– Хоропун идет! Хоропун! – вопили мальчишки, мчась по улицам и площади Сумежья, и подпрыгивали в веселом ужасе, словно беспокойный мертвец уже гнался за ними. – По домам, все по домам!
К ночи над Сумежьем собралась гроза. Разбирая после дневного выпаса коров, коз и овец, хозяйки с тревогой посматривали вверх и подгоняли скотину, чтобы скорее спрятаться под крышей. У Демки скотины не было и беспокоиться ни о чем не приходилось. Возвращаясь домой из кузни, он задержался во дворе, подставил лицо порывам ветра со свежим запахом неба. Где-то там собирался разгуляться Громовой Илья; из растворенных ворот его небесного жилища и шел это запах, свежий и будоражащий. Напуганные его приближением, грозовые бесы носились по тучам целыми толпами, визжали в ужасе, высматривали себе укрытия под корягами и в ямах.
Демка взглянул в густые, грозные тучи, словно выискивая там своего злополучного приятеля. Вздохнул – Хоропун хоть и не был при жизни яичком красным, а все же такого дурного конца и такой невеселой посмертной участи не заслужил. Но как знать, последний ли он? Старики сказали, та навка в гробу не уймется, одного ей мало… Демка в гневе стиснул зубы, потом ударил кулаком по столбу крыльца и выбранился. Пойти бы сейчас туда с топором да порубить ее на мелкие кусочки вместе с домовиной! Но нельзя. Невольно потрогал щеку, где так долго держалось красное пятно от удара мертвой руки. Пока он ей не соперник. Нашлет лихорадку – истреплет до смерти. И ладно если на него. А если на Устинью?
При мысли об Устинье на душе посветлело. Демка от себя самого скрывал эту робкую радость, как нечто ему не принадлежащее и неуместное. Будто звякнуло что-то в душе: ведь она обещала выйти за того, кто найдет… Золотой перстень под корнем папоротника. Будто такое может быть. Как будто каждый мальчишка и девчонка в свое время не выкапывал эти корни, похожие на черные стрелки, и не вешал на шею – от сглаза, использовав вместо ремешка раздерганные стебель того же папоротника. И ни разу никаких перстней под ним не находилось. Да уж, когда под папоротником заведется золото, тогда Устинья достанется ему, Демке Бесомыге!
Только закрыв за собой дверь избы, по охватившей его тишине и неподвижности воздуха Демка понял, какой сильный ветер остался снаружи. Грядет целый ураган! С ветхих избенок может и кровлю снять. Если такое случится, непременно скажут, в той избе тайный колдун жил и буйство подняли его бесы, чтобы выйти из тела.
Мысли прервал стук в дверь, и Демка вздрогнул: вот и бесы. Потом облился холодной дрожью: Хоропун! Хоропун пришел за ним и стоит за дверью, опять поведет на Черное болото… чтобы не было так тоскливо служит ведьме – или навке, Кощей ее разберет, – в одиночку. Еще не стемнело, но был тот переломный час заката, когда раскрываются врата темного света. Как наяву Демка увидел сквозь дверь Хоропуна: бледного, с красными глазами, мокрого, с запахом болота. Не увидит его никто, даже вдова и бывшие сватья, никто, кроме того, за кем он пришел… За другом, что оставил его одного и обрек на гибель.
Стук повторился, в нем слышалось нетерпение. «Да что я за баба!» – выбранил сам себя Демка и рывком распахнул дверь. Ведь говорил же Куприян: трусливый бесам на корм идет, а кто темного света не убоится, сам будет им повелевать.
А увидев, кто стучал, охнул от неожиданности.
– Егорка! Ты ли это?
На его памяти пастух никогда не входил в Сумежье, не бывал даже в церкви в те годы, когда тут случалось пение. И уж тем более незачем ему было наведываться к Демке: после смерти жены тот скоро распродал немногочисленную скотину, не имея ни времени, ни сноровки за ней ходить.
– Заходи! – Демка шагнул за порог, чтобы, как положено, пропустить гостя впереди себя в избу.
Сообразил: у Егорки может быть для него весть от Куприяна. Или, может, волколак внеурочно объявился?
Но Егорка заходить не собирался.
– Добро в дом! А ты чего здесь? – едва поздоровавшись, напустился на Демку старик. – Я думал, ты уж в лесу, не знал, где догоню-то тебя. А он дома рассиживается, завалень!
– В лесу? – Демка выпучил глаза от изумления. – Чего там делать, в лесу об эту пору! Гляди, дед, гроза идет! Только в лес и лазить!
– Ты Устинью хочешь сватать или так, языком болтаешь попусту? – Егорка с издевкой прищурился.
– Устинью… сватать?
Ополоумел дед, подумал Демка – так дико было слышать эти слова, кем-то произнесенные вслух.
– Забыл, что она обещала?
– Про перстень, что ли?
– А ты думал, он сам к тебе на двор придет и в ножки поклонится? Пойдем со мной – научу добыть. Или так и будешь весь век бобылем пропадать? Как упадут силы молотом махать – мне на смену пойдешь, в пастухи?
– Но что же… нынче?
– А когда, мухоблуд ты, печной ездок! Ночь-то какая идет! – Егорка потыкал свернутым кнутом в небо. – Рябинная! Самая та ночь, когда в корнях золото заводится! Упадет в лес молния – вот тебе и перстень!
– Оно так заводится? – Демку озарило понимание. – Где молния в землю уйдет?
– Нет, где медведь нагадит! – с издевкой ответил Егорка. – Ну, идешь? Или мне другого поискать, похрабрее тебя?
– Храбрей меня не сыскать нынче! – Демка схватил с лавки свиту и шапку. – Пойдем!
Если и есть на свете человек, способный научить отыскивать золото в корнях лесных трав, то это Егорка.
– На смену тебе, ишь! – бормотал Демка, спешно одеваясь. – Крестная говорит, она девчонкой была, гусей пасла, а ты был такой же, как сейчас!
– Идем, идем! – Егорка первым сбежал с крыльца. – А то как бы не обогнал кто, добычу из-под носа не увел! На Устинью-то не ты один глаза пучишь!
Егорка-пастух в сваты подался – кто бы мог подумать…
– А что – молния такая только одна будет, из которой перстни родятся? – на ходу спрашивал Демка, пока они торопливо шли через Погостище к воротам вала. – А то принесут ей три перстня…
– Коли будет три перстня, придется на кулачках решать! – хмыкнул Егорка.
– Ну уж это я завсегда!
Отважившись на такое безумное дело, Демка был бы даже рад с кем-то схватиться. Погостище как вымерло: всяк забился под свою кровлю, собаки попрятались. Только петух прокричал, потом еще один – предупреждали о грядущей опасности.
Небо совсем потемнело, облака были еле видны серым налетом в густой синеве. Сильный тревожный ветер несся ураганным потоком, так что и разговаривать стало невозможно. Держа обеими руками шапку, Демка спешил за Егоркой, и его наполняло новое чувство – ужас перед разгулом стихий и восторг от слияния с ней. «Вымокнем до костей!» – подумал Демка, мельком глянув на небо, но и эта мысль его только пуще развеселила.
В поле ветер был еще сильнее – невидимое исполинское чудовище вело упругим языком по дороге, норовя слизать двух букашек. Сумеречная синева сгустилась, кусты и лес за краем поля громоздились черной путаницей ветвей. Где-то очень далеко погромыхивало – еще не по-настоящему, а как-то приготовительно, будто Громовой Илья запрягал свою повозку и деловито стучал чем-то в конюшне.
Вспыхнула первая зарница – вдали над небокраем разлилось лиловое пламя.
– Видал! – Егорка обернулся, ветер трепал его длинную седую бороду. – Рябинная ночь идет, для нашего дела пригодная!
Еще одна зарница – пламенно-лиловые вспышки шли снизу вверх, будто сама земля бросала их, отбиваясь от разгневанного, лезущего в драку неба. Эта мысль Демку развеселила, и он засмеялся. И удивился: совсем рехнулся. В такую грозу лезет в лес, да еще и веселится! Хоропун ничему не научил…
А вот и небо взялось за свои стрелы – вдали сорвалась с высоты молния, как длинный извилистый змей, и пала на лес.
– Видал! – восторженно повторил Егорка, снова оборачиваясь. – Это она!
– Та самая? – прокричал Демка. – С перстнем?
Лес гудел и гнулся всеми вершинами. Даже дети знают – нельзя соваться в лес в грозу, но Егорка устремился в самую чащу, и Демке иного не оставалось, кроме как идти за ним. Зарницы мигали все чаще и выше: за облаками вдруг разливалось пламя, и хотелось закрыть голову: вот-вот оно прольется вниз. Дождь все не начинался, хотя громовые раскаты приближались. Где-то там уже катилась колесница Громового Ильи, копыта белых его коней колебали тучи. Вот-вот он заметит внизу человечков и удивится: что за два безумца, старый да молодой, полезли в лес на погибель?
В лесу Егорка сбавил шаг, и Демка перевел дух: хоть он и моложе старого пастуха на невесть сколько лет, а запыхался. Идти было страшно: стволы раскачивались и трещали, так и казалось, вот-вот какой-то рухнет. Но Егорка отважно продирался сквозь заросли, по ему одному ведомой тропе, и Демка старался не отставать.
Если в открытом поле еще было что-то видно, то в лесу стало совсем темно. Несколько шагов Демка делал на ощупь, а потом снова вспыхивала зарница или молния, дрожащий пламенный свет на миг выхватывал из тьмы ближайшие окрестности, помогая сообразить, куда идти. Как и все жители, Демка хорошо знал ближайший к Сумежью край леса, но быстро перестал понимать, где находится. Егорка шел уверенно, к ему одному ведомой цели, а уж если кто и мог найти в лесу след упавшей молнии, то только он.
Сквозь шум ветра впереди стал слышен треск. Шедший чуть впереди Егорка обернулся и схватил Демку за плечо:
– Стой! Дерутся…
Кто? Снова вспыхнула зарница, и Демка увидел, как две, нет, три старые, рослые сосны толкаются, колотят друг друга ветками, наваливаются стволами, норовя опрокинуть. От этого зрелища Демку шатнуло назад; пробила дрожь. Кто это? Волоты, лешии в облике деревьев?
Зарница погасла, и в наступившей тьме раздался яростный, но глухой рев, потом треск, скрип – и шум падения. Демка и сам подался назад, а потом Егорка скакнул на него и оттолкнул. Они едва успели ввалиться за какое-то дерево – и нечто огромное с оглушительным треском и воем рухнуло на то место, где они только что стояли. Земля содрогнулась, и Демка замер, вцепившись в шершавый ствол сосны. Смерть мягкой лапой прошлась по коже, усмехнулась в темноте. А драка продолжалась: двое противников еще оставались на ногах, то есть на корнях, и молотили друг друга пуще прежнего. До Демки долетали обломанные ветки, куски сорванной коры; что-то острое больно ударило его в лоб, и он схватил обломанный сук. Ревело и трещало так, что закладывало уши; хотелось бежать отсюда со всех ног, но этот же рев сковывал, не давал двинуться. Слава богу, что одичавшие деревья не могут сойти с места! Иначе ничего живого вокруг не уцелело бы…