– Молодой человек, вы говорите по-немецки как по-русски.
– Это как, Карл Иванович? – не понял новичок.
– Русские, по сравнению с немцами, говорят гораздо тише. Отсюда и артикуляция получается вялая, стертая. Немцы говорят громко, гортанно, голосовая мимика у них выражена четче. Не надо улыбаться, надо смеяться, чтобы вас приняли за своего.
В зале, очевидно, собрались одни немцы. Вполголоса здесь никто не говорил. Наконец заиграл оркестр, но бурное общение гостей продолжалось все так же шумно.
«Да, это не театр в Москве, где на человека, который просто чихнул, посмотрели бы с осуждением».
Как черт из табакерки, на сцену выскочил конферансье. Черная визитка, белая манишка, неизменный цилиндр и монокль в глазу. Вероятно, чтобы перекричать зал, он заорал, фальшиво картавя:
– Майне дамен унд херр, леди энд джентльмен, – и так далее, еще на нескольких языках.
Протараторил пару шуток на грани приличия, сорвал вялые аплодисменты, после чего по сцене под оглушительную музыку пронесся зажигательный канкан. Изящные женские ножки взлетали выше головы. Их сменил конферанс, следом парочка юмористов ядовито издевалась над тем, что провинциальный городок Бонн внезапно стал мировой столицей. Ох, уж это высокомерие берлинцев над провинцией. Ведущий и юмористы наперебой соревновались в остротах по поводу правительства, цен, женщин, неверных мужей. Посетители бурно реагировали репликами и аплодисментами. Сигаретный дым висел под куполом зала, как грозовая туча.
Вилли и Ганс непринужденно обменивались шутками и комментариями. Выпивка и легкие закуски создавали прекрасное настроение. После скабрезного ведущего на сцену вышел тщедушный мужчина. Оркестр притих. Он достал из кармана мятые листы и стал читать свое произведение.
Неожиданно Рихтер стал серьезным, а на удивленный взгляд Мюллера пояснил:
– Я уже слышал этот рассказ.
Между тем автор с юмором прошелся по союзникам, оккупировавшим Германию.
– Господа, теперь мы не просто немцы, теперь мы – американские немцы, – он попытался изобразить толстяка. – Русские немцы, – и стал креститься, как будто увидел лукавого. – Даже английские немцы и, кто бы мог подумать, – французские. Скажите, кто хочет быть французским немцем?
С дальнего столика что-то крикнули в ответ.
– Официант, отнесите на тот столик порцию лягушек, – тут же отреагировал автор. Зал взорвался хохотом. – Ждать от нынешних хозяев Германии, что они скоро уйдут восвояси, в дикую тайгу или за океанскую лужу, не приходится. Наоборот, судя по всему, скоро мы увидим, как по Берлину проползет, как змея, колючая проволока на столбах и появится граница. Представляете, заглянул как-то Фриц проведать соседку из соседнего подъезда. Сделал свое мужское дело и довольный выкатился во двор, а между его подъездом и соседним уже стоит пограничник, а жена из-за границы орет: «Отдайте мужа!»
Из зала посыпались веселые комментарии.
– Где теперь, скажите, мы будем брать дешевую еду и доступных девочек? Или, наоборот, дешевых девушек и доступную еду? Как правильно?
Зал завелся. Реплики сыпались водопадом.
– Потом появится здоровенная стена. И мы будем подпрыгивать, чтобы посмотреть, как там у русских немцев. С этой стороны нас поддержит долгами Америка, а с той стороны их обчистит Сталин. Сейчас я вам прочитаю воспоминания одного человека из-за такой вот стены.
Автор с сарказмом стал рассказывать, как одни голодали, а по другую сторону стены веселились. Дети одних дрались за корку хлеба, а других лишали пирожных за плохие отметки в школе. Женщины готовы были отдаться даже за еду, но их отвергали из-за худобы. Страдали одни и веселились другие. Живущие в достатке считали себя избранными и не имели никакого желания делиться с теми, за стеной.
Зал, разогретый алкоголем и присутствием игривых женщин, сыпал едкими шутками и комментариями. Вилли заметил, что Ганс, наоборот, все больше мрачнел. Он не сказал ни слова.
Внезапно автор замолчал, дождался паузы и закончил:
– Это воспоминания человека, находившегося в варшавском еврейском гетто с 1940 года. Там, внутри польской столицы, стеной отгородили местное население от пришедших арийцев и их приближенных. За несколько лет за стеной погибло несколько сот тысяч евреев. По одну сторону были люди, по другую – немцы.
Установилась гробовая тишина. Автор убрал листочки в карман и, шаркая ногами, ушел со сцены. Это был шок. Немцы замерли, опустив глаза. Они вдруг осознали, что у каждого в этом зале была своя травма от прошедшей войны. Им снова об этом напомнили, а они так хотели все это забыть.
Матвей почувствовал, как у него похолодела спина. Такого яркого эмоционального удара не ожидал никто. Не сразу посетители пришли в себя. Немного позже оркестр потихоньку стал наигрывать простенькую музыку. Люди стали шевелиться, заговорили сначала отдельными фразами, потом выпили и постепенно стали отходить от оцепенения. Вечер и жизнь продолжались. Кордебалет выступал зажигательно, жанровые сценки из берлинской жизни вновь веселили зрителей.
Рихтер и Мюллер, не сговариваясь, решили прогуляться по ночному Берлину. На Кудамм ярко горела реклама, из многих мест доносилась музыка, люди веселились.
– Когда я первый раз услышал эту сценку под названием «Стена», долго не мог прийти в себя. Наши деды испытали позор от поражения в Первой мировой войне, отцы во Второй. Чем мы с тобой можем гордиться, Вильгельм, как ты думаешь? – все-таки Ганс начал этот разговор.
Теперь было важно понять, это искренние проблемы молодого человека или взяли верх профессиональные рефлексы контрразведчика, и он, на всякий случай, хочет прощупать собеседника.
– Кем воевал твой отец? – поинтересовался Вилли.
– Офицер абвера.
– Значит, ты можешь гордиться своим отцом за то, что он не был в войсках СС. Мне кажется, теперь важно другое. Сможет ли твой сын гордиться отцом, если снова нас втянут в войну, холодную или горячую. Кем ты будешь?
– Как кем? Разведка, – выпалил Ганс и тут же осекся. Он проговорился и тут же перехватил инициативу: – Скорее всего, но точно не знаю. А ты кем будешь?
– Я поеду в Рамштайн.
– Зачем в Рамштайн? – в недоумении спросил собеседник.
– Потом как-нибудь объясню, – загадочно улыбнулся Север.
Он понял за сегодняшний вечер, что с этим парнем можно работать. Вирус фашистской пропаганды не прижился в его душе.
В начале ноября Вилли позвонил своему новому другу.
– Привет, Ганс. Помнишь, я говорил тебе о человеке из Ростока? Он скоро должен подъехать, ты обещал его проконсультировать.
– Помню, конечно. Я от своих слов не отказываюсь и навел кое-какие справки. Ему будет интересно. Когда его ждать?
– Через пару недель. Но я звоню тебе по другому поводу. Мой знакомый выкупил две путевки на открытие горнолыжного сезона в Австрии, с большой скидкой. Но сам поехать не может. Отпросись на недельку на работе, съездим, развлечемся. Ты узнаешь, как отдыхают снобы. Представь, Хохгурль – это самый высокогорный горнолыжный курорт Австрии из числа тех, у которых нет ледника, и этим все сказано. Зона катания здесь начинается на высоте 1800 метров! Ты стоял когда-нибудь на горных лыжах перед спуском с Альп с симпатичной дочкой миллионера?
– Пока нет, – собеседник заинтересовался, но все еще колебался.
– Жить мы будем в отеле «Кристалл», это лучший горнолыжный отель в Обергургле. Ты надеваешь ботинки в отеле, открываешь дверь, и вот ты уже на подъемнике, это очень удобно. В лучшем отеле Хохгурля есть все: бассейн, спа, джакузи, фитнес-центр, парикмахерская, отличный ресторан с собственным винным погребом. На открытии у них всегда весело. Мы не можем пропустить такой праздник. Или ты предпочитаешь глотать бумажную пыль в своей конторе? Ну, ты со мной?
– Да, черт возьми! Живем один раз.
– Все, договорились. Я беру билеты на поезд. Через восемь часов мы в Инсбруке, там закажу машину напрокат, сто километров – и мы в раю под названием Хохгурль. Спасибо, что не бросил друга на растерзание богатых наследниц.
«Центр-32. Согласие Сынка на поездку получено. Место рандеву – „Кролик”. Сроки прежние. Север».
По дороге из Инсбрука в отель Вилли по естественной надобности заехал на тихую стоянку, где находились только легковая «вольво» и пикап.
– Ну вот мы и у «Кролика». Отлучусь на минутку, – Север выбрался из машины. – Вылезай, Ганс. Посмотри, какой вид, а какой воздух!
Напарник тоже вышел размять ноги. Настроение было отличное. У соседнего пикапа отъехала в сторону дверь. Больше он ничего не помнил.
Очнулся немецкий разведчик оттого, что его бесцеремонно хлестали по щекам, приводя в чувство:
– Просыпайтесь, герр Рихтер, вас ждут великие дела.
Ганс наконец смог сфокусировать взгляд. Темное, явно подвальное помещение, без окон. Под потолком лампочка, забранная в металлическую сетку. За деревянным столом напротив сидит лысый толстяк пожилого возраста и довольно улыбается. За спиной, на расстоянии одного шага, на диванчике расположился здоровенный мужик, готовый в любой момент сорваться, если гость начнет буянить. Руки скованы наручниками.
– Где я? – В голове шумело, пересохшие губы плохо слушались.
– В гостях, Ганс, в гостях. Если ты обещаешь вести себя разумно, мы снимем наручники. Ты профессионал и догадываешься, что увечить тебя нам нет никакого смысла. В Кельне на курсах повышения квалификации в БНД тебя же учили, как надо вести себя на допросе, – лысый бегло говорил на немецком, но явно со славянским акцентом.
– Что вам от меня надо?
– Догадайся, мой мальчик, ты же умный, – у тюремщика был удивительно ласковый голос.
– Я ничего не скажу.
– Скажешь. Когда я спрашиваю, мне все отвечают. Хотя нам не очень интересна твоя мышиная возня с кучкой примитивных осведомителей.
– Тогда – что? – Пленник уже справился с ситуацией и немного успокоился.
Но это не входило в планы матерого вербовщика. Чтобы быть уверенным в результатах вербовки, объект должен пройти через психологический кризис. Опустошиться до дна, потерять точку опоры, веры, зайти в тупик. Вот тогда постепенно можно будет начинать формировать заново его мировоззрение. Подбрасывая аргументы, обсуждать возможные решения, помогать искать выход. Точно так же работает опытный психиатр. Когда пациент в тяжелом стрессе, можно, конечно, начать давать советы, как себя вести, выписывать препараты, советовать заняться аутогенной тренировкой, но ядро болезни остается.