Митроха, зачем-то поплевав на руки в высоких заляпанных дорожных крагах, и с возгласом: – “Пошла родимая!”, стал, все больше разгоняя, крутить ручку блестящего круга, наверное с полтора аршина шириной, закрепленного на вычурном приборе, из которого во все стороны торчали петли металлической проволоки и разной величины стеклянные шары. Трескотня раскрученного медного диска стала заглушать даже звуки топоров. Вокруг приделанного к аппарату медного же шара стали появляться редкие голубоватые искры. Искры вылетали все чаще и чаще, пока не стали сливаться в маленькие змеящиеся молнии. Митроха почувствовал, как волосы на голове поднимаются дыбом. Сколько раз он уже помогал Редьке в его опытах, но никак не мог привыкнуть к этому ощущению. Этот момент холопа всегда пугал и одновременно завораживал. Густав с улыбкой и затаенной надеждой смотрел на ветвящиеся крошечные разряды. Часть его давно немытых сальных волос тоже поднялась вверх жирными неопрятными сосульками.
– Крутить! Крутить! Festi! Festi! – прокричал Редька. Кто-то сзади ахнул – наверное Щепа или один из стрельцов заглянул полюбопытствовать и, испугавшись, тут же скрылся. Митроха яростно накручивал рукоять. Наконец, ярко сверкнувший разряд устремился к металлической булаве, затем перекинулся на следующую. И вот уже над тем, что несведущие глупцы называли “вратами Нави”, заиграл прерывистый круг из ярко сверкающих разрядов. Маленькие молнии прыгали между воткнутыми стеклянными шарами, периодически отскакивая от серебряных медальонов. Густеющий столб теплого воздуха в центре врат стал потихоньку вращаться, плавно ускоряясь вслед за бегающими яркими разрядами, превращаясь в пока еще маленький прозрачный смерч. Ощутимо повеяло холодком. Краешком сознания Митроха услышал звук далеких нечеловеческих диких воплей, как бы приглушенных расстоянием. Эти крики в голове нарастали, сливаясь в один продолжительный многоголосый леденящий крик. Видимо, Редька тоже их услышал, потому что тут же замахал руками с криком: – Stare! Stare festi!
Обессилевший холоп, тяжело дыша, медленно опустился на землю: – Ну и загонял же ты меня, Густав…
Дующий из-под земли мертвяцкий ветер перестал крутиться и вернулся к своему исходному состоянию. На сером пепле который еще недавно был травой, Митроха успел заметить быстро тающий иней. А нетерпеливый Редка уже ползал на четвереньках, рассматривая разложенные там предметы. Первым делом он взял свой пистоль, направил на бревна сруба, взвел курок и нажал на спуск. Раздался безобидный щелчок. Густав задумчиво посмотрел на оружие и небрежно отбросил его за границы серого круга. Потом аккуратно поднял саблю. Он повертел ее в руках, внимательно осматривая – лезвие возле рукоятки побурело и покрылось темно-рыжей ржавчиной с чернеющими пятнышками маленьких рытвин. Сама деревянная рукоять превратилась с трухлявую гниль, удерживаемую только позеленевшей медной проволокой. А вот натертая хитрой жидкостью часть клинка блеснула чистым матово-серым металлом. Над сероватым лезвием поднималась еле заметная легкая дымка. Густав очень осторожно проверил остроту лезвия и одобрительно поцокал языком. Положив клинок, ученый человек покопался в зерне и положил весь мешочек в карман своего фартука, затем без интереса пошурудил заржавевшие гвозди и брезгливо откинул в сторону почерневший нож, рукоять которого осыпалась гнилой трухой. Затем бережно взял покрывшуюся темной патиной клетку с двумя трупиками мышек и понес их к стоявшему возле раскладного секретера столику, сколоченному из нескольких досок, закрепленных на невысоких бревнышках. Митроха удрученно покачал головой. Не понимал он этой грязной возни с мертвым зверьем, со странной брезгливостью каждый раз наблюдая, как хозяин ковыряется в потрохах. Тот называл это – dissectio. Слуга с трудом поднялся на затекшие ноги и пошел к Збору наполнить бурдюк. А в это время Редька, как зачарованный, смотрел под светом простого свечного фонарика на медленно сокращающееся крошечное мышиное сердечко.
…
Между тем острог быстро рос. Хотя частокол был местами низковат, да и кривоват, составленный из разномастных, порченых магией, стволов. Но, по крайней мере, за ним можно было обороняться. Бревна стены подперли забитыми в наклон “упорочными” стволами. Чтобы неглубоко врытый частокол не растащили арканами. Несколько человек между упорами вбивали и затачивали, направленные наружу, колья. Над местом, где Редька занимался своими “опить”, уже появилось некое подобие крыши из тонких деревьев, на которые были аккуратно уложены толстые куски дерна, оставляя открытой только серую плешь мертвецких “врат”. Хотя Редька и пытался объяснять боярину, что это не совсем врата, или совсем даже не врата, но доходчиво разъяснить Всеволоку, в итоге так и не смог. На готовой крыше построили подобие караульной будки, где могло поместиться двое стрелков. Ежели они не в тулупах… Такую же крышу сейчас сооружали над “казармой”. Получался достаточно длинный и открытый с одной стороны сарай, где у одной “стены”, фыркая, жевали свою жвачку буйволы, а у другой делали настил из бревен над погребом. В этот погреб, под контролем Фролки, снесли почти все оставшиеся припасы, порох и наполненные бурдюки и бочки с относительно чистой водой. Хотя она и сделалась едко-горьковатой на вкус от Бродобойных травок. У неширокого, на одну телегу, выезда из острога поставили пару оставшихся щитов гуляй-города и перед ними наспех сколоченную рогатку. Между щитами выглядывало грозное дуло пушки, сейчас закрытое рогожей. Чуть правее от нее, загораживая занавешенный проход к серой плеши, стояла опричная повозка, развернутая задним оконцем ко въезду в крепостец. На свободном пространстве двое стрельцов, оставшихся в одних портках, высверливали коловоротом толстые длиной в два аршина бревна. Третий тут же туго обматывал эти бревна толстой веревкой и обмазывал булькающим в маленьком котелке клеем, сваренным из сушеной рыбы, мешок которой Фролка с руганью выторговал в Черноборском приказе. Хотя и не положено им было по причине малого числа отряда. В лесу все так же раздавались стук топоров и командные крики Полухи и к острогу периодически спешили груженные лесом телеги.
Один из раненых все-таки скончался. Гнилой яд ящера сделал таки свое дело. Тело закопали недалеко в лесу, закидав неглубокую могилу камнями. Панихиду проводить было некогда, поэтому жрец прочитал краткую молитву, предоставив душу усопшего грозному Сормаху.
Оставшихся раненых с несколькими возами Всеволок отправил подальше в лес.
…
Следующим днем Кручина увидел то, чего так опасался. На степном языке показался несущийся во весь опор всадник. Это был сам Сермяга.
– Идут! – подлетев на взмыленной лошади, крикнул казачий сотник. – Весь улус идет. Думаю, передние скоро тут будут. Я уж сюда напрямки поскакал, хлопцы лесом пошли.
– Ух! Сермяга, дуй в лес – зови всех! – Всеволок стал оглядываться в поисках Фролки и Бродобоя. – Фрол! Фрол!!! Заканчивай землю резать и гони всех в острог!!!
Поняв, что степняки пришли, люди засуетились, пытаясь доделывать незаконченную работу. Через минут десять прибежали валившие лес стрельцы, во главе с Полухой.
Возницы, в сопровождении Сермяги и нескольких казаков, нещадно нахлестывая волов и коней, поспешили скрыться в лесу. На опушке волхв, нагнувшись, что-то сурово втолковывал скрытому высокой травой лешему.
Наконец все собрались в остроге. Десяток человек заканчивали вбивать колья по всему периметру крошечной крепости. Потянулось томительное мрачное ожидание, разбавляемое только суетливым стуком топоров и зычными командами. Люди нервно проверяли оружие, все ждали скорое появление берендеев. Емка с Фролом вытащили из погреба три небольших ящика ядер гранатных и раздали стрельцам. Ладные были ядра, новые чугунные, еще не успевшие покрыться ржавью, лежа на приказных дворах. Зажигать их и не надо было. Чиркнул облитым воском пупырышем по бревну – само загорелось. Знай себе – кидай во вражину! Главное, чтобы не под ноги…
Ипатич мерное елозил своим точильным камнем, правя затупившиеся топоры, бердыши и сабли. Вернулись Сермяга с казаками и завели лошадей за стену.
– Ты кого там оставил? – спросил боярин у спешившегося сотника.
– Да, Буяна с парой хлопцев. – ответил Сермяга. – Да и эти там – лешаки зеленые. Тьфу ты, пропасть… Не люблю я их!
– Так ты и не люби. Миловаться с ними никто силком не тянет… – со смешком ответил боярин, оторвавшись от окуляра и похабно подмигнув сотнику. Находящиеся рядом люди нервно посмеялись. – Главное, чтобы они дело свое знали… – уже серьезно добавил Всеволок и опять прильнул к подзорной трубе.
Сермяга только покачал головой, удивляясь доверчивости боярина.
Наконец на горизонте показались клубы пыли.
В этот момент, совсем некстати, раздался голос Густава.
– Боярин, я начинать серий главний experimentum! – Редька в покрытом пятнами тяжелом кожаном фартуке, гордо подбоченившись, стоял у стены, возведенного вокруг врат Нави и глупо улыбался, смешно топорща свои подкрученные усишки. – Мне нюжен человек! Сильный, живущий!
– Давай, начинай уже! – крикнул в ответ боярин и, показывая на стену пыли, клубящуюся на горизонте, добавил: – А то тут скоро всем будет жарко! Когда начнется, ты главное сюда не лезь! Щепу вон возьми!
Тут почему-то к ученому подошел Бродобой и стал тому что-то тихо говорить, приобняв его за плечо, а затем мягко повел за занавесь – к проплешине. Но боярину сейчас было не до ученого дурачка с его блестящими игрушками. Наседала, поднимая тучи пыли, заполошно вереща и яростно понукая коней, его тяжелая ратная служба.
Вынырнувшие из пыльного облака сотни черных маленьких точек довольно быстро приближались, превращаясь в скачущих степных воинов. Пришел улус Кычака. Все замерли в гнетущем напряженном молчании.
Стоящий рядом с боярином Фрол напряженно всматривался вдаль.
– Вспомнил! – хлопнул себя по лбу Фролка. – “Чеснок”-то мы так и не разбросали!
– А и точно. – охнул Всеволок. и тут же повернулся к усевшимся казакам: – Сермяга! Возьми своих казаков и вон те три мешка, которые из шкур, разбросайте вокруг! Только въезд оставь!