И где-то очень-очень далеко, продолжая удаляться, так что разум едва улавливал, она услышала усталый голос:
«Сколько же раз я произносил эти заклятья, брат Гавриил?»
И ему ответил другой, еще более тихий и далекий:
«Столько раз, сколько песчинок в Пелагос – море великом, и еще семь раз, брат Михаил…»
Голоса стихли, растаяли в беспредельной дали.
Кто-то сел рядом с ней и сильной рукой обхватил за плечи.
– Вот видишь! – сказал ей в ухо знакомый голос, и в мыслях мелькнули лица архангелов. – Она лгала! Бесовка та лгала, будто ничего не боится. Как ни сильна она, а есть на свете сила посильнее…
– Смотрите, смотрите! – закричали рядом, не дав ему договорить.
– Плывет, смотрите!
– Неистовая сила!
– Лодка!
– Бревно!
– Дерево!
– Гроб! Домовина это!
– Желанныи матушки!
Устинья с усилием раскрыла глаза. Воята встал на ноги и поднял ее; она почти висела на его руках, но тоже вглядывалась в озеро.
В полусотне шагов от берега на мелкой волне покачивалось нечто темное, довольно большое. Одной рукой Устинья протерла глаза.
Так и есть. Это домовина. Здоровенный гроб, вытесанный из расколотого вдоль дубового ствола.
В нем кто-то лежит.
– Вроде… человек!
– Опять та тварь проклятая! Никак ее не избыть!
– Да нет, там мужик какой-то!
У Устиньи прояснилось в глазах – а может, в мыслях. Ясно вспомнился давний сон – теперь казалось, что с тех дней после Купалий миновали годы. Плавающий в озере гроб, а в гробу…
– Демка… – прошептала Устинья, не в силах говорить в полный голос. – Это же он… ты видишь?
– Вижу, – с изумлением выдохнул архангел, на чью руку она опиралась. – И правда… Демка?
Оттолкнувшись от него, Устинья сделала несколько шагов вперед. Ноги ее охватила холодная вода. И вот вода достает ей до груди, а он все так же далеко.
– Да куда же ты! – Кто-то обхватил ее сзади. – Так не достанешь! Пойдем!
Воята тянул Устинью на берег, но она не отводила глаз от плавающего вдалеке гроба. Тогда Воята обхватил ее, с усилием вынул из воды, положил себе на плечо и понес к берегу. Устинья извернулась, чтобы видеть гроб, но сопротивляться у нее не было сил.
– Лодку надо! Вплавь далеко! – гомонили люди у воды.
– У деда Заморы лодка есть!
– И то верно! Парни, давай бегом к деду!
Сбыня и Гордята Малой умчались и вскоре вернулись уже по воде, сидя в челноке, на котором дед Замора рыбачил. Оставив Устинью дядьке, Воята забрался к ним, и они погребли к гробу. Весь берег затаив дыхание наблюдал, как они приближаются. Устинья вновь опустилась на песок, молитвенно сложив руки. Вот сейчас они его догонят. Сейчас они узнают, что такое лежит в домовине – живой человек или мертвое тело. Если мертвое – ее сердце разорвется. Невозможно же столько вытерпеть. Если все силы, которые она призвала и которые ей ответили, смогли доставить ей только тело Демки… Если отнятое у него бесовкой окажется его жизнью…
Те трое все налегали на весла, но догнать гроб не могли. Казалось, уже рядом, уже Воята протягивает к нему руки – но не может достать самую малость, гроб все время чуть дальше. И снова. И снова…
– Не выходит никак! – говорил Воята, сидя на песке; плотный Сбыня и длинный, худощавый, но жилистый Гордята Малой растянулись рядом, всем видом выражая изнеможение. – Одному его не достать. Два челнока надо, три! Окружить, загнать. А так он уходит.
– Как же он уходит – он мертвый!
– Не знаю как, только он лежит камнем, а сила какая-то нехорошая его из-под рук уводит. Надо еще пару челноков сыскать.
– В Мокуши надо! – подсказал кто-то. – У них есть выходы к воде, и мостки, и лодки там есть.
– У моего деда в Мокушах есть лодка!
– Давай, беги к твоему деду. – Воята поднял мокрую от пота и водяных брызг голову и посмотрел на Домачку. – Приведите с той стороны челнока два, три. Тогда, может, поймаем…
Глава 10
– Потемнело все, ветром ударило, волны по озеру побежали, – рассказывала поутру Еленка. – Думали, сейчас ливень хлынет – такие тучи тяжкие сомкнулись. А старичок стоит у воды да молится – и народ стоит, бежать прочь не смеет, только под деревья с перепугу забились. Потом как гром ударил – раз, другой, третий! И при каждом ударе такая молния – одна белая, другая золотая, а третья и вовсе как вересковый цвет! Я только зимой, перед Рождеством Христовым, раз в жизни такую видела. И ты стоишь, глаза закрыла, шепчешь что-то, и не видишь ничего, и не слышишь. Я было хотела тебя увести, а мне Воята – не мешай, мол. Озеро вскипело, уж думали, самого змея сейчас увидим! А тут и кончилось все. Тучи разошлись, дождя ни капли не упало. Только ты наземь села, Воята пошел тебя поднять, а тут и гроб в озере всплыл.
Устинья слушала, в сорочке сидя на лавке, где Еленка вчера устроила ей постель. Она хотела знать, видел ли лихорадок и архангелов кто-нибудь, кроме нее, слышал ли голос святого Сисиния. Может быть, слышал отец Ефросин. Да еще Тёмушка, пока ее мать рассказывала, загадочно поглядывала на Устинью своими темными глазами и делала легкие знаки черными бровями: мол, мы-то знаем поболее того. Тёмушка, двенадцать лет прожившая у лешего в дочках, обладала не простым зрением и умела видеть сокрытое. А для всего Сумежья, выходит, вчера случилась лишь небольшая гроза, так и не пролившая дождя.
– Зато видела я, как за водой ходила, наших баб, – продолжала Еленка, – радостные все. У кого были в дому хворые, тем вчера к ночи полегчало. И девкам, и старухам. Не зря-таки старец молился, изгнал тех бесовок из озера. Дюжиха говорит: Дюжа два дня не ел, хотели того старца звать его отпевать, а к вечеру, как все пришли, жар у него спал, а утром и киселька запросил.
Устинья только кивнула. Это были радостные вести, но ее больше занимала собственная беда. Вчера парни успели привести еще три челна из Мокуш – тамошние мужики охотно явились, прослышав, что на Игоревом озере старец Ефросин чудеса творит и новый гроб всплыл, да не с кем-нибудь, а со сгинувшим Купальской ночью сумежским молотобойцем. Весь народ наблюдал, как четыре челнока пытаются догнать, окружить и поймать плавающий гроб – тот уворачивался, как живой, уходил из рук, словно тень. Два раза челноки переворачивались в этой погоне, и наконец, уставшие и промокшие, мужики бросили это дело.
Устинья надеялась, что во сне получит совет, но видела тот же старый сон: будто с трудом пробирается по берегу, путаясь в осоке, следит, как гроб с Демкой плывет вроде бы недалеко, заманивает, но не дается в руки. Теперь она хотела, несмотря на усталость от вчерашнего, поскорее встать, одеться и снова идти на озеро. Сердце обрывалось: а что если плавающего гроба там больше нет? Что если он показался только один раз, только однажды давал надежду его поймать? Только бы он там был – может, все же найдется средство…
Едва позавтракали, пришел Воята – собрался на ловлю. Когда Устинья вчера уже ушла отдыхать, он еще потолковал с мужиками, и теперь хотели попробовать поймать гроб рыбацкими сетями. Снасти погрузили на телегу, туда же села Устинья. Воята, правя Соловейкой, невольно хмурился. Поиски Панфириевой пещерки пока выглядели безнадежными, а сгинувшая Невея хоть и выпустила из лап добычу, да получится ли ее взять? Но, вспомнив о людях вокруг, разглаживал лоб и даже принимался петь, подбадривая шагающих возле телеги парней.
Прибыв на старое Гробовище, первым делом отвязали челнок и вышли на озеро. Выпрямившись, Устинья окинула жадным взглядом водяную гладь и с облегчением выдохнула:
– Вон он!
Темная громада домовины покачивалась на мелких волнах в паре сотен шагов от берега. Воята и Сбыня неспешно, чтобы не спугнуть, погребли туда. Гроб все близился. Вот до него уже пятьдесят шагов… тридцать… десять… Вот уже, казалось, достанешь рукой. Крышки не было, и Устинья отчетливо видела лицо Демки и сложенные на груди руки. Он сильнее зарос бородой и стал старше на вид – покойники всегда старики. На пальце у него кольцо, какое-то чужое. Сам Демка стал другим – морщины на лбу, седина на щеках в бороде – как будто ему лет сорок-пятьдесят, как будто он умер после долгой, неведомой жизни, в которой Устинье нет места. С трепетом глядя на Демку, Устинья понимала: так просто его не поймать, он находился рядом и в то же время за тридевять земель.
– Демка! – безнадежно окликнула она. – Проснись! Нет больше злыдни той, что тебя заморочила. Изгнана она силой Божьей.
Гроб покачивался на волнах, Демка оставался нем и недвижен. Крадучись, едва шевеля веслами, челнок подобрался к нему. Устинья подумала, что может даже перепрыгнуть прямо в домовину! Дух захватило от этой мысли. Но побоялась: если домовина перевернется – скорее всего, так и будет, – тело пойдет на дно, и тогда уж конец всему…
Все же она протянула руку, норовя ухватить домовину за край толстой стенки; потянулась через борт челнока – Воята схватил ее за ногу, чтобы не выпала и не перевернула долбенку. Уже почти коснулась кончиками пальцев дубовой коры… уже почти ощутила ее влажную шероховатость… волна качнулась, и домовину отнесло немного дальше. На локоть. Вроде бы гроб по-прежнему рядом – но Устинья села в челноке и стиснула зубы, чтобы не зарыдать. Так он и будет убегать, а в руки не даваться.
На Гробовище отроки развели костерок, повесили небольшой черный котел – солнце уже высоко, скоро пора будет подкрепиться. Тем временем подошли еще три челнока – мокушинских и барсуковских, кто рыбачил на Игоревом озере. Взяли сети и пустились в погоню за гробом. Устинья в этот раз осталась на берегу, чтобы не занимать место более полезных людей. Пока в котелке булькало, она стояла у самой воды, прикрываясь ладонью от солнца, и следила за погоней. Иной раз домовину и челноки заслоняла от нее осока, потом они опять появлялись. Четыре челнока окружили гроб, будто волки лося, растянули между собой сети и сближались, пытаясь опутать его и взять в полон. Но сети то сами путались, то цеплялись за угол домовины и рвались. Однажды совсем было поймали – но с одного челна слишком сильно потянули, а другой от рывка возьми и опрокинься! Пришлось челнок волочь к берегу, а незадачливые ловцы плыли сзади. Домовина же, будто дубовая лебедь, скользила всего в десяти шагах…