– Бог помочь, брат Климята!
– И тебе, брат Аполинар.
– Воята, я за тобой. И за девицей. – Брат Аполинар с невольным любопытством воззрился на Устинью. – Владыка вас видеть желает.
Глава 5
– Это что за святая неведомая у вас в волости объявилась?
Владыка Мартирий смотрел на своих гостей в выразительном изумлении. Гости – Устинья и Куприян – были ошарашены и смущены, внезапно, будто шальным вихрем, занесенные прямо в палаты ариепископа. Они даже не удивились тому, что на следующее утро после их приезда в Новгород владыка уже знает и о них, и о деве на Гробовище. Зато Воята, в этих палатах бывающий почти каждый день, был не столько смущен, сколько удивлен.
– Твой отец у меня был, – пояснил владыка, понимая его чувства. – Сказал, тоже поначалу за бредни принял, а к утру решил, что надобно довести. В Великославльской волости – неведомая никому святая? Да еще и бесовка к тому же? Иродиада? Что все сие значит? Кто из вас ее видел?
Воята настойчиво закивал Куприяну – отвечай.
– Я, владыка, сам ее видел во всех видах, – прокашлявшись, выдавил Куприян.
Как ни был он храбр в битвах с темным светом, а глава всего Христова воинства Северной Руси подавлял его одним своим присутствием. Владыка не выглядел грозным: чуть старше пятидесяти лет, немного выше среднего роста, худощавый, прямой станом, со светло-русыми волосами и бородой, с большими глазами, он источал едва приметное сияние; казалось, в каждой тонкий морщинке на высоком лбу заключена мудрость целой книги. В нем ощущалась и строгость, и милосердие, но в первую очередь – пытливый ум. И этот ум сейчас требовал ответа.
– Явилась… за неделю или больше до Яр… до Егория Вешнего, – начал рассказывать Куприян. – Озеро у нас в волости, Игоревым зовется. И вынесло из озера домовину дубовую, а в ней деву чудной красоты. Как живая была, а только не живая. У нас же перед тем, как ты ведаешь, – Куприян метнул взгляд на Вояту, – последний поп, отец Касьян сумежский, сгинул безвестно, остались наши два храма без пения, а волость без попов. Невесть откуда взялся на озере идол каменный, – Куприян опустил глаза, чтобы проницательный взор владыки не прочел в них истину о появлении идола, – народ в смущение пришел. Весна – вышли из воды лихорадки, много по волости появилось недужных. Стала людям во сне являться дева, называлась Евталией, говорила, де за смерть безвинную Господь ее прославил. Сулила исцеление, если кто будет молиться возле домовины и песок оттуда брать. Бабы молились, песок брали, своих детей лечили.
– Вы и часовню ей возвели?
– Велела она – возвели. Да только обманщицей она оказалась. Манила к себе людей, завлекала на гибель. Научила каменный круг в лесу разрушить – оттуда упыри и полезли. А в Купальский вечер и явила себя – чуть не сотню человек сразу трясавица охватила. Не ведаю, сколько из них живы нынче. Бесовка она, имя ей – Плясея.
– Плясея? – в изумлении повторил Мартирий. – Откуда такая взялась? Не видал я ни в одной книге святой…
– Ох, батюшка! – Куприян, как ни был смущен, с трудом удержал улыбку. Он видел, что перед ним человек, сведущий в священных книгах, но откуда же ему знать бесов, известных всякой деревенской бабке? Их, лихорадок, неистовое множество. Они ходят не менее чем по три, чаще – по семь или двенадцать, а всего их, говорят, семьдесят семь. Есть такие, кто всем ведомы – Ледея, Огнея, Ломея, Гнетея, Хрипуша, Пухлея, Желтея… Другие такие имена носят, что только бесам и впору: Киза, Орыхта, Косилея, Оледия, Кузлея, Горея, Кулея, Чудея, Хлудея, Гадея… Стыдно перед тобой и называть их. А самая над ними старшая – Плясея, она – страшительная Невея, что значит – Неведомая. Говорят, стоит она на цепи и перебивает по семнадцать цепей всяк день и всяку ночь.
– В молитвах святому Сисинию называет она себя Иродиадой, Иродовой дщерью, – сказал Климята.
– Оттого и злоба ее неуемна, – кивнул Куприян, – и прощения ей нет, и только одного она хочет – по земле бродить, род людской губить.
Воята тайком окинул взглядом палату: здесь были и Гостята, второй писец, и Аполинар-келейник. Знали бы они, что Куприян у себя в волости – почти то же, что владыка Мартирий в Новгороде, только по своей, волховской части. Кому как не ему знать по именам все семьдесят семь лихорадок! Церковные мужи знают, вестимо, повесть о гибели Иоанна Крестителя, но не могут взять в толк, как его убийцы превратились в озерных бесов, живущих в лесных и болотных краях на восток от Новгорода. Как бы Куприяну владыка не назначил покаяние только за эти знания! Судя по тревоге на лице Устиньи, она тоже об этом думала.
– Но откуда вам ведомо, что ваша бесовка – это Иродиада? – задал вопрос владыка. – Иродиада давным-давно в пекло отправилась…
– Вот там она и сидит на цепи! – подхватил Куприян. – А как перервет цепь – вылазит опять в белый свет, людей губить, злобу свою тешить! Сатана ее посылает род людской мучить.
– Откуда вам знать? Ни в каких книгах такого не написано!
– Евталия сказала. Покойница.
– Сама та бесовка?
– Н-нет, влыдыка, – решилась подать голос Устинья, и мужчины в палате повернулись к ней.
Никто не ждал, что девушка посмеет вмешаться в беседу, да Устинья и сама не ожидала. Но после того как ей на рассвете явилась настоящая Евталия, Устинья несла ответ за ее честь и не могла позволить, чтобы невинную женщину путали с бесовкой.
При взгляде на Устинью лицо владыки несколько смягчилось.
– Рассказывай, девица. Не бойся.
– Я говорила с ней… на заре. Я молилась за нее… с самой весны. Миколка монастырский, мудрый человек, меня молитве научил, чтобы душа ее на Божий суд пошла. Я не знала, кто она, но молилась за нее всякий день, поутру и вечером, и во всякое время. Я только имя ее и знала, которым бесовка называлась, а вот Господь услышал – за настоящую Евталию молитвы мои принял. И я видела, как на воду светлый луч пал, а в нем был отрок, прекрасный видом… с белыми крыльями… – совсем смутившись, добавила Устинья и, ища поддержки, глянула на Вояту. – И он руку к воде протянул, и она вышла со дна – дева с золотыми косами. Сказала, что она – Евталия, гречанка из Царьграда, что ее бесовка по злобе погубила, что трижды по девяносто лет она на дне лежала, а теперь по молитве призвана на суд Божий. Она и назвала мне имя. Сказала, у той бесовки имен великое множество, что веками она по миру бродит, людей губит. Даже царь Соломон…
– Что?
– Нет, это мне… сама не знаю, что говорю, – смутилась Устинья. – Сон привиделся… да я не помню.
Матери Агнии она могла рассказать сон, как царь на троне зеленого камня беседовал с какой-то бесовкой, закутанной в грязные волосы, но перед архиепископом повторять это не решилась. К тому же ответы бесовки она забыла начисто.
Зато вспомнила те три вопроса, которые царь ей задавал. «Как твое имя? Что ты делаешь людям?» И третий, последниий: «Какому из ангелов ты покоряешься?» Ибо мудрость Божия так велика, что на каждую бесовку он накинул крепкую узду и дал держать ее надежным рукам.
Владыка Мартирий выслушал их молча, только брови его поднимались все выше и выше.
– Это кто же тебе явился… Ангел Господень?
– Не знаю, господин. Прежде я не видала их.
– Архангел… Гавриил? – Владыка взглянул на Вояту, чье крестильное имя было Гавриил. – Добрый вестник?
– «И говорит ему: истинно, истинно говорю вам: отныне будете видеть небо отверстым и Ангелов Божиих восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому…»[26] – ошарашенно пробормотал дьякон Климята.
– Тебе лучше знать, господин. И она сказала, что изгнать Плясею-Иродиаду из наших краев может только святой Сисиний. Тот, что исцелил…
– Комита Патрикия, – подсказал дьякон Климята, изумленный не менее прочих. – При Диоклетиане.
Владыка мягким шагом прошелся по палате – так ему было удобнее размышлять.
– Иродиада… Началось все дело с похотливых помыслов. Воспылала царь Ирод нечистой страстью к снохе своей Иродиаде, жене брата его Филиппа, и взял ее себе в жены. Видно, нелегко ему было такое сотворить, да больно великая страсть им овладела… по дьявола наущению. А где страсть любовная, там и жар, и недуг.
«Говорят же – любовная лихорадка», – мысленно отметил Воята.
«То-то для приворота любовного такие травы бабки используют, что тошноту и тоску утробную вызывают», – подумал Куприян.
– Иоанн Креститель Ирода обличал, говорил: не должно тебе иметь жену брата твоего! Давай-ка, прочти! – Владыка глянул на Вояту и кивнул ему на стол, где лежало Евангелие.
Воята подошел, перекрестился на знакомую книгу, осторожно и почтительно, с привычной ловкостью поднял крышку, просмотрел кожаные листы и скоро нашел нужное место.
– «Иродиада же, злобясь на него, желала убить его; но не могла.
Ибо Ирод боялся Иоанна, зная, что он муж праведный и святой, и берег его; многое делал, слушаясь его, и с удовольствием слушал его.
Настал удобный день, когда Ирод, по случаю дня рождения своего, делал пир вельможам своим, тысяченачальникам и старейшинам Галилейским, – дочь Иродиады вошла, плясала и угодила Ироду и возлежавшим с ним; царь сказал девице: проси у меня, чего хочешь, и дам тебе; и клялся ей: чего ни попросишь у меня, дам тебе, даже до половины моего царства.
Она вышла и спросила у матери своей: чего просить? Та отвечала: головы Иоанна Крестителя.
И она тотчас пошла с поспешностью к царю и просила, говоря: хочу, чтобы ты дал мне теперь же на блюде голову Иоанна Крестителя.
Царь опечалился, но ради клятвы и возлежавших с ним не захотел отказать ей.
И тотчас, послав оруженосца, царь повелел принести голову его.
Он пошел, отсек ему голову в темнице, и принес голову его на блюде, и отдал ее девице, а девица отдала ее матери своей[27]…»
– Э, так их там две было, злодейки! – шепнул Куприян племяннице. – Мать да дочь!
– Так это не Иродиада плясала? – шепнула Устинья.