослях. Так получалось медленнее, но он никуда не спешил.
Этот прием тоже оправдался. Еще не стемнело, как Поспел с Киршей опять показались впереди – теперь они не шли, а бежали, скользя по грязи и нелепо взмахивая руками, чтобы не грохнуться. Видно, бежали они давно – уже запыхались и, выбиваясь из сил, продвигались медленно.
– Так это что… медведь был? – проговорил Кирша, едва дыша.
– Какое… медведь? Видал ты… медведя… с избу ростом? – Поспел замедлил шаг и пошел, распахнув кожух и держась за грудь. Бежать больше не было мочи.
– Тогда… кто?
– Змей, может.
– Змей – он длинный. – Кирша совсем остановился, согнулся, упираясь ладонями в колени, и стал дышать. – А этот… круглый. Это, я скажу, мамонтий был.
– Это кто?
– Зверь такой… подземельный.
– Таких… не бывает.
– Сам же видал. Под землей… ходы роет. А сам… больше иной избы.
Они помолчали, шумно дыша, потом снова двинулись по тропе к дому.
– А где ж оглоед наш? – слышал из-за куста Хоропун их удаляющиеся голоса.
– А его, видать, и сожрал уже.
– Туда ему и дорога…
Когда голоса шурьев затихли, Хоропун вышел на тропу и двинулся дальше. Испугаться «мамонтия подземельного» ему и в голову не пришло. Клад предназначен ему, его и ждет. А этих двух дураков пугнул, чтобы не мешались.
Приближаясь к знакомому месту, Хоропун изо всех сил старался собраться с духом. «Не ойкай!» – вспоминался ему суровый голос Демки. Не ойкать, не болтать, молчать, что бы ни случилось, мысленно твердил себе Хоропун, воображая, как пришивает завязочки к собственному рту и крепко их затягивает.
Увидев впереди огромное темное пятно, он в первый миг вздрогнул, а потом едва сдержал смех. Этот выворотень, тот самый, под которым они с Демкой в первый вечер увидели белого барашка. Его-то шурья и приняли за неведомого зверя! Ну и дураки вздорные! Кулаками бы им махать, а у самих души заячьи. Не лучше баб! Возьмет он клад или нет, это как бог даст, но уж над шурьями завтра посмеется! Скажет, дуроломы вы, старого пня вдвоем испугались! Как дети малые, а еще бороды отрастили!
Осторожно миновав выворотень, Хоропун двинулся дальше. Топорик он держал наготове, старался ступать неслышно, как это делал Демка. Страха перед чудами не было – был лишь страх неудачи. Что, если больше клад не покажется? Только бы показался, теперь он уж не сплошает!
На топком месте у воды, где уже поднялась осока, зашевелилось что-то белое. Хоропун застыл. Вгляделся. В грязи у воды барахталось что-то мелкое, живое. Белое пятно среди осоки было отлично видно в сумерках. Хоропун осторожно сделал пару шагов, еще вгляделся. Курица, что ли?
Это утка! В душе поднялось облегчение и ликование. Он один, он не так удал, как Демка, вот клад и вышел к нему в самом безобидном виде. Осталось его настичь.
Стараясь не поскользнуться, Хоропун двинулся к белой утке. Та, казалось, его не замечала, не слышала шороха травы и хлюпанья шагов. Едва Хоропун ступил в жидкую грязь – та широкой полосой протянулась между твердым берегом и открытой водой – как сразу погрузился по колено. Пронзило холодом – казалось, на дне еще держится лед. Но Хоропун упрямо пробивался вперед. До уточки оставалось шагов пять-шесть. Метнуть в нее топор? Промахнешься – топор канет в жидкую грязь, и за сто лет его не сыщешь. Не имея навыков метания, Хоропун не спешил. Подобраться ближе… чтобы уж верно попасть…
До утки оставалось шага три-четыре, ясно было видно исходящее от ее перьев золотистое сияние. Что, если в этом кладе не серебро, а золото? Даже если он весь величиной с эту утку, на это золото всю Великославльскую волость купить можно!
Еще шажок… Ноги онемели, руки дрожали. Хоропун думал, это от волнения, и старался хранить спокойствие. До него не доходило, что он просто замерз до дрожи, копошась в ледяной жидкой грязи.
Наконец решившись, он метнул топор; испуганная этим резким движением утка растопырила крылья и скользнула в сторону. Топор с хлюпаньем исчез в воде. Вскрикнув от досады, Хоропун кинулся к утке с протянутыми руками. Поскользнулся, упал на колени и погрузился в ледяную воду по грудь, но тут же вскочил. Холод охватил все тело, одежда превратилась в ледяной кокон, но в первый миг он этого не заметил. Утка вышла на чистую воду и плыла, описывая полукруг, совсем рядом с зарослями осоки. Хоропун кинулся к ней – и снова погрузился по грудь. Попытался нащупать дно и встать на ноги – не понял, что уже стоит на онемевших ногах, попав на глубину.
Утка вдруг сама двинулась к нему, и Хоропун замер. Зубы стучали так, что этот стук отдавался под черепом, как гром под сводом неба. Не чуя рук и ног, он видел только белую уточку, окруженную золотистым сиянием. Она почти коснулась его протянутой руки – нырнула и пропала. Но едва Хоропун успел испугаться, что больше ее не увидит, как совсем рядом с ним вынырнула еще чья-то голова.
В сумерках прямо перед своим носом Хоропун увидел лицо – молодое, женское, белое как снег. Черные как смоль мокрые волосы стекали с этой головы и пропадали в воде. Черные как ночь глаза уставились прямо в его вытаращенные глаза. Клюквенно-красный рот дрогнул и растянулся в ухмылке – и зубы в этом рту были черными как уголь.
Вот теперь наконец ледяной ужас дошел до Хоропунова сердца. Разум он очнулся, навалилось осознание гибельной ловушки, в которую сам же залез. Хотел рвануть на берег – и понял, что не то что не владеет телом, а даже его не ощущает.
Две руки – холодные, упругие, – поднялись из воды и медленно, с томительной страстью обвились вокруг его шеи. И потянули в воду.
Карачун мне, успел подумать Хоропун.
Ледяная тьма сомкнулась над головой.
Бум-бум-бум… Демка очнулся и понял: это не Иванец молотит его по голове кулачищем. Это в дверь стучат. И уже давно. Не открывая глаз, подумал: проспал, Ефрем за ним прислал мальчонку. Закончилась Зеленая Пятница с ее гулянками, пора за работы приниматься, вот-вот сеять!
– Иду! – хрипло крикнул Демка в сторону двери. – Скажи, скоро буду.
Стук было утих, но почти тут же возобновился. Послышались голоса – мужские.
– Что за черти на мою голову…
Демка откинул кожух, которым укрывался, сполз с лавки, осторожно протирая подбитый глаз, и пошел к двери. После вчерашнего веселья побаливали отбитые ребра. Отворил и отшатнулся: за порогом стояли два угрюмых мужика – Поспел и Кирша, Вуколовы сыновья. Мигом сбросив остатки сна, Демка набычился. Пришли с ним разобраться за Агашку?