– Но как же… Где же она… была?
– Увели ее сразу, из лесу еще. Оттого она и лежала в неуме, ни разу с той ночи глаз не открыла, слова не сказала. Ты говоришь, слышала, будто те чудища ее ударили?
– Я тогда не поняла, но я вроде слышала такой хлопок, а потом у нее было пятно на щеке… Как у Демки сумежского тогда, как они к нам прибежали… – совсем тихо добавила Устинья.
Почему-то в последние дни – с тех пор как Демка принес лесное кольцо, – Устинье стало неловко произносить его имя вслух, будто сам звук его уличал ее в чем-то. А воспоминание о Демкином пятне на щеке после удара мертвой руки ее встревожило, хотя она еще не видела связи.
– Вот он, упырь, тогда душу из нее и выбил да с собой в болото унес, – пояснил Куприян. – А добывать ее оттуда…
Он не закончил, но Устинья и сама понимала: такой поход будет слишком трудным и опасным, чтобы решиться на него ради чужой девки.
– Но коли она других за собой увести норовит, придется, видно… – Куприян вздохнул, – что-то решать. А ты спи, не бойся! – Он поднял глаза на племянницу. – К тебе она и близко не подойдет.
Ночью Устинье мерещилось, будто избу окружают высокие ели; в вершинах их кричала какая-то птица, и ее крик был похож на женский стон. Устинья пыталась понять – наяву до нее доносится этот крик-стон, или он ей снится? Во сне она все ходила через маленький мостик, туда и обратно, и что-то искала под ногами; она обронила кольцо и слышала, как оно упало, и она находила разные перстни, даже с красными и желтыми камушками, но все это было не то, не ее… И там же рядом был Демка, он пытался ее поцеловать, но Устинья отворачивала лицо; на них неодобрительно косились какие-то незнакомые женщины, и она думала – еще не время…
Проснувшись, она лучше всего помнила стон птицы где-то в высоких деревьях. Теперь ей было ясно, что это: душа Настасеи пыталась пройти к ней, но чары Куприяна заграждали ей дорогу, не пускали дальше моста, и Устинья с благодарностью подумала о дядьке. Лесной перстень был на месте, на ремешке под сорочкой, и Устинья слегка вздохнула с облегчением.
Разлеживаться было некогда: забота о скотине, об огороде, ведение дома теперь оказались на плечах одной Устиньи. А вот-вот нагрянет сенокос! «Хоть бы дядька женился, что ли!» – как не раз уже бывало раньше, думала она, но теперь уже с уверенностью, что осень либо оставит Куприяна вовсе одного на всем хозяйстве, либо, напротив, поселит в доме еще одного мужчину, а для женских рук работы только прибавится…
Вроде бы Устинья еще не решила, выходить ли ей за Демку, но за работой, пока руки были заняты, воображала, как Мавронья придет свахой, как они с Куприяном станут сговариваться, как потом будут готовить и справлять свадьбу… Поднимется беготня девок по деревне… Разговору будет! Едва ли ей позавидуют: скорее подумают, что вдовец не первой молодости приворожил лучшую невесту. Мечты эти ей нравились, но благоразумие мешало очертя голову устремиться им навстречу. Будет ли она и впрямь с ним жить хорошо?
Устинья старалась вообразить, как Демка поселится с ними – Куприян давно решил, что зятя возьмет в дом, да и у Демки своего хозяйства нет, чего ему держаться за Сумежье? Пыталась понять, понравится ли ей это. Демка ведь собой-то мужчина видный, сильный, а что лицом не красавец, так уже видела она красавцев, что сыновьями боярскими назвались… Устинья передернула плечами, вспоминая, как этот ложный Незван Нежатич – или Нечай, или кикиморы его знают! – держал ее за руку, норовил обнять… Когда к ней вернулась способность здраво все обдумать, многие странности прояснились. «Два Нежатича» держались вместе, потому что не способны перемещаться по отдельности: один не может видеть, а другой – идти. За руку ее брал младший – у старшего руки переломаны, и он слеп. Но старший все время топтался рядом – без него младший не смог бы к ней приблизиться. Устинья еще раз передернулась, отгоняя мерзкие образы.
С чего братья-упыри вдруг явились? Трижды девяносто лет сидели в болоте, а тут вдруг вышли? Или и раньше иногда выходили, бродили по болотам, пугая до жути редких встречных, раз предания их не забыли? Кто их вызвал на белый свет – идол каменный, дева Евталия? Упыри пытались выманить лесное кольцо. Может, добычей этого кольца Демка как-то растревожил тот свет, и Навь пытается заполучить свое сокровище назад?
Устинья разогнулась, отерла руки о передник грубого полотна и вынула из-под сорочки ремешок с кольцом. С той ночи она больше его не надевала… а хотелось. Даже не потому, что он открывает незримое. Ведь если подумать – от роду она не видела и не слышала, чтобы какой-то парень невесте подарил золотое кольцо! Может, в Новгороде так и водится, у настоящих бояр, но не в Великославльской волости! Но даже если Навь шлет своих выродков за этим кольцом, Устинья больше не собиралась отдавать его. Она уже привыкла видеть в нем знак своей судьбы, и пусть Навь идет… куда хочет. Свою судьбу, какова бы ни была, Устинья никому не отдаст!
Собираясь вернуться к прополке, Устинья глянула вперед и заметила, как через гряды репы и капусты, через наваленные на тропинке груды сорной травы к ней пробирается старуха. Узнав Перенежку, в первый миг Устинья вздохнула с облегчением. Перенежка и Настасея каждое лето помогали ей с огородом и скотиной, а теперь бабка, разбитая смертью последней внучки, отстала от работы. Причитать после похорон уже нельзя, да и плакать не следует, чтобы покойный не утонул в этих слезах, но старуха не могла оправиться от горя. Бабы-соседки, забегая по вечерам, приносили ей кое-чего поесть. Сама Устинья несколько раз ходила к ней доить коз. Неужто наконец Перенежка решила взяться за дело? И хорошо – безделье горя не утолит, да без хлеба оставит.
– Бог помочь, бабушка! – Устинья пошла ей навстречу и обняла.
Бедной старухе теперь до самой смерти не утешиться – никого не осталось.
– И тебе… – пробормотала Перенежка. – Как ты тут… Управляешься?
– Бог помогает, да если еще ты поможешь, и вовсе справимся. Ты как, в силах? Хорошо, поливать пока не надобно – вчера дождем полило…
Устинья запнулась, вспомнив о Меланкиной встрече после вчерашнего дождя. Перенежка вздохнула раз, другой, потом решилась.
– Устюша… А ведь я видела ее, кровиночку мою…
– Нас… Настасею? – Устинья, полная нехороших предчувствий, понизила голос.
– Ее, желанную мою… Снилась она мне. Я уж ее спрашиваю: чего тебе надобно, доченька, чего тебе не хватает, я раздобуду, принесу… Хорошо ж я тебя проводила – и волосы расплела, и полотна тебе положила, чтобы ровненькая дорожка тебе была к дедам… Или кто тебе путь перешел? Она и говорит: принеси мне, мол, перстенек, без него не будет мне счастья на том свете. А говорю: какой перстенек? Она говорит: Устинья знает, у нее он, мол. Пусть мне принесет и отдаст. Тогда уйду, не буду ходить больше. А если не принесет, то и буду ходить… все лето буду ходить… Ты знаешь, что за перстенек-то, Устяша? Отдай уж ты ей. Не выпало ей в белом свете счастья-доли, может, хоть на том свете, где отец с матерью ее…
Из блеклых глаз старухи снова полились слезы, затекая в морщины, как талая вода в овраги.
– Перестань, бабушка, прошу, – мягко попыталась утихомириить ее Устинья, – а не то в другой раз внучка к тебе в мокром платье явится, упрекать будет!
– Отдай ты ей перстенек! У тебя их много, и от матери осталось, и к свадьбе еще надарят. А ей, кровинушке моей, никто уж не подарит ничего! Где мне-то взять ей перстень, не по достаткам мне, старой…
Перенежка явно не знала, о каком перстне идет речь, но Устинья поняла послание с того света, и похолодела от ожидания будущих бед. Дядька сказал правду: его чары не подпускали покойницу к самой Устинье, но та сумела передать через бабку. «Не принесет – буду ходить…» Хождение покойника опасно не только тем, что он может насылать болезни на живых, на людей и скотину, уводить с собой. Он приносит грозовые тучи, дожди, неурочные заморозки. Дождями вымочит хлеб на полях, грозой перед жатвой переломает колосья, выбьет зерно на землю, оставит всю волость без хлеба. Урожаи в этих краях и так не слишком обильные, запасов мало. Сперва Хоропун, теперь Настасея. Голодный год, болезни, множество смертей… С Настасеи уже не спросишь. Даже коли выволокут ее останки из могилы и бросят в Ясну – причиненного вреда тем не исправить. Проведай кто, отчего Настасея не уходит, чего добивается, – и во всех грядущих бедах виновата окажется Устинья. И Демка… Устинья испугалась разом за себя и за него, стиснула зубы, чтобы не выдать своих мыслей. День был солнечный и жаркий, скоро начало сенокоса, но по коже пополз холодок. Хорошо, что перед тем как здороваться с Перенежкой, она убрала кольцо на ремешке снова под сорочку.
– У меня нет… этого кольца.
Впервые в жизни, сколько себя помнила, Устинья решилась на сознательную ложь. Всегда она считала, что людям честным лгать ни к чему – они своего не стыдятся, чужого не хотят, – но ни выполнить просьбу покойницы, ни прямо отказать в ней Устинья не могла. Как знать, что в итоге приведет к большему злу: вернуть лесной перстень на тот свет или разозлить Навь отказом?
– Как же нет? – Перенежка заговорила с вызовом. – Она знает!
– Она про другое кольцо знает! – Устинья вдруг придумала, как выкрутиться. – Когда мы той ночью в лесу были, те чародеи вызвали побег из куста, на нем вырос цветок огненный, в том цветке был перстень золотой, с красным самоцветным камнем. Те чародеи хотели мне его дать, а Настя просила, чтобы отдали ей. Так и сказала: она не хочет, мне отдайте, я возьму. А потом, как я… увидела, кто они, закричала, перекрестила их – они сгинули, а перстень в лесную гнилушку превратился. Да Настя того не видела – уже в неуме лежала. Да, видать, запомнила его, ходит, ищет. Очень он ей полюбился. Вот и думает, что мне его отдали, он у меня. А его и вовсе на свете нет, того перстня! – храбро закончила Устинья. – Это все морок был.
Перенежка только качала головой, слушая. Но не уходила.
– Хочешь – помогай, – не дождавшись ответа, Устинья кивнула на гряды, – рада буду. А долго беседовать мне, сама видишь, недосуг. И косить уже вот-вот.