Снявши шапочку, да девке челом,
Слезши с коня, он руку подает.
Девица ему поклонилась,
Красна и ему руку подала,
Взявши с тыночка, за руку повел,
Вью, вью, вью, лелю!
Настасея плясала с самозабвением, выманивая у судьбы того молодца. На зов поющих голосов парни и девки быстро собирались. Каждый раз, как на глаза попадался мужчина, в душе Устиньи что-то легонько вздрагивало: не Демка ли? Множество раз он приходил в прежние годы, и никогда она не обращала на него внимания. Если он все-таки придет… Почему бы ему и не прийти, если здесь его невеста… ну, почти? Невеста… Среди подруг ей вдруг захотелось надеть Демкин перстень – оказалось, и она не свободна от обычного девичьего тщеславия, а чем девки хвалятся охотнее, как не устроенной судьбой? Надеть и ничего не говорить – пусть сами заметят. Вот они удивятся, примутся гадать, будут выпытывать – кто же такой счастливый? А она не скажет. Ведь если скажет, назовет имя – пути назад не будет.
Устинья вспоминала вчерашний разговор с дядькой, ее тянуло расспросить самого Демку: что за испытание ему придумали старики, Куприян и Егорка, точно ли он хочет обучиться «темному делу»? Опасно ли это? Да уж конечно, опасно! Об опасности Куприян говорил не раз. Стыдно был тревожиться за Демку: он не дитя, мужик сильный и упрямый, свою смелость уже не раз доказал и сам охотно лезет чертям в зубы – как в ту рябинную ночь, когда добыл кольцо.
Думая обо всем этом, Устинья теряла нить общей беседы, не слышала, когда к ней обращались. Демка не появлялся, и по мере того как она убеждалась, что он не придет, душу все сильнее царапало и саднило разочарование. Оно ведь к лучшему, убеждала себя Устинья. Если он придет, будет на нее смотреть тем же пристальным взглядом, и глазастые девки могут догадаться, что между ними что-то завязалось. И так уже с начала лета глупые слухи ходят…
– Ой, смотрите! – вдруг вскрикнула Кулина. – Что там? Что это такое белое?
Она смотрела вдоль Ясны, в сторону лугов, где уже бродили выпущенные на ночь кони.
– Шатры! – Радим, самый высокий, потянулся и всмотрелся. – Шатры какие-то!
Оставив песни и разговоры, все стали вглядываться. Невесть откуда на дальнем лугу появилось несколько просторных белых шатров – не те навесы, под которыми отдыхают в сенокос, а настоящие терема из полотна. Возле них горели два костра, суетились какие-то люди.
– Что это?
– Купцы какие-нибудь?
– Я не слышал, чтоб купцы…
– Шатры-то богатые – видать, новгородские!
– Воята Новгородец приехал! – сказал Зубаха, и все засмеялись.
– Точно! Истинно! Воята Новгородец приехал к Устинье свататься!
Все смеялись, оглядываясь на нее. Не то чтобы Вояту здесь ждали, а просто он, как витязь из сказки, всем приходил на ум, если заводилась речь о чем-то необычном.
– А пойдемте посмотрим! – предложил Радим, и все дружно двинулись к шатрам.
Пока они подходили, Устинья каким-то краем мысли отметила нечто необычное, но не смогла сообразить, что именно не так с этим станом. Два больших белых шатра, несколько отроков возле костров, над углями печется барашек, в котле что-то кипит, испуская пар с запахом вареного мяса. У отроков и девок глаза вылезали на лоб – во всей Великославльской волости они не знали таких богатых людей.
– Это не наши, – сказал рядом с Устиньей Радим. – Не то купцы, не то бояре, и правда, что из Новгорода.
– Может, им твой отец нужен? – предположил Шумята. – Подковать чего?
– Мо… а кого подковать? – Радим огляделся, но чужих лошадей поблизости не увидел. – Они небось в ладьях пришли!
– И где те ладьи?
На этом обсуждение прервалось. Из шатра показались двое, явно хозяева, и барсуковские замерли, глядя на них во все глаза.
Перед ними стояли два молодца, один постарше, другой помоложе, но такие похожие, что сразу видно – родные братья. И такие красавцы, что девки разинули рты. Золотистые кудри, белые точеные лица, темные брови, а глаза голубые, ясные. Одеты оба в кафтаны, один в красный, другой в зеленый, с золотым шитьем на груди, с парчовыми поясами, в сафьяновых сапогах.
– Прямо… жар-птицы, а не люди! – пробурчал Лупандя рядом с Устиньей. – Откуда только прилетели к нам?
– Здоровы будьте, девицы красные, отроки честные! – охотно приветствовал их старший из молодцев. – Вы, видно, здешние?
– Барсуковские мы, – ответил за всех Радим, признаваемый прочими парнями за вожака. – И вам бог помочь!
– Вижу, не признали вы нас! – засмеялся младший, показывая белые как снег зубы.
– Не прогневайся… боярин молодой, не признали, – забормотал Радим, непривычно растерянный; прочие и вовсе молчали. – Мы тут… в углу своем сидя, мало кого видаем… слыхаем…
– Мы – сыновья Нежаты Нездинича! – объявил старший. – Я – Невед Нежатич, а это брат мой – Незван Нежатич. Сколько раз мы с батюшкой в Сумежье бывали, неужто никого из вас не встречали? Неужто никто не видел нас?
– Я видел! – сказал Лупандя. – Простите, бояре молодые, не ждали мы вас… А сам батюшка ваш?..
– Батюшка в Новгороде. Послал нас сестру свою проведать, в Усть-Хвойский монастырь, припасов отвезти, а то ведь нынешняя пора голодная. Ехали мы ехали, да решили на возвратном пути здесь переночевать.
– Так Сумежье близко, там и двор ваш! – Зубаха махнул рукой на запад. – Там бы и ночевать, а то здесь, на лугу…
– Коли боитесь, что мы вам луг просидим, так вы выкуп дадим, не поскупимся! – опять засмеялся младший.
– Мы боимся? – Радим опомнился. – Да разве мы жабы какие, земли нам жалко? Хоть все лето живите!
Получив объяснение загадке, молодежь расслабилась, рассмеялась.
– А все-таки без выкупа нехорошо! – сказал старший. – Садитесь, гостями нашими будьте, как раз ужин поспел!
Он показал на костры, где кипела похлебка и дожаривался барашек.
– А у нас и чем запить найдется! – подхватил веселый младший и махнул своим отрокам. – Мы в дорогу столько взяли, что самим не съесть, не выпить!
– Может, в Барсуки послать, отцов наших уведомить? – предложила Устинья. – Они лучше нас сумеют таких гостей принять.
– Зачем нам отцы? – Младший из братьев подмигнул ей. – Мы сами – молодцы удалые, неженатые, нам ваше общество приятно! Со стариками-то скучно.
– Стариками мы и в Новгороды сыты по горло! – подмигнул и старший. – Мы лучше с вами, девушки, беседу веселую заведем!
– Пора ведь какая! – Младший вскинул руку, словно щупая теплый душистый воздух и пение птиц. – Только по лужочкам гулять, цветочки срывать!
Не успев опомниться, барсуковские обнаружили себя сидящими на коврах вокруг костра. Боярские отроки живо разложили большие медные блюда, выкатили пару бочонков с медом и пивом, повесили на края резные чарки, и вот уже Невед Нежатич поднял братину за здоровье гостей, а Радим вслед за ним – за здоровье хозяев. Барсуковские вытаращенными глазами разглядывали богатое пиршество: медная и бронзовая посуда, на блюдах и свежий пшеничный хлеб, и сало, и капуста квашеная, и жареная рыба, и дичь, каша, и моченые ягоды. Невед Нежатич сам разрезал несколько караваев, каждому выдал по полному ломтю, а на ломти стали укладывать мясо, срезанное с печеного барашка. От изумления барсуковские сперва робели, но, изголодавшись за весну, не смогли одолеть соблазна запахов. Когда вторая братина обошла круг, все уже налегали на угощение.
Устинья подумала было: странно, что приезжие угощают молодежь, а старейшины в Барсуках о них и не слышали! Нежата Нездинич – большой боярин в Новгороде, глава рода Миронежичей, хозяев волости. Он и дань с Великославльской волости собирает, и суд судит, и попов ставит. Сыновья его – не кулики с болота! Если уж они посетили волость и остановились близ Барсуков, то не они с подругами, а Великуша, Куприян да Мирогость должны встречать их хлебом-солью. Пристать им надлежит в Сумежье, где боярский двор. Но потом подумала: так было бы, если бы явился сам боярин. А сыновья его рады на время избавиться от строгостей присмотра и повеселиться на воле с такой же молодежью. Уж конечно, с девками им веселее, чем со старейшинами мудрыми.
Эти двое, вовсе не заносясь над своими гостями, правили пиром по-ученому, по три раза каждому предлагали того или другого; с парнями говорили уважительно, с девушками – ласково, и даже длинноносая Кулина не могла не поверить, что доставит боярским сыновьям великую радость, если возьмет кусочек утиной грудки. Судя по обилию всего, те по дороге настреляли дичи и не знали, куда девать. Сидя в середине, словно возглавляя стол, оба Нежатича и сами ели и пили за четверых.
Из шатра вынесли гусли, и пока ели, на них играл кто-то из отроков. Потом гусли взял младший брат и заиграл пляску. Устинья вспомнила Вояту – тот прославился не только храбростью своей и знанием божественных книг, но искусной игрой. Подумала, спросить бы, как там в Новгороде Воята, но забыла об этом: Настасея и тут не уступила первенства, вскочила и принялась плясать. Другие девушки тоже встали, парни раздвинули круг, давая место, и вскоре уже все девки кружились и выхвалялись одна перед другой. Гусли звенели, загудели рожки, прочие, разогретые едой, пивом и медом, хлопали и подсвистывали.
Отдохнув, затеяли играть «в козу». Первой «козой» была опять Настасея. Устинья поглядывала на нее: та раскраснелась, больше всех воодушевившись таким обществом, и переводила жадный взгляд с одного Нежатича на другого, словно хотела съесть их, но не знала, с которого начать.
К ней подошел старший Нежатич и ласково погладил по склоненной спине; прочие девки не удержались от смеха.
– Козушка, где была?
– В поле, бэээ!
– Что там делала?
– Травку ела! – ответила Настасея, дергая траву из-под ног, и все опять покатилсь со смеху – так непохоже было на «травку» то, чем их только что угощали.
– Зачем сюда пришла?
– Отдохнуть!
Услышав это слово, прочие девушки кинулись бежать в разные стороны; Настасея погналась за ними и поймала Нежку. Теперь та стала «козой». «Козам» задают разные вопросы, кому что в голову взбредет, доходят, расшалившись, и до полного бреда.