– Благо тебе будь, Устинья Купри… Евсеевна! – торжественно сказал Демка. – Коли говорят, что я тебе жизнью обязан… Взять с меня нечего, ну, как сумею, может, отслужу… как в разум приду. Хоть шерсти клок…
– Да ты что, – окликнул Воята, – не помнишь, что…
– Молчи! – Устинья вскинула руку. – Не говори ничего.
– И то верно! – одобрил Демка. – Устинья – девка умная, состоятельная, всегда дело говорит. С меня сейчас толку, как с ежа молока, а с ужа шерсти. Я, считай, заново на свет родился, только что под себя не хожу… и то еще не знаю. Так чего, мне теперь в домовине жить? В Сумежье-то пустят меня, или осиновыми кольями прочь погонят? Ефрем небось избранился весь, что на работу не хожу. Загулялся на том свете…
– Поехали-ка домой! – Сбыня, устав от чудес, обхватил себя за плечи. – А то дотемна тут проваландаемся, упырям на корм пойдем. До Сумежья-то еще десять верст, а солнце, гляньте, садится уже!
Глянув на солнце, все очнулись и заторопились.
– Так вы чего – не брешете, про упырей-то? – спрашивал Демка, пока его сажали в телегу.
– А вот стемнеет – сам увидишь.
Никто, кроме Вояты и самой Устиньи, не знал о ее обручении с Демкой. Когда Воята, хмурясь, подсаживал ее в телегу, она сжала его руку и сделала глазами знак: помалкивай. Воята двинул головой и промолчал: дело не его, не ему и решать.
Льняные полотна из ларя с приданым Устиньи, мокрые и извалянные в песке, наскоро отполоскали, отжали, свалили грудой в телегу. Покачиваясь и подпрыгивая на лесной дороге, телега тронулась прочь от озера, к Сумежью. Устинья сидела, отвернувшись от Демки. В груди ее словно проворачивался нож. Она вернула Демку к жизни, но теперь поняла предостережение матери Агнии – поняла, что именно отняла у него на прощание Невея…
Глава 11
После молебна на Игоревом озере отец Ефросин оставался в Сумежье еще три дня. Тиун Трофим, имея на дворе много пустых клетей для сбора боярской дани и товаров, выделил одну, и в ней старцу устроили келлию; тот ни в чем и не нуждался, кроме как в лавке, чтобы спать, и иконке, чтобы молиться.
Помимо молитв, отцу Ефросину хватило работы. Уже год у Власия не было попа, и отец Ефросин взялся за дело: обвенчал одним махом все пары, что справили свадьбы прошлой осенью или на нынешних Купалиях (были такие, кто, в горячке любви ничего иного не замечая, ухитрились сойтись и сбежать, не попав ни в одну из случившихся бед), окрестил всех родившихся за год младенцев (все мальчики получили имя Гавриил, так как накануне был Собор Архангела Гавриила, но почти все родители сочли, что это в честь Вояты) и отпел на кладбище всех покойников. Все хозяйки наперебой присылали ему разной снеди; никто не думал, что Трофим старца не покормит, но всем хотелось отблагодарить бога за помощь.
Еленка тоже послала кое-что, и как-то утром Устинья и Тёмушка зашли с лукошком на Трофимов двор. Трофимовы дети показали им клеть, назначенную келлией.
– Не рано ли мы? – шепнула Тёмушка. – Может, он спит еще?
– Хи, спит! – махнул рукой Ивша, Трофимов сын. – Он никогда не спит! Ни днем, ни ночью! Хоть в полдень, хоть в полночь зайди – он все молится. Мать говорит, святой старец у нас!
– Ну а как же? – серьезно отозвалась Тёмушка. – Простой не сумел бы тех бесов из озера изгнать!
Ивша тихонько постучал в дверь клети, заглянул, потом сделала девушкам знак: а что я говорил? Старец разрешил войти и, ответив на преветствия, показал на угол: там громоздились мешки, горшки и туеса. Он сам ел как птичка и все, что можно хранить, собирал для доставки в монастырь.
– Отче, позволь спросить у тебя… – начала Устинья, пока Тёмушка разбиралась с принесеным. – Ты видел… ну, их… на озере… Архангелов и ее… ту бесовку…
Отец Ефросин в ответ лишь смотрел на нее, чуть склонясь на правый бок. Глаза у него были добрыми и светлыми, но такими отстраненными, что Устинья сомневалась, а видит ли он ее на самом деле?
– Старче, помоги мне! – Устинья прижала руки к груди. – Кто она? Ответь. Ты знаешь. Кому знать, как не тебе. Почему архангелы так долго мучили ее, чего добивались? Она называла им свои имена, тех имен было сотню или больше. Что же за бесица такая к нам явилась? Откуда у нее такая сила?
Отец Ефросин сел на единственную лавку, где для него был положен простой соломенный тюфяк, но никто не видел, чтобы он на нем спал.
– Я, девица, когда был того отрока моложе, – старец показал на отворенную дверь, из-за которой за ними наблюдал любопытный Ивша, – послушание принимал в Юрьевом монастыре. Роду я боярского, да сиротой остался еще мальцом и склонность имел Богу послужить. И был у нас там один старец, отец Рафаил. Он много со мной беседовал, только я мало что понимал. Девяносто лет, – отец Ефросин засмеялся над своим долголетием, – не вспоминал, а ныне, как явились мне архангелы, воины Господни, вспомнил…
Он замолчал, и Устинья с трудом сдерживала желание спросить: «Что вспомнил?»
– Самого отца Рафаила как живого вижу. Рассказывал мне, что когда Всевышний первого человека создал, увидел он, что тот один, и сказал: «Нехорошо быть человеку одному», и тут же создал ему женщину из земли, подобную ему, и назвал ее Лилит, и привел к Адаму. А как сошлись они, так и начали ссориться. Она ему говорит: мы оба равны, из земли созданы, и я буду лежать сверху, а ты снизу. Адам ей говорит: не бывать такому, я буду сверху, а ты снизу. И так бранились они, и ругались, и не было меж ними никакого доброго дела…
Отец Ефросин усмехнулся, скорее над тем, что кто-то так много волновался из-за этого «дела». До Устиньи только сейчас дошло, о чем речь, и она низко опустила голову.
– И не могли они никак к согласию прийти. Разозлился Адам, а Лилит взяла и улетела от него. Послал Всевышний трех ангелов – Санви, и Сансанви и Санмаглака, – чтобы вернуть ее. Отправились ангелы за ней и настигли ее над морем, где после египтяне потонут. Схватили ее, а она нипочем к мужу своему возвращаться не желает. Спросили ее: почему домой не идешь? Она говорит: «Ненавижу я Еву, вторую жену мужа моего, и буду вредить ей и ее детям, как только смогу. Возьму в мужья себе сильного беса и нарожу бесов множество, чтобы тоже вредили людям». Сказали ей ангелы: «Не отпустим тебя, пока не примешь ты наше условие, что каждый день будут умирать сто твоих сыновей». И приняла она это условие, и поэтому каждый день умирают сто бесов. И еще сказали ей: «Клянись нам, что во всех местах, где ты увидишь наши имена – Санви, и Сансанви и Санмаглак – или услышишь, как их произносят, не будет у тебя власти входить в этот дом и младенца губить». И она поклялась луной и солнцем. Но с тех пор тайно бродит бесовка по миру, ревнуя к потомству Евы и ища погубить… С ней говорил царь Соломон, и еще многим она являлась, святым и самим Архангелам. А когда Мария, Пречистая Дева, родила Истинное Слово Божие, пришла и к нему Лилит, удушить пыталась. Архангел Михаил встретил ее, схватил и вынудил назвать ее нечистые имена. Тогда заклял ее Михаил, великий князь, и сказал: где будут ведомы ее имена, где будут поминать его имя, и Архангела Гавриила, и Архангела Сихаила, туда не посмеет она подступиться. С тех пор заклинают ее силою Господа Иисуса Христа Сына Бога Живого, и силою Святой Девы Марии Богородицы, Матери Господа нашего Иисуса Христа, и святым Николаем Милостивым, скорым помощником, и четырьмя евангелистами, и святым равноапостольным князем Владимиром и бабкой его Ольгой, и святыми страстотерпцами Борисом и Глебом, и Анной Новгородской, и святым Иоанном-епископом…
Устинья только крестилась. Она-то думала, что бесовка – не то Иродиада, не то ее дочь, но теперь то предание о плясках на пиру показалось простым, как сказка про курочку-рябу. Что там распутный царь Ирод с его странным семейством, где в женах ходят племянницы и внучки! Еще в детстве Устинья слышала от отца о том, как Бог сотворил людей, она знала их имена – Адам и Ева. Теперь же для нее мир содрогнулся на своей привычной основе – и оказался иным! Даже Господь не сразу догадался сделать мужчине жену из ребра. Сначала он сделал двоих, мужчину и женщину, сразу из земли, одинаковых. Первой на свете женщиной была не Ева, праматерь рода людского, а Лилит! Не умея покоряться мужу, та не стала матерью людей, а наплодила бесов. Бесчисленных бесов – каждый день ангелы истребляют по сто ее сыновей, но мир по-прежнему ими полон. А сама Лилит – чудовище, состоящее из грязных волос и горящих адским огнем глаз – так и бродит по миру, из бессмысленной злобной ревности убивая всякого младенца из потомства Евы, до которого может дотянуться. И чего тут дивного: среди людей разные жены человека тоже, бывает, друг друга ненавидят и детей чужих извести пытаются. Видать, бесовка Лилит им на ухо по ночам шепчет…
– Устя, ты чего? – Тёмушка осторожно потянула ее за рукав. – Пойдем, не станем старцу мешать.
Очнувшись от мыслей, Устинья обнаружила, что отец Ефросин уже погружен в беззвучную молитву, а Ивша из-за двери делает им знаки. Они ушли, но до самого вечера Устинья не могла опомниться, пытаясь уложить в голове открывшуюся ей бездну – повесть о злобе и ревности, существующих столько же, сколько сам белый свет.
Покончив с делами в Сумежье, через три дня отец Ефросин собрался восвояси. В лодке, которую выделил ему Трофим, кроме двух отроков-гребцов сидела бабка Перенежка с кулем своих пожитков.
– Приходила ко мне Настасеюшка, кровиночка моя, приходила! – охотно рассказывала довольная бабка всякому, кто готов был слушать. – Отдала я ей перстенек драгоценный. Взяла она его, поклонилася мне в пояс и пропала. Теперь-то она успокоится, желанныи мои.
Устинья, провожая старца и бабку, в душе была согласна: теперь Настасея успокоится. Если Демка, лишившись перстня Невеи, вернулся в мир живых, то Настасею тот же перстень переведет в мир мертвых, где ее единственное место. А для ее бабки самым подходящим местом будет Усть-Хвойский монастырь. Оставшись одна на свете, явно не в здравом уме, та нуждалась в заботе о спасении души своей и внучки. Вместе с Перенежкой Устинья послала игуменье выстиранные и высушенн