– Прости, владыко, и благослови! – с тайным облегчением попросил Воята.
– Благословение Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа на рабе Божии Гаврииле всегда, ныне и присно и во веки веков. – Владыка Мартирий перекрестил его, касаясь головы, живота и плеч. – Аминь.
Глава 7
Пользуясь летним временем, четверо путников ехали, пока хватало дневного света, а там устраивались на ночлег под открытым небом – на лугу между недавно сметанных копен, на опушке леса.
Матушка Олфимья, опасаясь, как бы чадо в долгой дороге не ослабело от голода, надавала им с собой полтелеги всяких припасов – «на свадьбу еще хватит», шутил Куприян. Три дня дороги от Новгорода они почти постоянно обсуждали, как теперь быть и за что скорее взяться. Устинья, храня в мешочке на шее медную иконку Сисиния и молитву-оберег на бересте, жаждала поскорее послать за отцом Ефросином в Усть-Хвойский монастырь и передать ему благословение архиепископа, чтобы выручить Демку. Куприян и Воята высказывались за то, чтобы заняться сперва упырями из Черного болота – те вредили не одному человеку, а всей волости. Куприян и Устинья пробыли в отъезде не более двух недель, но им казалось – целый год, и тревожила мысль: что за это время случилось дома? Кто попался в лапы чудищам? Остался ли в Барсуках хоть кто-нибудь живой, если незваные гости всякую ночь продолжали тереться под воротами и склонять жителей впустить их?
– Невея-Плясея тоже многих людей губит, – возражала Устинья. – Надобно и ее изгнать из волости поскорее.
– Ох, ну и беды у нас! – вздыхал Куприян. – И чем мы бога прогненевили – сколько всего на нас разом напустил!
– Это потому что попов не осталось, обе церкви закрыты, пения нигде нет, – сказала Устинья.
Воята тяжело вздохнул – это он истребил последнего в волости попа.
– Касьян был не поп, а обертун вредный, – утешил его Куприян. – Его извести – не вина, а заслуга.
– Как-то же он Богу служил, как умел. Может, ему зачтется. А теперь вот никого…
Снисходя к их нужде, владыка Мартирий обещал прислать попа и дьякона, когда подберет подходящих, но ждать предстояло не менее чем до осени. А до осени Устинья не могла ждать – остынет вода в реках и озерах, и Демка сгинет, навсегда останется добычей Невеи. Той самой, что ничего и никого не боится.
– До осени еще время есть, – утешал ее Куприян. – Гляди, вон, едва Петров день миновал, солнце только что лучиками отыграло. Сенокос в разгаре, а к жатве не приступали.
– Но Демку выручить быстрее! – убеждала Устинья. – Надобно только за отцом Ефросином съездить, на Игорево озеро его привести, и чтобы он там помолился.
Повидав Святую Софию новгородскую и чудотворную икону Богородицы, спасшей целый город от вражеского нашествия, побеседовав с ангелом и получив два дара – от самой Богоматери, надо думать, – Устинья твердо верила в скорую божью помощь. Благословение архиепископа само по себе было драгоценным духовным даром, владея которым, отец Ефросин справится с любой сатанинской силой.
– Ведь за старцем съездить – это всего два-три дня! – убеждала она Вояту. – Один день отдохни, если тебе надо, и поедем!
Воята, молодой, полный сил парень, не слишком устал за несколько дней спокойного путешествия на телеге, да и сама Устинья тоже. Но устань она в десять раз сильнее – и это не заставило бы ее по доброй воле терять время. Жажда вызволить Демку была в ней так сильна и неотступна, что она без сомнений пустилась бы и в более долгое и трудное путешествие. Как та девушка из сказки, что пошла искать своего сокола, снарядившись тремя парами железных сапог, тремя железными посохами и тремя железными колпаками. Да встань перед ней та вертлявая избушка на курьих ножках – она бы только обрадовалась возможности получить совет и указание пути. Вспоминался тот сон, когда она видела Демку в гробу. Так и виделось, как он лежит – бесчувственный и остывший, будто камень, и холодом веет от его неподвижного лица…
Устинью передергивало от ужаса, хотелось немедленно куда-то идти и что-то делать. Лишь бы Демка поскорее оказался перед ней, живой и теплый… Но возможно ли это? Сколько людей похищает смерть, сколько близких рыдает по ним, но никому еще не удавалось выпросить свою потерю назад. А если мертвец и приходит в родной дом, то приносит только зло. Так не желает ли она невозможного? Даже если и так, Устинья хотела поскорее убедиться в этом и не терзать себя напрасными надеждами. Тогда… можно будет считать, что условие выполнено, она выбрала мужа и лишилась его. Мать Агния не откажется принять ее в обитель…
Незадолго до переправы через Ниву, на восточный берег, Куприянова лошадь потеряла подкову. Добрели до Корочуна – первого погоста Великославльской волости, пошли искать кузнеца, а он оказался на покосе. Пришлось посылать за ним мальчишку, потом ждать, пока вернется. Близился вечер, да и жители, знавшие Куприяна и Вояту, наперебой зазывали в гости, но оставаться на ночь путники отказались. Куприян, Устинья, Воята каждый по-своему стремился достичь Сумежья как можно скорее.
Миновав Корочун, поехали дальше на восток – уже через хорошо знакомые места. И радовались, и тревожились. Сиял Гридя, Черменов сын, сидя на целом возу разных товаров и подарков с новгородского торга. У Вояты вид был задумчивый. Порой он поглядывал на Устинью и словно бы хотел о чем-то спросить, но, встретив ее взгляд, качал головой и отворачивался. Чутье ей подсказывало – он думает о Тёмушке. Хочет знать, ждет ли она его, обрадуется ли? Устинья могла бы сказать, что да, но молчала. Это их дело – пусть сами разбираются.
К Сумежью подъезжали, когда над рекой уже остывали угли летнего заката. Над водой взрастал туман, белой полосой обозначая русло Нивы. Солнце давно кануло за небокрай, лишь немного тускло-красного сока разбавляло сумерки, переходя в серовато-желтый, потом в тускло-голубой – а выше уже расстилалось беспередельное море ночной синевы. Взошел тонкий месяц – сегодня был его последний вечер. Напоминая острый коготь, откованный из червоного золота и обведенный пламенем по краям, он был красив необычайно. Что за небесное чудовище обронило этот коготь, с содроганием подумала Устинья.
Синевато-черные шкуры небесных волков все ширились, наползали, норовя поглотить месяц. Теперь торчал только его верхний край, и оттого он напоминал загадочную огненную рыбу в синем море небес. Устинья то и дело поглядывала туда: ей вспоминалось то синее море – или черное – где лежит огненный Алатырь-камень, а на камне сидит святой Сисиний. Да вот же они – то море и тот камень, только голову подними! Устинья вглядывалась, готовая к тому, что сейчас ей покажется святой, а возле него ангел с пламенным мечом…
Куприян и Гридя шли пешком, ведя в поводу запряженных лошадей, Устинья и Воята сидели на телеге.
– Ох ты лихота! – вдруг воскликнул Воята рядом с ней и ухватил ее за локоть. – Куприян! Глянь! Справа!
– Неистовая сила! – охнул Куприян.
Устинья тоже глянула и вздрогнула: справа от дороги, шагах в десяти, тускло мерцали зеленоватые огоньки… попарно…
– Волки! – вскрикнул от другой телеги Гридя. – Матушка-Пятница!
Хищники появились так неслышно, что даже лошади их не заметили; но вот повеяло ветерком, и лошадей пришлось удерживать. Две телеги, одна за другой, застыли на дороге, среди темных зарослей.
– Давай вперед! – Куприян, лишь на миг замерев от неожиданности, быстро опомнился. – Гридя, не отставай! Воята, дай топор! Сам бери, что у тебя там! Лук сыщи!
Перед отъездом из Новгорода Воята позаботился об оружии – взял с собой лук, рогатину и два топора в придачу к тем, которые имелись у Куприяна. Теперь он кинулся шарить в соломе на дне телеги, под мешками.
– Господи, господи, избави нас от всякия стелы, летящая в дни, избави нас от всякия вещи, во тьме приходящая… – бормотал он, торопливо натягивая тетиву на лук.
– Слева! – крикнул Гридя.
Зеленые огоньки мерцали и с другой стороны дороги. За шумом собственного движения путники не слышали шороха ветвей, и казалось, что звери перемещаются совершенно бесшумно. Да и звери ли это?
Сунув Куприяну рогатину и топор, Воята направил стрелу к зарослям, но пока не стрелял: тряская телега не давала прицелиться, да и зверя он толком не видел.
– Что если… упыри? – едва слышно выдавила Устинья.
От страха у нее перехватило горло. Тянуло схватиться за Вояту, но она понимала, что только помешает ему, и сидела, вцепившись в борт телеги, чтобы не вывалиться на неровной дороге. Днем Куприян встал бы в телеге и гнал лошадь, но сейчас, в темноте, так они только заедут в кусты и не смогут сдвинуться с места. А тут на них и набросятся разом… По жилам толчками струился холод, а в мыслях сквозь заросли лезли те косматые чудища с завернутым назад лицом… И как медленно они продвигаются – так ни от зверей, ни от упырей не убежать.
– Заходила от востоку туча огненная, туча огненная и полуогненная, туча каменная и полукаменная! – доносился спереди громкий голос Куприяна. – Выходили Власий да Егорий, всем лесным зверям отец! Сохраняли они раба Божия Куприяна, раба Божия Вояту, рабу Божию Устинья, раба Божия Гридю от семидесяти семи серых волков, семидесяти семи черных медведей! Посылали Власий да Егорий Господних ангелов во синё море достать ключи. Доставали ангелы и приносили ключи, приносили со всех четырех сторон, подавали Власию и Егорию в руки. Брали Власий да Егорий ключи и замыкали замки крепко-накрепко, твердо-натвердо…
Куприян не успел закончить заговор: где-то впереди раздался свист – громкий, повелительный. Куприян и Гридя, не сговариваясь, придержали испуганных лошадей.
– А ну стойте! – прокричал спереди мужской голос. – Назад, слуги мои верные, сынки мои храбрые!
Воята и Устинья, смотревшие по сторонам, увидели, как десятки зеленоватых огоньков замигали и стали гаснуть – звери попятились от дороги в глубь леса.
– Кто там? – крикнул Куприян. – Что за бес ночной?
Воята, с рогатиной в руке, соскочил с телеги и встал рядом с волхвом.