«Но почему же я? – с отчаянием спрашивала во сне Тёмушка, уже чувствуя, что обречена согласиться. – Я разве витязь какой? Жутко и думать – в ту избушку идти!»
«Кроме тебя – некому! – убедительно шептал голос. – Никто на всем свете к той избушке дороги не найдет».
«Матушка дорогу знает!»
«Не пойдет она туда. Ей твой отец всю жизнь изломал, ненавидит она его и не простит никогда. За зло, ей и тебе причиненное. Но ты – иное дело. Ты дочь его родная. Знаешь ли ты, что родители, своих детей проклявшие, за это ответ держат? Нет ему пути к богу, пока ты его не простишь».
«Я прощаю…» – отвечала Тёмушка, больше всего желавшая отца забыть.
«А коли прощаешь, то вынь из него стрелы железные, что в белом свете его держат. Пока он здесь, и тебе его не забыть. Отпусти – и он уйдет, из мыслей твоих уйдет, не будет темной тенью мрачить жизнь твою молодую».
«Ох, страшно!»
«Не бойся. Я с тобой буду незримо и помогу. Никакое зло тебя не коснется, обещаю. Не нужно ночи ждать – на рассвете ступай. Чего страшного – светлым днем по лесу пройтись? Тебе ли леса бояться – ты двенадцать лет в нем прожила. Так, как ты, никто на свете его тропок не ведает».
«Матушка меня хватится!»
«Не хватится. Я о ней позабочусь…»
Тёмушка продолжала отговариваться, но уже знала: она сделает, как велено. Душой ее завладело убеждение: ее долг – позаботиться об отцовской душе, лучше, чем он сам сумел это сделать. Она помнила, как они с Воятой отыскали безвестную могилу ее дяди Страхоты, как Воята отпустил его душу в небеса, как взметнулся и пропал ее белый платочек, данный духу «на сорочку». Если Воята Новгородец сумел отпустить дух волколака, в человеческом облике не принимавшего крещения, то неужели она не освободит дух священника! И, что бы ни говорила мать, отец Касьян и правда Тёмушке родитель. Он проклял ее дважды – в шесть лет и совсем недавно, минувшим летом, хотя она ни в чем не была перед ним виновата. Выходит, за это на Касьяна наказание наложено, и будет он блуждать и маяться, пока она его не простит и не отпустит. А если того не сделает, то сама будет виновата перед всей Великославльской волостью – неупокоенный дух может принести людям много бед. Не он ли вызвал такой холод и снег в эту весну, так что едва успели засеять поля? А лето едва началось, вызревание хлебов и жатва впереди.
Едва проклюнулся рассвет, Тёмушка оделась и выскользнула со двора. Вышла из ворот Погостища вслед за зевающими хозяйками, что гнали коров к Егорке в стадо. Висел густой туман, и Тёмушка легко растворилась в нем – никто не заметил, как она направилась через луг к лесу, словно канула в молочное море.
Будь Тёмушка обычной девушкой, не найти бы ей избушку незнакомого деда и за целый год. Много лет там никто не жил – с тех пор как умер старый Крушина. Один отец Касьян да Еленка помнили туда дорогу, но за годы прежние тропки заросли, поднялись новые рощи, одни части болота пересохли, другие размокли. Но Тёмушка, двенадцать лет прожившая в дочках у самого Лесного Хозяина, в любом лесу была так же дома, как в материнской избе. Стоило ей беззвучно попросить – и сам лес взялся указывать ей дорогу, пролагать невидимую для других тропинку. Тёмушка проходила – и заросли вновь смыкались за ее спиной. Никакая другая не смогла бы так ловко пробраться по стволам бурелома через почти непроходимое болото, никому другому кочки не подставляли бы головы для опоры.
И все же путь оказался долгим и нелегким. Было хорошо за полдень, когда уставшая Тёмушка, вся усыпанная лесным сором, выбралась на большую поляну. На другом конце ее виднелась избушка с просевшей крышей и разломанным крылечком. За все последние годы на поляне лишь дважды появлялся живой человек, она была густо усыпана палыми сучьями и даже стволами. Осторожно перешагивая через них, Тёмушка добралась до избушки, но лишь бросила на нее опасливый взгляд. Ей нужна была клеть позади – без крыши и с пустым проемом двери.
Внутри за проемом лежало бревно, обвязанное полугнилой веревкой, – остатки ловушки на волколака, в которую тот не попал, поскольку в клеть проник вовсе не через дверь. Посреди клети виднелось кострище: здесь жег огонь Воята Новгородец, ожидая оборотня, и вокруг этого костра они преследовали друг друга. И где-то здесь, в шаге от того места, где Тёмушка сейчас стояла, это преследование окончилось. Вместе с жизнью одного из них.
Перекрестившись, она боязливо огляделась.
И сильно вздрогнула. В пустой клети без крыши она оказалась не одна. Такое было чувство, хотя лежащий на земле череп нельзя считать за живое существо. Тёмушка замерла – первым порывом было отшатнуться, но она не решилась сдвинуться с места, опасаясь еще на что-то страшное наступить.
Еще раз перекрестившись, она собралась с духом и снова взглянула на череп. Он лежал у самой стены клети, вокруг него виднелось несколько крупных костей. Череп… Никак Тёмушка не могла вообразить, что это – останки ее родного отца, Касьяна, сумежского священника у Святого Власия. Скорее череп напоминал волчий, но для волка у него был слишком высокий лоб и человеческие глазницы. Кучу костей прикрывала насыпавшаяся за год хвоя с ближайших сосен и мелкие ветки, а снизу уже лезла трава и папоротник, милосердно скрывая от глаз прочие останки.
Но каким же образом она должна освободить Касьянов дух? Тёмушка прошлась взглядом по стене клети вверх. В бревнах торчала рогатина: длинный копейный наконечник с перекрестьем не заржавел, даже ясеневое толстое древко выглядело почти новым. Выше сидела короткая и толстая стрела для самострела.
Тёмушка еще раз содрогнулась, невольно вообразив, как страшно дергалось получеловеческое-полузвериное тело, когда его пригвоздили к стене этими двумя орудиями. За прошедшее время тело распалось, кости осыпались наземь, острия теперь торчали в стене сами по себе.
Но они продолжали удерживать на месте дух. Дух полузверя до сих пор корчился здесь, не способный ни жить в белом свете, ни уйти на темный.
Подумав об этом, Тёмушка не могла ждать более ни мгновения. Встав как можно дальше от черепа, она обеими руками ухватилась за ясеневое древко и попыталась вырвать рогатину из стены. Железное острие, направленное мощной рукой Вояты Новгородца, засело прочно и девичьим рукам не поддавалось. Тёмушка налегла, мельком вспомнила обещание девы Евталии помочь – и вдруг у нее так прибавилось сил, что наконечник вырвало из старого бревна, словно оно было не плотнее свежего хлеба. Тёмушку даже отбросило на пару шагов, и пришлось спешно ткнуть острием в землю для опоры.
Над избушкой пронесся порыв стылого ветра, затеребил Тёмушкин подол. Загудели вершины сосен, но тут же стихли.
Утвердившись на ногах, Тёмушка прислонила рогатину к стене и вернулась. Чтобы достать древко стрелы, пришлось подойти вплотную. Полузвериный череп теперь был у нее прямо под ногами. Тёмушка подвигала поршнями по земле, чтобы встать попрочнее, потянулась вверх, почти распластавшись по стене, и снова обеими руками взялась за древко.
«Дева Евталия, помогай!» – мысленно воззвала она и дернула.
Стрела вырвалась из стены, и Тёмушку снова отбросило собственным же усилием.
Послышалось, будто где-то далеко раздается женский смех – ликующий, торжествующий. Вверх прянул вой; Тёмушка услышала его не ушами, а каким-то внутренним чувством; бросив стрелу, спешно перекрестилась.
Но вой не стихал; он носился кругами над вершинами сосен, то приближаясь, то удаляясь. Тёмушка вслушивалась, опираясь о стену, и душу заполняло нехорошее чувство роковой ошибки. Непоправимой…
Вдруг ей, разгоряченной усилиями, стало зябко. Ветер не унимался, и Тёмушку все сильнее пробирала дрожь. Стало так страшно, словно земля могла раскрыться под ногами и утянуть в бездну. Придерживаясь за стену, она стала пробираться к дверному проему. Не нашла сил оглянуться на усмехающийся череп…
– А я по хозяйству закрутилась и не заметила, что девки нигде не видно, – огорченно закончила свой рассказ Еленка. – Корову доить и выгонять, кур кормить, то да се, да Ираида пришла, заболталась с ней… Мнилось, где-то тут девка. Да и откуда мне было знать, где ее искать? А как узнала – поздно было.
Выслушав ее, четверо мужчин какое-то время молчали.
– Но зачем ей было девку-то впутывать? – первым нарушил тишину Демка, забыв, что ему в этом собрании лучше бы голоса не подавать. – Сама, что ли, не могла?
– Да как же ей смочь? – Куприян взглянул на него, как на дитя. – Не может она к железу прикоснуться. Железно ненавистно ей издавна…
Какая-то мысль проскользнула у Демки по дальнему краю ума – и пропала, непойманная.
– А тут и железо не простое! – добавил Миколка. – Сам Кузьма с росстани ту рогатину ковал.
– Это… святой, что ли? – не поверил Демка.
Миколка многозначительно кивнул. Демка смотрел во все глаза. Он еще мальцом слышал от старого Деряги: дескать, если выйти на росстань на заре и крикнуть: «Жару в горн!» – то покажется кузня, а в ней святые Кузьма и Демьян. Если в добром деле помощи попросить – помогут. А если в худом – подкуют тебя, как коня, и будешь конем ходить семь лет.
– Это, стало быть, когда было? – спросил Егорка.
– А вот на подполонь.
Старики еще раз переглянулись. Дух получил свободу перед полнолунием, а на полонь и пошел искать добычи.
– Плачет теперь весь день, молится, – продолжала Еленка о дочери, – говорит, не знаю, как на меня такое забвение ума нашло, очаровала меня та дева в домовине.
– И не мудрено! – вздохнул Миколка. – Она всю волость у нас зачаровала. Может, только мы и видим, что она такое есть…
– Что? – жадно спросил Демка. – Отцы, будьте милостивы! Не томите! Она меня самого чуть на тот свет не отправила!
– Навка же она, – просто пояснил Миколка. – Уж чьей она там была женой тридевятьдесять лет назад, князя Игоря или витязя его, а умерла она дурной смертью и упокоиться не может. Не принимает ее земля, извергает вода. Зачаровала она людей, теперь их силой питается. Нового мужа себе ищет, без него не может уйти. Хоропуна твоего сгубила…