«Поздно», – подумала Устинья. Разве они с Куприяном не пытались с самого начала сказать людям, что не добрую силу вынесло из озера в домовине, что не принесет мертвая дева блага волости? Сами же и оказались виноваты: на Устинью «Евталия»-Невея наслала непросып, а других исцеляла от хворей, которые сама же и навела, поддерживая свою славу «защитницы».
Устинья не ошиблась. Под мощными руками Чермена тяжелая крышка домовины, вытесаная из половины дубового ствола, отлетела, как берестяная. Чермен занес топор… и замер.
Домовина оказалась пустой. Устинья, осторожно пробравшись ближе, тоже заглянула в домовину – с трепетом и ненавистью. Ничего. Старая, слежавшаяся солома. Никакого тела – ни прекрасного и цветущего, ни ссохшегося и страшного. Разоблаченная, Невея больше не старалась продлить обман. Она добилась своего: ее сестры собрали обильную жатву, упыри из Черного болота получили выход в белый свет. А она, многократно усиленная, вернулась в озеро – обычное место обитания всего ее рода.
– Поздно, брат! – сказал Куприян. – Раньше надо было крушить. А теперь уже сбежала девка.
Чермен, с искаженным яростью лицом, с размаху ударил топором пустую домовину, так что вся часовня содрогнулась.
– А ну, молодцы! Давай сожжем эту мерзость! Чтобы ей, твари, воротиться было некуда!
Его сыновья и прочие мужчины притащили остатки дров, заготовленных для купальских костров, обложили домовину. Чермен сам выбил огонь, бормоча что-то. Огонь занялся охотно, стал быстро пожирать топливо. Задымили стены часовни. Вскоре вся она превратилась в огромный костер, и народ подался прочь с поляны, изгнанный дымом, жаром и потоками искр. Пламенели щели между бревнами, с грохотом рушилась черная кровля. Возвели эту часовню в один день – сгорела она еще быстрее. Народ разошелся с проклятого места, вся округа была охвачена горем и ужасом.
Но оказалось, что жуткая купальская ночь была только началом…
Опять деревянный стук. Он-то ее разбудил, сообразила Устинья, но тот звук, от которого просыпаешься, не помнишь. Она села на своем тюфяке. Сердце билось быстро и тяжело. Устинья прижала к груди руку с кольцом. Теперь она не снимала его никогда, чтобы не пропустить выходцев с темного света, когда бы и в каком бы облике они ни появились. И этот сон про Демку в гробу – тоже знак?
– Что там за неладная сила опять колотится? – послышался с коника недовольный голос Куприяна.
В избе было совсем темно – внутреннее чувство подсказало Устинье, что перевалило за полночь. Еще не миновала пора самых коротких ночей, но сейчас шел промежуток полной темноты. Душновато: заслонки на оконцах плотно задвинуты.
Опять стук. Вкрадчивый и притом настойчивый. Без слов молящий: отворите мне, отворите! А не хотите – я все равно войду, не отступлюсь!
Устинья перекрестилась – с усилием, будто некая сила ей мешала. Уже третий раз подряд этот стук будил их с Куприяном в самую темную пору короткой ночи после Купалий. Ясно было, что от ночных гостей не стоит ждать добра. Даже Черныш, которого они третью ночь брали в избу, чтобы его не разорвали во дворе, забился под скамью и только поскуливал. Но Устинью бросал в дрожь не только страх, но и мучительное сомнение. Кто это пришел? Мысль металась – упыри или… Демка? Сколько рассказывают баек о мертвом женихе, что приходит за живой невестой и пытается увести ее в свой новый дом – в яму на жальнике. День и ночь мысли Устиньи крутились возле Демки – прошлых встреч и разговоров с ним, его недавнего исчезновения, попыток придумать, как его спасти… Нечему будет дивиться, если он придет за ней. Если он позовет, если она опять услышит его голос – хватит ли у нее сил противиться? Она твердо знала, что хочет быть с ним – но хочет вернуть его в белый свет, а не уйти за ним на темный. Однако он тоже не хотел идти за Невеей – как-то же та его заставила?
И мучили сомнения – а вдруг он придет с какой-то вестью? Сам научит ее, как оделеть Невею и его вызволить?
Неслышно Устинья соскользнула с лавки и подкралась к оконцу. Стук возобновился – более нетерпеливый, веселый. Там снаружи знали, что она близко.
– Устиньюшка, душа моя… – зашептали снаружи. – Отвори оконце, дай взглянуть на тебя хоть одим глазочком. О тебе, моя желанная, все мысли мои. Выйди, не бойся. Это я, жених твой.
Устинья стояла неподвижно, пальцами левой руки сжимая кольцо, надетое на правой. Этот голос не мог ее обмануть: он был скрипучим, шелестящим, неживым. Из щели оконца веяло болотной гнилью. Пока голос молчал, можно было, прислушавшись, разобрать, что у соседей тоже стучат, тоже что-то бормочут. Вся деревня была полна нежеланных гостей из Черного болота. В первую ночь после Купалий, еще пока все не опомнились от потрясения, кое-кто открыл на стук и на голос погибших у озера близких. Утром две избы стояли с дверями настежь, а внутри – никого живого, одни ошметки кровавые. Не сбылись надежды, что упыри вышли из болота только на одну ночь и, прогнанные Громовым Ильей, больше не вернутся. Они возвращались.
«Сами мы и виноваты! – прямо объявил Куприян, когда к нему прибежали обезумевшие от ужаса барсуковцы, с криками, что-де Заботино семейство и Мильшу с домочадцами упыри ночью растерзали по косточкам, что ж это деется! – Сидели они в болоте, пока кольцо каменное им путь затворяло. А мы его разрушили, камни в болото пометали. Вот они теперь и ходят, как к себе домой».
На вторую ночь еще одна изба опустела. Все в деревне знали, что стучатся упыри, но все же как-то они уговорили Зорку открыть – видать, прикинулись мужем ее, что на озере пропал. Мужики было предлагали нести ночью дозор, жечь огонь, но Куприян отсоветовал: пустое дело. Не боятся злыдни огня. Подкрадутся сзади, прыгнут на плечи, и с головой проститься не успеешь…
Многие жители бежали из Барсуков, к родне в другие деревни и погосты. По волости разлетались жуткие вести. Ясным днем приезжали люди из Сумежья – разузнать. Заодно спросили, не видал ли кто Демку – Ефрем обыскался, но после Купальской ночи никто его не видел. Устинья промолчала. Никто так и не узнал, что сгинувший сумежский молотобоец был ее женихом, и ни от кого она не ждала помощи.
– Отвори, Устиньюшка… – шептал голос. – Выйди, не бойся. Я тебе тайну открою… К нему отведу…
Голос был так близко, что казалось, губы говорящего касаются щели на краю заслонки. Подумав об этом, Устинья живо вообразил, как это может быть: безногий упырь сидит на закорках у слепого и безрукого, вот потому и говорит в самое оконце! Она так ни разу за три ночи и не осмелилась выглянуть, но узнала голос. Это он говорил ей однажды ночью, среди леса: «Ты теперь моя невеста, Устиньюшка. Повезу тебя в Новгород, покажу отцу-матери, боярам, князю Игорю Буеславичу…» Уже потом она сообразила: в Новгороде ведь сейчас другой князь, а Игорь Буеславич жил почти триста лет назад! Только для того он все еще княжит, кто сам триста лет назад перестал жить.
Но и сейчас, слушая ласковые уговоры и посулы, Устинья невольно видела перед собой того «сына боярского» – златокудрого, синеглазого, нарядного да любезного… Не будь у нее лесного кольца – поверила бы. Но не ложная красота ночного гостя ее смущала. Тайна! Есть тайна, которую ей нужно знать. Кроме души, все она отдала бы за эту тайну – как вызволить истинного своего суженого. Чтобы не пришлось потом, как раньше за Евталию, день и ночь молить Бога за раба Божьего Демьяна.
День и ночь молить… Устинья стояла, прижавшись к стене, за которой ждали ее упыри-калеки; если бы не бревна, легко коснулась бы их рукой. А они бы взяли эту руку и отгрызли…
Вернулись мысли об иночестве: за высоким тыном Усть-Хвойского монастыря ее не достанут эти «женихи» из Черного болота!
Но нет. Чтобы прийти в монастырь, ей сначала нужно овдоветь. А перед тем – вернуть жениха, выйти замуж и вырастить четверых детей.
– Да вы не уйметесь, неладная сила!
Куприян слез с коника и подошел к оконцу, с батогом в руке.
– А ну пошли вон! – гаркнул он и врезал батогом по стене; Устинья в испуге отшатнулась. – Стану я, раб Божий Куприян, на восток лицом, увижу на восточной стороне святого Кузьму и Демьяна; идут на Божии колеснице, в руках несут тридесять замков, тридесять ключей. Святой Кузьма и Демьян защитит, соблюдит и сохранит меня, раба Божия Куприяна, и рабу божию Устинью от колдуна и колдуницы, от упыря и упырицы, от семидесяти семи бесовок-лихорадок. Святой Кузьма и Демьян запирает замками, тридесятью ключами. В щиту огненном, в тыну железном, в горе каменной, за воротами каменными от земли до неба, с востока до запада, с севера до лета, со всех четырех сторон…
Еще какое-то время Куприян расхаживал перед оконцем и плевал в щель, но Устинья отошла. Внутреннее чувство подсказало ей – двор опустел.
– Принимает ключи щука глотуча, сглотнула и ушла под бел-горюч-камень. Ту щуку не добыть колдуну и колдунье, ведуну и ведунье…
Куприяну были ведомы «сильные слова», способные изгнать упырей со двора. Но не более чем до следующей ночи. И что откроет утро – чья еще изба окажется вымершей?
Опять стучат…
Еще не открыв глаз, лишь поняв, что ее разбудило, Устинья ощутила прилив усталой досады. Неужели опять – они теперь приходят дважды за ночь?
Прокричал петух. Петух? Устинья открыла глаза – легко было различить стены и утварь, стало быть, уже рассвет. Ночь прошла, и упырей теперь не будет… до новой ночи.
Стук повторился. Стучали не в оконце, а в дверь.
Устинья в рубашке подошла и прислушалась. Несмотря на явный приход утра, она медлила, не решалась не только открыть, но даже окликнуть гостя.
– Устя! – донесся из-за двери женский голос. – Устяша, ты здесь? Вы живы? Это я, Людинка!
Устинья колебалась, но пристыдила сама себя: уже утро! Петухи кричат! А если упыри разгуливают и по утрам, то все равно не уберечься.
Людинка заскочила в избу так проворно, словно за ней гнались – даже не стала ждать, пока Устинья вы