– Это колдовство, хан! – один из следопытов похлопал себя по глазам, затем по рту и ушам, отгоняя злых духов. Остальные последовали его примеру, звонко шлепая себя по лицу. Это очень походило на рукоплескания, которые Кычак слышал в театре первого визиря Сулем-шаха, когда по молодости жил заложником в Уйдафарском султанате. Его даже посетило чувство, похожее на ностальгию. Хотя хан никогда не был сентиментальным. Он только вздохнул, спокойно рассматривая исчезающие следы: – Да, колдовство… – пробурчал он и вытащил из-за пазухи какой-то амулет из переплетенных между собой веточек, скрепленных трухлявой бечевкой. Затем он на мгновение прикрыл глаза и крепко сжал амулет в кулаке. Сухие ветки захрустели, и вот из ладони хана на землю посыпалась древесная труха. Следопыты ахнули, один из псов тоненько взвыл. Закаленные и бесстрашные степные воины вели себя как дети в грозу. Только что под кошмой не прятались. Неуловимо все изменилось и плавно проявилась колея, которая, петляя между деревьями, уводила дальше в лес. Хитрые яровиты путали степняков как могли. Два дня назад следы стрелецкого отряда стали уводить в глухую чащу. Но тогда чары развеялись сами. И отряду хана, оказавшемуся в непролазных дебрях этого проклятого леса, пришлось почти полдня возвращаться обратно к месту, откуда телеги стрельцов ушли в сторону. Кычак начинал злиться. Он никак не ожидал от обычно степенных и медлительных яровитов такой прыти. Судя по остаткам коротких стоянок, стрельцы обогнали отряд берендеев уже на три-четыре дня, а может и того больше.
– Продолжайте! – кратко бросил хан застывшим воинам и, достав из седельной сумки красивую длинную трубку, стал набивать ее душистым табаком из украшенного жемчугом кисета. Из всего улуса курил только он, пристрастившись к этому зелью в молодости, еще когда жил в гостях у султана. Его простоватые воины считали это признаком власти. Только хан может выпускать из себя кольца пахучего дыма. Что, как подумалось Кычаку, было не так уж далеко от истины – табак стоил очень недешево, доставляемый с востока редкими караванщиками, которые не боялись торговать со степняками.
…
Всеволок вел свой отряд по все больше темнеющему лесу, почти не останавливаясь. Люди прорубались сквозь густые заросли лесной подстилки, иногда, буквально протискивая нагруженные припасами телеги между стволами. Днем становились только на недолгий привал, чтобы дать отдохнуть животным. Стрельцы махали топорами как заведенные, когда они совсем выбивались из сил, на смену им приходили возницы и казаки. Всеволок стремился как можно быстрей уйти от степняков. Когда волх, пославший в очередной раз своих мелких разведчиков назад путать следы, сказал, что проклятые берендеи большим отрядом идут по их следу, боярин сам стал периодически брался за топор, помогая стрельцам.
Наконец лес закончился и отряд оказался на постепенно редеющей опушке. Дальше простиралось болото с частыми мелкими кочками. В паре верст впереди, уже за топью, виднелась стена леса. Иногда в глубине болота что-то утробно булькало, как будто в животе у голодного великана. Всеволок достал подзорную трубу и стал рассматривать окрестности. Вправо и влево на много верст виднелась одна и та же безрадостная картина. Все болото было затянуто мхами, и только в редких местах виднелась черная стоячая вода, изредка выпускающая из себя пузыри утробного гнилого духа. Кое-где надо мхом поднимались небольшие островки, на которых теснились рощицы чахлых, изувеченных магией деревьев, или заросли колючего черного кустарника, который тут был в изобилии. Гиблое место. Боярин вздохнул и оглянулся на Фролку. Тот слегка пожал плечами, уныло рассматривая топь. Дескать – “решать тебе, боярин”. Бродобой оперся на свой посох и досадливо крякнул. Подошедший Густав схватился за голову и стал ругаться на своем грубом для яровитского уха языке.
– Пойдем обходить, много времени потеряем. Казаки сказали там дальше на север одни топи. – задумчиво проговорил волхв.
– Сам знаю. – зло отрезал Кручина. Затем вздохнул и властно закончил. – Гать будем делать. Могут твои лешаки дорогу указать, где стелить? Чтоб телеги прошли. Вон видишь, островков много – значит неглубоко.
– Да ты в своем уме ли, боярин!? – изумленно развел руки Бродобой. Над сгрудившимися стрельцами, измотанными бесконечной рубкой молодой древесной поросли, пронесся гул тяжкого вздоха. Поняв, что переборщил, ведун чуть виновато кашлянул, и уже другим тоном добавил. – С Сормаха помощью может и пройдем…
– Ты вот еще поспорь со мной… – пробурчал Всеволок и как-то обиженно и одновременно сурово посмотрел на волхва, но продолжать не стал.
Фролка в это время пытался длинным древком пики прощупать болотное дно и чуть не сверзился в черную жижу. Емка вовремя ухватил его за полу кафтана. Боярин зло сплюнул, посмотрев на шумно матерящегося холопа.
– Ну куда ты полез, дурень! – не выдержал все таки Кручина.
Обычно не лезущий за словом в карман холоп, на этот окрик боярина даже не огрызнулся, продолжив проклинать этот лес, болото, да и вообще все на свете.
Бродобой молча собрал свое зеленое воинство и раздал им длинные хворостины. Затем скинув свою провонявшую псиной шубу, разувшись и подвернув портки, сам мужественно полез в болотную жижу, прощупывая топкое дно посохом. За Бродобоем повизгивая, в тухлую холодную воду вступили лесовики.
Охрипший Полуха принялся гнать ворчащих стрельцов на рубку деревьев.
На покрытой моховым ковром болоте, тем временем стали появляться вешки. Лешаки вместе с ведуном безошибочно втыкали прутья в неглубокие места, где можно было как-то протащить тяжелые телеги. Стала появляться вихляющая тропка из воткнутых в илистое дно жердин.
Стрельцы стали приносить туго перевязанные связки хвороста и тонкие стволы молодых деревьев. Все это они укладывали в воду под контролем Фролки. Емка со Щепой и еще пара возниц распределяли хворост и, разувшись, утаптывали его в воде ногами.
– Сермяга. – сказал боярин, увидев, что волхв с лешими, которым вода иногда доходила до шеи, добрели почти до середины болота. Бродобой как раз вылавливал из воды оступившегося и ушедшего под воду зеленого человечка. Выловленный лешак плевался и раздраженно верещал. – Возьми людей, и как ведун все пройдет, переведи коней на ту сторону. Все хорошенько там разведаете. Понял? Чтобы неожиданностей мне не было.
– Сделаем, боярин. – сотник кивнул и, отвернувшись, свистнул своим казакам. – Буян! Возьми пятерых и коней самых легких, да снимите все лишнее! На ту сторону переправимся, в разъезды пойдем!
– Неможно усе с коней, атаман. Жрать то шо будем? – возмущенно встрепенулся десятник.
– На руках тогда отнесешь! Потом на коней навьючишь! Тебя тока от титьки оторвали, что ты несмысленышь такой!? – завелся Сермяга. – Як скаженный…
До самой темноты люди рубили тяжелые ветки, снося их к переправе. Гать потихоньку роста. Все страшно устали. Сам Всеволок, скинув кафтан и деловито поплевав на ладони, взялся за топор. Перекусывали прямо на вырубке. Збор с Сарышем только успевали подносить тяжелые кожаные котелки с заправленной жиром кашей и куски отварной козлятины. Вместо свежего хлеба кашевар насыпал всем горсти крупных опостылевших сухарей.
Для восстановления сил, боярин распорядился налить всем по малой чарке казенного вина, пара бочонков которого еще оставалось в обозе. Наскоро перекусив, люди, подгоняемые Всеволоком, снова взялись за топоры. Даже ведущие себя обычно обособленно, опричные включились в дело, помогая увязывать собранный хворост. Работу прекратили, когда небо уже совсем почернело. Все выбились из сил. Поэтому в караул двужильный Кручина определил себя сам вместе с Фролкой и Щепой.
– Уйдем ли от берендеев, боярин? – заговорил обычно немногословный Щепа, повернувшись к затухающему костру спиной и пристально вглядываясь в мрачную темноту леса.
Сидевший рядом на поваленном бревне Всеволок усмехнулся: – Уйдем… По другому никак. Иначе, только в сыру землю. Ты ж не хочешь?
– Неее… – со смешком ответил плечистый холоп и хлопнул на щеке комара. Летучие голодные твари даже в этих пустых гнилых землях изредка, но все же беспокоили.
– От то то ж… – ответил боярин.
На этом разговор захирел и только шаги Фролки, с пищалью в руках обходящего лагерь, нарушали ночную тишину. Да еще всхрапывание спящих волов и треск прогорающих поленьев. Но мысли боярина были все равно неспокойны. Берендеи явно идут по их душу. И настойчивость, с которой отряд Всеволока гонят через леса, очень тревожит. Насколько понимал кочевников Кручина, они бы уже плюнули давно и повернули в степь. А тут нет – уцепились, как репей. И колдун еще сильный с ними. И зачем всем улусом идут? Загадка. Непростые берендеи, совсем непростые. Раз продолжают преследовать, значит им что-то необходимо – это только Редька, больше никакой ценности у Кручины в отряде не было. Опыты Густава в глазах боярина сразу выросли в цене – от царской придури, каковой Всеволок все это в глубине души и считал, до наиважнейшего государственного дела. Хотя, было бы совсем сильно важное - царь бы полк целый направил, а не полсотни каторжников безносых и казаков оборванных, да еще и опричных этих дуболомов. Хотя, кто знает? Может, дело важное и скрытное? Вон – целую пушку дали. Да и малым отрядом пройти все легче. А перебьют, то не жалко? Непонятно… Если бы не степняки эти. Поначалу боярин об этом даже не задумывался. Не до того было. Бей да беги – главное удрать подальше. А теперь вот пришло осознание всей этой экспедиции. Значит, во чтобы то ни стало, нужно дело это доделать. Редьку надо бы беречь, да пуще глазу. И приставить к нему верного Щепу, для пущего охранения.
– Ты Щепа, теперь будешь при Редьке. Чтоб ни соринки на него не прилетело. Понял меня? – произнес Всеволок.
– А че тут не понять? Все будет, боярин, как скажешь. – удивился Щепа. – А ты как же?
– Мне Емки одного хватит. В случае чего, спину прикроет. Да и Фролка есть.
Щепа только согласно покивал.