вать? Пришла скверная и убила его!» Тогда святые сотворили молитву Богу, и спустился ангел Сихаил с небес, и сказал им: «Услышана Богом ваша мольба, ищите ее в краях Ливанских». Тогда святые сказали своей сестре: «Не печалься, сестра Мелетина, мы именем Бога станем охотниками и изловим ее». Тут они сели на коней и поскакали за нечистой Гилу. Она же, видя святых позади себя, бросилась к морю, но погнали своих коней святые и настигли ее на морском берегу. Схватил ее святой Сисиний за бок, пригвоздил к земле посохом железным, стал избивать жезлом железным, приговаривая: «Не вырвешься из наших рук, пока не вернешь семерых детей Мелетины живыми, как забрала». Она сказала ему: «Если ты сможешь вернуть материнское молоко, которым вскормлен, тогда и я отдам тебе семерых детей Мелетины». Тогда Божий святой Сисиний воззвал к Богу со словами: «Господи, ты сказал, что нет ничего невозможного перед Господом, яви же мне сейчас твою благость, чтобы все знали имя твое, что ты единый Бог». И тотчас же Божий святой Сисиний изрыгнул материнское молоко на ладонь и говорит: «Вот материнское мое молоко, изрыгни теперь семерых детей Мелетины». И тотчас изрыгнула она семерых детей Мелетины. И весь город восславил Бога, сотворившего чудо через своих святых…
По мере этого рассказа глаза Устиньи раскрывались все шире и шире. Сердце билось, пробирала дрожь – перед ней будто растворилась даль времен. Девичий голос рассказыала ей как раз о том, о чем она сильнее всего хотела знать. И пусть Демка ей вовсе не сын…
– Понимаешь? – сказала Марьица. – Святой Сисиний принудил бесовку вернуть детей живыми. И твоего… Того человека, что тебе дорог, он из бесовских лап вырвет живым. Пусть он сии обереги носит – и убежит она за триста поприщ, и больше к нему не подступится вовек.
– Где же ты мудрость такую превзошла? – пробормотала Устинья, не зная, можно ли верить. И не мерещится ли ей эта Марьица, приятная собой, будто ангел.
– Теперь это и твоя мудрость, – улыбнулась Марьица. – И помни – бесы лживы, речам их хвастливым веры не давай. Прощай. Кланяйся Вояте – от крестницы его.
– Благо тебе будь, Марьица, – пробормотала Устинья, держа в ладонях два маленьких, но очень ценных дара.
Марьица тепло улыбнулась ей и пошла дальше. Устинья обернулась – Марьица удалялась легким шагом, длинная коса покачивалась на спине… Моргнула – и вот уже нет на улице между тынами русоволосой Марьицы. Кем же к ней была послана эту премудрая дева?
– Кто она? – спросила Устинья у Вояты, когда вечером они встретились в Тимофеевой избе: уж он-то знает, кто его крестница. – Она… от владыки?
Устинья уже сообразила: ведь и владыка не родился чернецом, он мог до пострижения иметь семью и дочь. Или племянницу какую…
– От владыки, – с непонятным выражением: сразу и да, и вовсе нет! – ответил Воята. – Царя Небесного. Но что там в грамоте? Ты открывала?
– Открывала, да я читать-то не умею.
– Дашь мне посмотреть?
– Для того тебя и жду! – Устинья протянула Вояте свернутую трубочку бересты, перевязанную тонким шелковым шнуром.
Перекрестившись, дрожащими руками Воята развязал шнур и расправил грамоту. Увидел надпись из трех строк, сделанную красиво, ровно выписанными буквами. От волнения сердце обрывалось – он-то понимал, откуда это послание пришло на самом деле.
– Ну, что там?
– «Иисус Христос… Ника» – начал читать Воята. – И распятие… «Ника» – это по-гречески «побеждает», – пояснил он для Устиньи, – то есть «Иисус Христос побеждает»[29]. – «Сихаил Сихаил Сихаил» – это первая строка. Потом «Ангел Ангел Ангел». А внизу – «Дамиан Дамиан Дамиан»…
Оба они сперва растерялись, не поняв последних слов, но через несколько мгновений до Устиньи дошло.
– Это же про Демку! Это его имя. Оберег для него назначен.
– Верно! – вставила матушка Олфимья. – Кто при себе имеет имя ангела Господня, на бересте или на коже начертанное, того оно хранит и всякое зло отгоняет. Даже пусть тот человек в грамоте и ступить не умеет, лишь бы при себе держал.
– Но откуда эта дева… или владыка могли знать… о Демке? Мы ему-то не рассказывали. Может, ты…
– Им не надо рассказывать. Там все ведают и без рассказов. – Воята придвинулся к Устинье вплотную и шепнул в ухо: – Это ты ангела повстречала.
– Что? – Устинья отстранилась, чтобы взглянуть ему в лицо. – Ты шутишь?
– Нет. Марьица была душой младенца из Сумежья, что умер сразу, как родился, некрещен был и оттого маялся. А я ее в чистом поле окрестил и имя дал – Марья. Господь тогда сделал ее моим хранителем. Теперь она уже в Царствии Небесном… И сдается мне, сама Богоматерь ее к тебе и послала.
И пока изумленная Устинья вспоминала свои утренние молитвы перед иконой Богоматери у Спаса, Воята улыбнулся:
– Марьица в белом свете вырасти не успела, а там красивой девушкой сделалась. Хотел бы я ее увидеть. Ведь в зримом облике ни разу не являлась она мне, только голосок слышал.
– Ты шутишь… – повторила Устинья, но Воята коротко качнул головой и перекрестился: вот те крест.
Устинья осторожно взяла медную иконку и снова в нее вгляделась. Теперь и ее проняла благоговейная дрожь. Она стояла рядом с настоящим ангелом! Пыталась восстановить свои ощущение, когда Марьица передавала ей иконку и бересту – была ли ее рука теплой, человеческой? Или невесомой, как дым ладана? Не могла вспомнить. Да если б она знала, что это ангел… Девочка, родившаяся год с четвертью назад и не успевшая на земле подрасти ни на палец…
Устинья взяла бересту и осторожно свернула. Хотелось спрятать ее у самого сердца – это была новая жизнь для Демки.
На другое утро, по пути к Владычному двору, Воята все никак не мог решить: рассказывать владыке о встрече Устиньи с Марьицей и о ее дарах, или лучше не надо? Он доверял владыке и не сомневался в его знаниях, но от их изысканий про Иродиаду и Соломию попахивало ересью. А теперь еще какой-то Сихаил-ангел! Не утерпев, Воята вчера же, пользуясь тем, что вечера еще долгие, сбегал к дьякону Климяте и тайком спросил, знает ли тот что-нибудь о Сихаиле. Климята наморщил лоб, вспоминая; втроем с братом Харламом, доброписцем и тоже знатоком Писания, они перечислили известных им архангелов: Михаил, Гавриил, Рафаил, Уриил, Иеремиил, Селафиил, Варахиил, Иегудиил… Брат Харлам где-то видел имя Сихаила или какое-то похожее; с Климятой они стали вспоминать «Енохову книгу», Книгу Ездры и плен Вавилонский. Вспомнили старого отца Исидора, что в молодые годы – лет пятьдесят назад – ходил паломником в Святую Землю, проходил через Греческое царство, жил там в монастырях, где храмы вырублены прямо в скалах, и потом рассказывал, что там множество ангелов почитают, каждому свое дело Господом определено. А знают об этом от святого Григория, ему сам архангел Михаил являлся и всех поименно перечислил. Вот он, отец Исидор, и рассказывал про Сисиния с Сихаилом, даже книгу берестяную написал с молитвами от лихорадок. Да, та самая молитва, которую знают бабы в Новгороде, про меч пламенный и наручни ледяные.
И хотя эти вспоминания сходились с тем, что рассказала Устинье Марьица, – о множестве ангелов, имеющих каждый свое дело, – Воята все же решил промолчать. Ведь если Марьица была послала прямо к Устинье, значит, больше никому знать и не надо.
Весь день за работой Воята чувствовал себя очень неуютно: владыка нередко посматривал на него своими ясными, проницательными глазами, будто видел тайную мысль.
– Ну, вот что! – сказал наконец Мартирий, когда Воята уже складывал в ларцы грамоты и прибирал перья. – Хочешь в Великославльскую волость ехать?
– Хочу, владыка! – Воята встрепенулся. – Там добрые люди живут, только вот с иереями им счастья нет.
У Вояты тревожно, с надеждой, заколотилось сердце; его все сильнее тянуло в Великославльскую волость, но отпустит ли владыка? Нарушать владычью волю, после его прошлых подвигов, ему никак не годится…
Другой сразу сказал бы: а чего я-то? Что мне до вашей волости и ваших упырей? Я, слава богу, в Новгороде родился, от честных родителей, выучился, у владыки в милости, вот, женюсь на поповне Аглаиде из Славенского конца, богатое приданое возьму, стану диаконом, потом иереем, даст Бог, хороший приход получу, буду всю жизнь как сыр в масле кататься! Но Вояте такое даже на ум не приходило. Он хорошо помнил, как прожил в Великославльской волости почти год, как сжился со всеми ее обитателями – и даже с Демкой Бесомыгой, начав знакомство с драки на Никольщинах, к весне примирился. Бог уже однажды избрал его прогнать беса Дивного озера и освободить древний город Великославль. Те края были близки ему, как родные. Может, и потому, что жила там единственная на свете поповская дочь, которую он видел рядом с собой в своем будущем. Да если бы его и не просил никто – только узнал бы о тамошних бедах, сам пошел бы.
– Думал я, думал, кого бы с вами послать. – Мартирий снова двинулся в привычную прогулку по палате. – Есть у меня один пастырь, отец Даниил, он сейчас без места, а сам человек честный и отважный, из гридьбы, он бы не побоялся с любым бесом схватиться. Да неспокойно на душе. Лживыми баснями отдает, писаниями еретиков болгарских – мол, что Иродиада нынче по земле ходит в образе бесовки… И вам грех, и мне с вами заодно.
Воята молчал: и стыдился, что замешан в такое сомнительное дело, и радовался, что не рассказал про Сихаила.
– А все же помочь надо, – продолжал владыка. – И вот что. Поезжай в Великославльскую волость с тем мужиком и племянницей его, а на Хвойне пойдешь к старцу Ефросину и скажи: я его благословляю на озере молебен святому Михаилу-Архангелу отслужить и одоления на бесов просить у Господа. Он, отец Ефросин, в тех краях всю жизнь сидит, тамошних бесов знает. Будет Господня воля – подаст вам помощь. А из здешних никого в это дело вмешивать не будем. И ты лишнего никому не говори.
– Уж больно стар отец Ефросин, – заикнулся Воята.
– Так ему и не в поле с мечом ратоборствовать. Телом-то он немощен, а духом покрепче молодых будет.