Глава 3
– А вот и жених наш явился! – прокричала Нилка, челядинка, в дверь избы, с крыльца завидев, как младший поповский сын входит в ворота.
Услышав такое приветствие, Воята в изумлении застыл на месте. Жених? С чего это? Опять, что ли, притащилась баба Ксенья – намекать на Аглаиду, младшую дочь попа Геннадия из Святого Ильи на Славне? Теперь ведь не то, как прошлым летом, когда никто из состоятельных поповских дочерей не хотел идти за поповича, буйного нравом и не пристроенного к делу. Теперь Воята, Тимофеев сын, был писцом у самого владыки Мартирия и пользовался его милостями; свахи готовы были привести для Вояты самых лучших невест, красивых, из честного семейства, с богатым приданым. Но он, пусть события последнего года его изрядно пообтесали и вразумили, под венец не спешил, хотя даже родная мать его не очень-то верила в какую-то никому неведомую невесту, ждущую его в Великославльской волости.
Решительным шагом Воята пересек двор, поднялся на крыльцо. Наклонился, проходя в низкую дверь – на двадцать втором году он еще раздался в плечах, и теперь матушка Олфимья каждый раз опасалась, что сынок застрянет в дверном проеме и своротит косяки. Выпрямившись, огляделся. Заслонка на оконце была отволочена, яркие лучи садящегося солнца заливали избу, и он легко разглядел несколько гостей – двоих мужчин и девушку с косой, что сидела на дальнем конце скамьи, позади них.
Тем временем Вояте навстречу метнулась мать.
– Невеста твоя приехала! – На волне чувств матушка Олфимья кинулась сыну на грудь. – Из Великославля! Ты ждал? Что же мне ни слова не сказал! Хорош сынок – невеста приехала, а я стою, рот разиня!
– Святые святители!
Придерживая мать за плечи, чтобы не снести с дороги, Воята попытался ее обойти. В душе все вспыхнуло от радости, изумления, недоверия. Артемия? Его чудесная лесная невеста, здесь? В его памяти она была так прочно связана с Сумежьем, что явись сюда сама старая Власьева церковь – он удивился бы немногим больше.
– Воята, здравствуй! – раздался взволнованный женский голос. – Прости, что незваны явились, да дело у нас к тебе великой важности… Великая нужда привела…
Тут Воята наконец рассмотрел гостью.
– Устинья! – Он порывисто шагнул вперед, обрадованный почти так же, как если бы и правда увидел Тёмушку. – Ты ли это?
– Не забыл нас! – Устинья робко подошла к нему, но Воята, исполненный радости, живо обнял ее и поцеловал в обе щеки.
Потом обхватил и приподнял над полом, прижав к груди, – сам удивился, до чего сильно обрадовался. Рядом охнула матушка Олфимья, с ней Нилка и Марина, невестка.
– А вот и дядька мой, Куприян. – Поставленная на ноги, смущенная Устинья обернулась к одному из гостей. – А это – Гридя, Черменов сын, из Волотов, он тоже с нами.
– А… а петух где? – Воята деловито огляделся.
Домашние удивились, а Устинья с Куприяном, вспомнив первую встречу в Лихом логу, рассмеялись вместе с ним.
– Петух на хозяйстве! – Куприян тоже подошел обнять Вояту и шепнул: – Упырей отгоняет. Такие у нас дела в волости творятся, что не поверишь. Послали нас мудрые люди – Миколка, Параскева, Егорка, Кузьма с росстани да Илья Чермен. О помощи тебя просить, да чтобы еще к епископу отвел.
– К епископу? – Воята еще сильнее удивился. – К владыке Мартирию?
На честном открытом лице его было ясно написано изумление: да какие же дела творятся в Великославльской волости, если волхв Куприян явился на поклон к архиепископу новгородскому? И не осенью, с боярским обозом, посланным за данью, а среди лета, когда на полях и лугах столько дела?
– К нему. Рассказал бы тебе, да неохота баб пугать. – Куприян покосился на матушку Олфимью и Марину, с жадным любопытством ловивших обрывки их беседы.
– Ладно. – Воята дружески и почтительно похлопал Куприяна по спине. – Давайте-ка присядем и толком побеседуем. Скоро отец вернется, тоже советом поможет, если что.
– Как без отца-то о свадьбе говорить? – поддержала матушка Олфимья. – Сейчас придет, поужинаем. Да и Кирик подойдет, как с делами покончит. А средний сын, Никола, у нас по торговому делу, – обернувшись к Куприяну, пояснила она. – Сейчас в Новгороде нет его – в Торжке с обозом…
– Чьей свадьбе? – Воята, уже забывший, с чего все началось, посмотрел на мать и на Куприяна. – Вы, что ли, Устинье в Новгороде жениха нашли?
– Тебя и нашли! – ответила ему мать, дескать, чего непонятного?
Воята в недоумении воззрился на Устинью. Она вздохнула.
– Матушка твоя нам честь оказала… Объясниться мы толком не сумели, растерялись… Я только сказала, что из Великославльской волости, знакомцы твои добрые, а она и говорит: с тобой, что ли, сынок в Сумежье дружбу водил? Я говорю, со мной. А уж потом поняла, что она нас с Тёмушкой спутала…
– И как там Тёмушка? – понизив голос, спросил Воята, сам не заметив, как просияло его лицо. – Как Еленка?
– У них все благополучно, в Сумежье сидят, на поповском доре. Тебе велели кланяться. – Устинья тоже улыбнулась и понизила голос, глазами договаривая то, о чем Воята и сам должен был догадаться.
– Что… не сватаются там к ней?
– Сватаются наперебой. Да она нейдет ни за кого.
«Тебя ждет», – глазами закончила Устинья, и Воята опустил взгляд в греющем душу смущении.
Прошлой осенью воротившись из Сумежья домой, он не решился пугать родичей полным рассказом о своих приключениях. Все без утайки рассказал только владыке Мартирию, а родителям лишь намекал, что присмотрел в Сумежье девушку, осиротевшую дочь последнего тамошнего попа и единственную наследницу всего хозяйства. Матушка Олфимья живо смекнула: женившись на дочери прежнего попа, Воята, при его роде и связях, наверняка закрепит приход за собой, только бы вышли года и владыка дал ему рукоположение. И это будет приход хоть и у лешего на рогах, зато один на десять погостов и три десятка деревень! С бесом из Дивного озера, губившим прежних попов, было покончено, и теперь ничто не мешало человеку крепкому и толковому разбогатеть и прожить жизнь в чести и довольстве. Когда, через добрых людей разыскав двор попа Тимофея в Людином конце, явились два незнакомых мужика с девкой, назвавшейся поповой дочерью из Великославльской волости, матушка Олфимья, только глянув на Устинью, решила, что это и есть та самая дочь.
Когда все разъяснилось, матушка Олфимья даже огорчилась: вежливая, статная Устинья, за чьим спокойствием угадывалась доброта и твердая воля, успела ей понравиться, особенно когда она поняла, что этот, как снег на голову, приезд поповны-сироты не означает, что она, Олфимья, в Сумежье сделалась еще раз бабкой. «А такая девка хорошая!» – сожалеюще приговаривала матушка, сама рассказывая обо всем вернувшемуся от Святой Троицы отцу Тимофею.
– А ты-то как – не выбрала жениха? – в это время расспрашивал Воята.
Он сидел рядом с Устиньей и держал ее за руку, полный самого теплого братского чувства. Он и раньше вспоминал Устинью, ее дядьку и даже рыжего петуха, но только увидев их воочию, понял, как сильно соскучился. Было так странно видеть эти лица из дальнего края у себя в родном доме – будто вышли из сна в явь, – но они так оживили в памяти прошлый год, что Воята заскучал и по Сумежью.
– Выбрала. – Устинья опустила глаза. – Вот у меня и колечко…
Она тоже очень рада была увидеть Вояту – найдя его, здоровым и благополучным, в самый день прибытия в огромный шумный Новгород. Многие пытались их сосватать, от бабы Параскевы до его же родной матери, и при виде Вояты Устинью заново поразило несходство между ним и тем, кого же она выбрала. Воята, такой красивый, хорошо одетый, в двадцать с небольшим лет служил писцом и ларником у самого архиепископа (матушка Олфимья успела похвалиться), то есть, в представлении Устиньи, жил где-то в сенях у самого Солнце-Князя. Как непохож на него был Демка – с его рябоватым лицом, сломанным носом, въевшейся в руки чернотой железа и в рубахе с разодранными плечами. Но от этого несходства тоска по Демке, от которой Устинью было отвлекло городское многолюдье, вспыхнула снова.
– И кто же тот удалец? – Воята был само любопытство, мысленно перебирая знакомых сумежских и барсуковских парней.
– Не поверишь. Помнишь… Демку из кузницы, Ефремова подручного?
– Демку? Еще бы не помнить! Как же забыть, как мы с ним на Никольщинах друг друга христианскому смирению учили! – Воята засмеялся. В воспоминаниях его веселило даже то, что когда-то огорчало. – А потом на последние за зиму супредки к вам в Барсуки ходили – когда ты мне поясок дала. И что Демка?
– Ну вот… он. – Устинья едва решилась поднять глаза, понимая, какой неподходящей парой они с Демкой покажутся Вояте. – Мы сговорились с ним. На Купалиях хотели… уводом… Да не было счастья… Бесовка Плясея его в Игорево озеро утянула.
– Чиво? – Воята перестал улыбаться.
Эти речи смущенной Устиньи походили на бред. После известия, что она, Устинья, самая благочестивая и строгая девушка волости, по доброй воле собиралась выйти за драчуна, вдовца и шалопута Демку, да еще и уводом, то есть без обрядов и благословений родни… даже чудное сообщение о бесах в озере казалось лишь еще одним поводом усомниться, в своем ли она уме.
– Знаю, что так сразу не поверишь. – Устинья вздохнула. – Давай-ка, дядька, мы по порядку все расскажем…
На самом деле Куприян и Устинья еще по дороге, занявшей у них четыре дня неспешной езды на двух телегах, условились, о чем рассказывать в Новгороде, а о чем умолчать. Ни архиепископу, ни даже семье Вояты пока не стоило знать о возвращении волколака: если поп Тимофей с домочадцами проведают, что покойный отец Тёмушки был обертуном, то родительского благословения Вояте и за сто лет не выпросить, а без него он жениться не посмеет. Зато повесть о явлении «неведомой святой» была передана во всех подробностях. Она особенно увлекла отца Тимофея: он хорошо знал, как трудно добиться признания нового святого, особенно когда тот никому не известен. Но на деле «святая» оказалась бесовкой, а для одоления ее требовалась помощь настоящих небесных угодников.