йдет на крыльцо, чтобы ее пропустить.
– Устя! Я к тебе!
– Что у вас там?
Выглядела гостья испуганной. Уж не съели ли за ночь всех ее домочадцев?
– Приходили к вам ночью?
– Ну а как же? Ко всем приходили, да?
– Они опять тебя звали. – Людинка прислонилась спиной к закрытой двери. – И в те ночи, и в эту. Стучат и зовут: Устинья, Устинья! А Перенежка и говорит… ты знаешь, она у нас третью ночь ночует. Боязно ей одной-то в пустой избе… Вот, она говорит: за Устиньей нежить ходит. Она им нужна. Если возьмут ее, нас оставят. Утром пришла к нам тетка Хавра, стали они толковать… И сколько наговорили, что у меня волосы дыбом! Они да моя бабка Прося. Столько набредили…
– Что набредили-то? – К девушкам подошел Куприян.
Едва проснувшийся, растрепанный, он был хмур и очень напоминал волхва, которого боятся.
– Что, мол, за Устей упыри пришли. И что лихорадок она приманила. Она же «плетень» вела, когда они появились. А когда упыри полезли – ее никто не видел. Думали, ее первой увели, а она воротилась. И что весной Демку Бесомыгу в Сумежье изурочила, а потом сама в «спящую немочь» впала и душу погулять отпустила, пакости разные творить.
Устинья закрыла лицо руками, прячась от этого бреда. Упоминание Демки – никто ведь не знал, кто он для нее, – сделало глупые попреки еще больнее.
– Ну, вот, Перенежка и говорит, увырья старая: мол, надо Устинью на болото отвести и в том каменном кольце оставить. Мол, как они опять пойдут – увидят ее, заберут с собой, а нас больше не тронут…
– От неистовая сила! – Куприян хлопнул себя по бедру.
Устинья прижала руку с кольцом к сердцу. Представила себя в лесу, на конце гривы среди болот. В остатках кольца из валунов, перед опрокинутым идолом каменным… ждущей ночи…
«Они не увидят меня!» – хотела она сказать, но смолчала. Людинка всегда была ей подругой, теперь вот пришла предупредить, но о силе лесного кольца и ей лучше не знать. Люди страшно напуганы, озлоблены, многие потеряли кого-то из семьи. Многие больны – из тех, кто был на Гробовище, когда там бесновалась Плясея-Невея. И если ее сочтут виновной… Если ее просто оттащат на то заклятое место и оставят, привязав к дереву, ждать женихов из болота, это будет еще не худший исход. Озверевшие от страха бабы могут прямо тут разорвать.
– Пойдет она, Перенежка, сейчас языком трепать по дворам, – огорченно продолжала Людинка. – Как бы народ того…
– Я этому народу… – мрачно пригрозил Куприян. – У Перенежки язык отниму – пусть как хочет объясняется.
Устинья молчала. Мир за дверью избы с приходом утра не стал дружелюбнее. Теперь ей угрожали не только мертвые чужаки, но и живые, ее друзья и соседи. Припомнят ей все, даже то, что родной отец ее был попом в Марогоще, а значит, она от рождения причастна к тайнам того света. Все страхи и нелепости последних месяцев сходились на ней, будто темные копья, готовые пронзить. Среди таких страхов и мирным людям придет в голову: если от нее избавиться, все это прекратится.
Но куда ей деваться? В Марогоще осталась ее крестная, больше у них с Куприяном родни нет. Но если упыри и недуги расползутся по волости, слухи о ее винах живо долетят до Марогоща, там ее никто укрывать не станет. За тридевять земель надо бежать…
В дверь постучали. Все трое в избе вздрогнули, у Устиньи упало сердце. Уже? Начинается? Там за дверью мужики с кольями и бабы с ухватами?
– А ну отойдите… – Куприян подумал о том же и решительно отодвинул девушек от двери.
Разлохмаченный, босой, с пустыми руками, он в этот миг выглядел угрожающе – незримые шишиги-помощнички одевали его силой темного света.
– Ну… – начал он вызывающи, но осекся.
– Добро в дом, дядька Куприян! – раздался мальчишеский голос, несколько неуверенный – видно, гонца напугало явление грозного хозяина.
– Эва! – Куприян удивился. – И тебе добра, а ты кто?
– Тимоня я, бабы Параскевы внук! Из Сумежья.
Устинья выскочила к двери и во все глаза уставилась на отрока лет двенадцати. Из Сумежья! Душу облило радостью – может, они там что-то проведали о Демке? Но тут же она сама себя осадила: видать, Параскева прислала узнать, не проведали ли о нем чего-то здесь.
– И что тебе надобно, Тимоня? – спросил Куприян.
– Просят тебя, дядька, нынче к полудню на Игорево озеро прийти, к Змееву камню.
– Кто просит?
– Бабка моя Параскева. А до того она к Егорке-пастуху ходила, толковали они о чем-то. Теперь вот меня к тебе послали, а Мельча еще третьего дня за Миколкой монастырским уехал.
Устинья взглянула на Куприяна, и тот со значением ей кивнул. Не успев обдумать, что означает это собрание людей куда мудрее ее, Устинья мигом решила:
– Я пойду с тобой!
Глава 2
К Змееву камню – означало в избушку деда Заморы. Устинья не раз видела ее, но внутри не бывала, и теперь вступала в низкую дверь с робостью и трепетом. Очень старая, чуть покосившаяся, избушка с дерновой крышей с грубым изображением на коньке крыши, вырезанным из комля, – такого толстого, что казалось, крыша сейчас просядет под его тяжестью, – как нельзя лучше могла бы служить входом на темный свет. Но Устинья не боялась – даже обрадовалась бы такому ходу и ради надежды отыскать Демку полезла бы туда без колебаний. Отыскать, где бы он ни находился.
Войдя вслед за дядькой, она поначалу, после яркого летнего дня, увидела только темноту. Огня не горело, единственное небольшое оконце прикрывала зелеными лапами старая ель снаружи, так что света сюда почти не проникало.
– Добро в дом! – сказал Куприян.
– И тебе добра! И тебе! – ответили несколько голосов из мрака.
Устинья вздрогнула: кто здесь? Шишиги деда Заморы? Уж у него-то помощнички будут похлеще всех прочих…
На коротких лавках сидели некие гости; темнота прятала их лица.
– Что это ты, брат Куприян, девку притащил? – сказал знакомый голос, и Устинья с облегчением узнала Егорку.
– Боюсь одну дома оставить. Садись. – Куприян показал Устинье место возле печи. – Народишко озлобился со страху, виноватого ищут…
– Тут озлобишься, – вздохнул другой гость, и Устинья разглядела Миколку.
На душе совсем полегчало: Миколке она доверяла, если он здесь, то ничего страшного не случится.
– Что у вас стряслось? В самую горячую пору всю работу бросил! – пожаловался третий.
Дверь оставалась открытой, глаза Устиньи уже привыкли к темноте, и она разглядела незнакомого ей мужчину. Уже в годах, плечистый, с седой короткой бородой, выглядел он тем не менее сильным и бодрым.
– Обожди, Кузьма, – ответил ему женский голос, и Устинья заметила, что рядом с ней у печи сидит не кто иная как старушка Параскева. – Сейчас Илья подойдет, и побеседуем.
Несколько мгновений все сидели в тишине. Казалось бы, немолодые люди, всю жизнь знакомые, найдется, о чем поговорить. Но тишина подчеркивала значимость этого собрания – не для обыденной болтовни, не для толков об урожае. Устинья тревожилась все больше и больше. В густом полумраке, в тишине эти люди, которых она знала, сколько себя помнила, становились как будто больше, значительнее. Будто это и не люди вовсе…
Мощный стук в косяк прозвучал ударом грома, и Устинья едва не подпрыгнула от неожиданости.
– Вот и он, – обронил Миколка.
– Бог в избу! – прогудело из дверного проема.
– Лезь в избу! – шепнуло из угла в ответ.
Только сейчас Устинья заметила невысокую фигуру в дальней тени. На первый взгляд подумалось – это сам идол каменный, и лишь потом она разглядела деда Замору. Показалось вдруг, что он сам и превращается в тот идол. Или идол – в него.
Проем отворенной двери потемнел: кто-то с трудом протискивался внутрь, огромный, как медведь.
– Здорово, братия! – Войдя, новый гость даже не смог полностью разогнуться. – Есть тут где сесть?
– Здорово, Илья! – Куприян встал и усадил его подле себя.
И Устинья узнала пришедшего: это же Чермен из Волотов, по-крещеному – Илья. Раньше Устинья над этим не задумывалась, но теперь поняла: могущество Чермена заключено не только в многочадии, силе и богатстве.
Теперь их стало семеро: пять мужчин и две женщины. Маленькая изба показалась тесной, как лукошко; воздух сгустился, в нем повеяло прохладной силой текучей воды и свежим, возбуждающим духом грозы. Устинья затаила дыхание, чувствуя себя так, будто вдруг вознеслась на небо, прямо в сердце тучи.
– Ну, братие, мудрая чадь! – Миколка слегка хлопнул себя по коленям, давая понять, что пора приступать. – Такие дела у нас творятся, что сидеть сиднем больше нельзя, надобно что-то делать. Две беды у нас. Первая беда: страшительная Невея, всем лихорадкам-бесовкам старшая, в волости у нас поселилась. Неведомой святой притворилась, ложным благом людей подманивала, а сама в добычу сестрам их отдавала. Не выведем ее – обезлюдеет наша волость.
– А сама сбежала, тварь! – буркнул Илья-Чермен, вспомнив свою попытку запоздало извести злодейку.
На Гробовище вместо весенних цветв чернело пятно гари. На соснах с обгоревшими нижними ветками вокруг еще висели, частично обугленные и грязные, те полотна, рушники и мотки пряжи, что женщины волости приносили в дар «святой Евталии».
– Вторая беда, – продолжал Миколка, – литва мертвая из болота полезла. Трижды по девяносто лет ее кольцо каменное на темном свете держало, изредка один-другой прорывались, а теперь сломан замок, растворены ворота. Так и будут каждую ночь ходить, людей отлавливать, пока…
– Не обезлюдеет наша волость, – повторил на ним Егорка.
– Третья беда еще, – добавил Куприян. – Уволокла Невея с собой Демку сумежского, теперь он где-то в навях, сам ни жив ни мертв.
– Так вот он куда… – всплеснула руками Параскева. – А Мавронья волком воет, де увели лиходейки-бесовки крестничка ее…
– Увели, – подтвердил Куприян. – А Демка ныне – один из нас, нашей братии…
– Это точно так! – поддержал Кузьма. – Он ко мне работать приходил, для тебя, Илья, стрелы мы ковали. Как же она поймала его, Куприян?