– Да ты что! – Демка бешено сверкнул глазами на Ефрема. – Я тебе что, коркодил какой? Пес бесстыжий? Да… да кабы Килька доносила, у меня, может, свои почти такие были бы!
К его тридцати без чего-то он уже мог бы иметь дочерей, готовящихся надеть поневу. Если бы жил путем, как все люди…
Ефрем ушел домой, а Демка еще долго сидел у порога кузни, глядя в закат за широкой Нивой. На гулянку ноги не шли, будто цепями железными опутанные. Ему ли с девками водиться – еще пара лет, и самые юные из новых невест будут годиться ему в дочери. А слава у него такая, что отцы этих дочерей ему не доверяют. Помнят, поди, почему он на Кильке-то женился… Еще прошлым летом это все Демку не волновало. Но нынешней весной тот свет уж слишком близко и пристально взглянул ему в глаза. Поневоле задумаешься: по какой тропе бредешь и куда она тянется. Дураком надо быть, чтобы не думать…
Однако вечера наступали долгие, светлые, а дома и словом не с кем перекинуться. Если и зайдет Мавронья – будет сидеть вздыхать, тоску нагонять. Однажды явилась Агашка во вдовьем платке и принялась Демку попрекать: мол, сбил Хоропунюшку с толку, завел в болото, погубил, ее горькой кукушкой оставил… Пока муж был жив – звала блудником бессоромным, и, кстати, напрасно, а как сгинул, так стал Хоропунюшка! Демка не знал, как ее выжить, пока не рубанул: рано, мол, ты, вдова молодая, по холостым мужикам пошла, и сорока дней не выждала. Агашка живо вскочила и вылетела прочь, осыпая его бранью. Она была не прочь снова пойти замуж, как минует срок вдовства, и заботилась о своей чести.
Опасаясь таких посещений, Демка вечерами ходил на гулянки, но и там больше отмалчивался. А то и впрямь девки прочь погонят… Девки, однако, его не гнали, напротив, слегка лебезили и даже пару раз назвали Демьяном Данилычем. Может, ехидная Юлитка и насмешничала, но куда деваться: всем очень хотелось послушать про Хоропуна. Глядя на закат, в густеющих сумерках опушки так приятно было слушать про белого барашка под выворотнем и про белую девку, с которой летели шеляги, как листья с осенней осины. Демка не скрывал, что они с приятелем хотели найти клад. Теперь, когда Хоропун сгинул, но даже и могилы не обрел, Демка только и мог, что поддержать его посмертную честь, не допустить, чтобы его приятеля запомнили как блудника, что бегал на свидания к какой-то бабенке в другую деревню и по дороге утонул. Хоропун и без расспросов не шел у него из ума. Все вспоминалась их последняя ссора, когда он, наверное, мог бы удержать того от похода, если бы постарался получше. Ведь сам же сказал: на третий раз или удачу поймаешь, или сгинешь. Демка знал, что Хоропун бестолков и трусоват, привык относиться к нему с пренебрежением и в решающий час недооценил его храбрость отчаяния.
Деву Евталию они нашли вдвоем. Поначалу она хотела сжечь Демку огнем лихорадки, но он вывернулся из лап. Тогда она приступила к Хоропуну, и тут ей повезло больше. Сам пошел в ловушку. О последней их встрече во сне, когда Хоропун явился ему в облике коня какой-то боярыни, статочно, ведьмы, Демка не рассказывал никому. Помолиться бы за душу пропащую – да не умел. И попа в Сумежье больше нет, тоже сгинул безвестно…
От опушки, где девки водили хороводы, с приближением ночи становился виден костер на дальнем лугу, куда коней выводили в ночное. Бывало, что с окончанием гулянья Демка брел на этот огонь и тихо присаживался к костру, окруженному отроками. Здесь же сидел на пне и Егорка-пастух, рассказывал что-нибудь. Непонятно, когда он спал, – может быть, зимой забирался в берлогу и отсыпался за все лето сразу? Демка молча сидел за гранью света от костра, слушал стариковы байки и пытался найти в них разгадку странных событий этой весны.
Еще не совсем стемнело, над лугом повисла полная луна, светлая, как серебряные шеляги.
– Клады литовские не на болоте надо было искать, – уверенно рассуждал Войка, четырнадцати лет, из Овсеевых внуков. – На болоте ничего нет, морок один!
– А ты будто знаешь, где клады! – отвечали ему.
– Я знаю. Мне дед сказал. Клады все в бору, где Тризна. Там князь Игорь с богатырями, там и серебро их, они его у литвы отняли и с собой забрали. А литва как пришла, они в одном селе пограбили три церкви, в другом шесть, а в третьем – девять! Все богатства себе забрали!
– А литва их все ищет с тех пор, – подхватил Конша. – Помните братьев Ливиков, которым князь Игорь одному руки сломал и глаза выбил, а другому ноги обломал по самое гузно. Они так и ходят по болоту с тех пор – старший на себе младшего везет, а тот ему дорогу показывает. Да не сыскали они дороги назад к царство Литовское.
– Ой, жуть! Не приведи такое увидеть!
– Войка, скажи лучше про клады!
– Дед говорил, когда он молодой был, один мужик пошел те клады поискать. Стал копать, а вдруг видит перед собой молодца огромного роста, как вон та береза. Тот ему говорит: «Ты чего здесь делаешь? А ну пошел отсюда!» Он и бежать.
Отроки засмеялись.
– Это точно, что на Тризне ничего брать нельзя, – поддержал отрок лет двенадцати, Ивша, Трофимов сын. – Моя тетка Марея из Пестов, она рассказывала, пока девкой была, в один год уродилось брусники мало, а там, на Тризне, было много. Она и пошла туда. Набрала лукошко, принесла домой. А как заснула, так снится ей сон: будто полна изба мужиков, ростом во всю избу, и давай они ее плетками стегать! Утром, как встала, так взяла ту бруснику, потащила назад в Тризну и там рассыпала. И больше ни ногой туда…
Отроки посмеялись немного, воображая испуганную девку, несущую лукошко ягод не из леса, а обратно в лес.
– А если туда не ходить, они же сами не выйдут? – опасливо спросил тонкий голос мальчишки, не видного в темноте за плечами товарищей. – Ну, мужики эти… витязи.
– Крепко спят витязи Игоревы, – ответил старик Егорка. – Пробудить их только одно может: чтобы старец Панфирий в свой серебряный колокол ударил.
– Какой еще колокол? – посыпали вопросами отроки.
– Серебряный колокол?
– А где он?
Даже Демка навострил уши: про это он слышал впервые.
– Про Панфирия все знают? – спросил Егорка.
– Был такой старец! – полетели ответы со всех сторон.
– На Дивном озере жил и сто лет за Великославль молился!
– Он сначала воеводой был у князя Владимира, его тогда Путятой звали.
– Они с богатырем Добрыней Никитичем пришли нашу волость крестить!
– Не с богатырем Добрыней, а воевода был такой у Владимира!
– А воевода что, не богатырь! Ты дурак!
– Сам дурак! Добрыня Никитич со змеем о двенадцати головах и двенадцати хоботах бился, а воевода Добрыня Новгород крестил!
– У самого у тебя двенадцать хоботов! – Жегуля отвесил леща Конше, тот не остался в долгу и воззвал о помощи:
– Станя! Чего он бьется!
– Дайте Егорке сказать! – Шестнадцатилетний Станя, как самый старший, двумя толчками раскидал поединщиков, и они повалились на траву в разные стороны.
– Расскажи, Егорка! – степенно обратился Станя к пастуху, восстановив порядок. – Что за колокол?
– Рассказывали ранние люди, что был у старца Панфирия колокол, из серебра литой, из самого Царьграда привезенный, и была на нем надпись. Говорят, в надписи той его сила дивная заключена, да прочесть ее никто не мог, письменами она сделана древними, забытыми. Держал Панфирий тот колокол в своей пещерке, звонил в него, когда богу молился. И говорят, что если придет беда лютая, то надо ударить в тот колокол, и тогда витязи Игоревы с ним самим вместе пробудятся и из могил своих высоких выйдут.
– А где же тот колокол?
– Как пришел Панфирию срок белый свет покидать, ушел он в сторону рая, ничего с собой не взял. Три святые книги людям отдал, а колокол в пещерке оставил. Чтобы, значит, богатырей не тревожили попусту. Как он вышел, пещерка его завалилась и все, что в ней было, под землей погребла. Так и лежит колокол под землей.
– Где же та пещерка?
– На Дивном озере, в горе.
– Там гор-то много, – заметил Станя. – В которой же?
– А того, внучки, никто не ведает…
Егорка замолчал, и все молчали, воображая молчаливый колокол из светлого серебра, навек погребенный в темную сырую землю.
– Луна тоже как тот колокол! – Ивша указал на круглолицую госпожу неба.
– Поди в нее позвони! – Конша пихнул его в бок.
– Полночь, однако… – отметил Войка.
Сумежские лошади тем временем паслись, рассеявшись по лугу. Было тихо, без ветра и лес не шумел. Со стороны леса тень его закрывала часть луга, и там было лишь смутно видно движение. Ночь выдалась прохладной – настало лишь второе полнолуние теплой половины года, – и Демка, ощутив, что мерзнет, подумал, не пойти ли уже домой спать. Из того возраста, когда посылают до зари коней пасти, он десять лет как вышел, его в кузне своя работа завтра ждет.
Он поднялся, открыл рот, собираясь попрощаться с пастухами, но его отвлек шум в стороне леса. В тени раздалось вдруг ржанье и топот; несколько лошадей вырвались из мрака и помчались по лугу, увлекая за собой других.
Охнул Егорка, поднимаясь с пня. Мальчишки тоже вскочили. Лошади мчались мимо костра, ветер их движения взбаламутил пламя. Людей, пытавших их остановить, кони не замечали. Егорка свистнул своим собакам, но те, припав к земле, зарычали, глядя в сторону тени у леса. Одновременно из тени доносилось испуганное ржанье, беспорядочный топот, и вот на более светлое место, куда падали лунные лучи, выскочила еще одна лошадь. Она бежала неровно, спотыкаясь, а за ней скачками неслось черное пятно, похожее… Разум отказывался дать хоть какое-то объяснение.
Зверь! Черное пятно было величиной с некрупного медведя, и поначалу Демка так было и подумал. Но он видел, как бегают медведи, – здесь было что-то иное. Пятно тьмы совершало странные прыжки, явно стараясь настичь лошадь.
Демка всплеснул руками в бессилии: нет ничего, что можно использовать как оружие. Все знали, что у Егорки положен твердый уговор с Волчьим Пастухом, что за скотину, отданную под его присмотр, бояться нечего. Но если это медведь… может, он какой-то раненый, искалеченный, что бегает так странно?