– На кой?! – удивился в ответ сотник.
– Я тебе покажу щас “на кой”!!! – грозно повысил голос Всеволок. – Мигом давай!!!
Через десять секунд трое казачков, рыся цугом, как заправские сеятели, удобряли землю железными колючками, скованными из четырех шипов – мерзким древним изобретением, за использование которого степняки медленно сдирали кожу с живых. Хотя боярин со стрельцами и казаками сдаваться живыми им итак не собирались.
Едва казаки нырнули обратно, в открытый для них проем, как на расстоянии трех-четырех сотен шагов приблизились первые всадники. Не сбавляя скорости, они с громким улюлюканьем помчались вокруг острога. Стрельцы заняли свои места вдоль частокола, выставив над бревнами пищали. Боярин заметил, как стрельцы судорожно делают рукой знаки разных богов, надеясь на их подмогу. Больше отряду рассчитывать было не на кого. Всеволок дотронулся к висящему на груди под кафтаном медальону с руной Черноволка и, на секунду прикрыв глаза, шепотом попросил у грозного бога, либо победы, либо смерти несрамной, ратной. Горыныч с Сидором, сидя за гуляйкой, колдовали над пушкой, что-то вымеряя и подкручивая. Третий пушкарь держал наготове тяжелую связку картечных пуль в мешковине. Боярин с Фролкой пристроились тут же, выглядывая из-за дубового щита. За другим сидели Емка и пара стрельцов. Там же бочком притулился Хмыка – один из двух, оставшихся с отрядом возниц. Он держал в руках старый еще кремневый кучерский обрез, прижимая его к себе как ребенка. Остальные ратники рассредоточились по всей стене. Только в той части острога, где располагалась мертвая плешь, не было никого. Полезут ли туда степняки – неясно, страшно там было. Да и вообще, во всем остроге было не весело. Над Редькиным “домом” в гнезде сидели двое стрельцов. В случае чего, упредят какого нибудь дурного берендея, если тот в запале захочет к Густаву залезть.
– Просто так не палить!!! Пущай ближе подойдут!!! – крикнул Полуха, пристраивая свое ружье поудобней.
Боярин посмотрел на степь. В клубах поднявшейся пыли к маленькому острогу яровитов ползли неповоротливые кочевые телеги. Самые большие повозки, со стоящими на них готовыми юртами, над которыми гордо возвышались бунчуки с черепами, сверкающими золотыми украшениями, замыкали этот безумный караван.
Наконец войско кочевников остановилось. Вокруг всего острога расположились почитай сотни три воинов, небольшими группками кучкуясь на расстоянии полета стрелы. Напротив забаррикадированного проема в частоколе, от самой большой группы всадников отделились трое и медленно проехали полпути к яровитам. У одного из них в руках был покрашенный белым тамга в виде круга, увешанного пучками разноцветного конского волоса. Человек поднял его над головой и призывно помахал. Самый по виду важный из этих всадников стал раскуривать длинную трубку, очевидно готовясь к долгому ожиданию. Противник звал на переговоры.
Глава 11
Боярин задумался. Ожидать от степняков сейчас можно чего угодно. Не для того они гонялись по лесам за экспедицией, чтобы о чем нибудь мирно договориться. Но и штурмовать острог, пускай слабый и наспех построенный, тоже не хотят. Их понять можно. На такой крепостце запросто себе зубы обломать – половину воинов положить. Улус обескровить. Степь им такого не простит… Тут же охотники найдуться, их под себя подмять… Без пушек или осадных машин, которые Кручина наблюдал у степной орды зим пять назад, когда Великий хан Дурбанай пришел воевать яровитов, за обиды, якобы послами царскими учиненные. Тогда даже льяхам досталось до кучи – пощипал хан их хоругви пернатые. Да, лихое было время. Намотался тогда Всеволок по степи – то бей, то беги. В седле и ели и спали и нужду правили. Ну а эти берендеи жидковаты. Хотя для полусотни, да уже и не полусотни, стрельцов, их с лихвой хватит. Надо идти, разговаривать – все хоть время потянуть. Подождем пока Редька все свои “опить” доделает, тогда опять разговоры разговаривать пойдем. До Полевицына дня всего ничего. Обмануть-то их берендеи точно попытаются, но на переговорах предавать вряд-ли станут. У степных народов так не принято. Хан на такое не пойдет, он перед своими людьми лицо потерять побоиться…
Вот такие мысли теснились в голове помощника воеводы, пока Фролка седлал и выводил коней.
– Хлюзырь! – постучал боярин по стене повозки. – Со мной пойдешь! Будет что в приказе доложить.
Опричный с Емкой, который держал боярский значок, остались на месте, когда Всеволок, горделиво подбоченясь, тронул поводья и медленно подъехал к спокойно сидящему на коне хану. Что это сам хан, боярин понял быстро. Не по богато украшенном золотыми птицами черному халату с соболиным воротником, и не по золотым перстням с огромными камнями на руках или дорогому восточному шамширу. А по осанке, по горделиво-презрительному взгляду слегка раскосых, но широких черных глаз. Аккуратно подстриженная бородка и идеально белая шелковая рубаха, выглядывающая из-под халата, вызывали уважение. Большого человека всегда видно издалека. Кручина ощутил легкий и неуместный укол зависти. Это ж надо себя так держать, даже царь-батюшка и то попроще будет. Интересно, сразу пугать начнет или торг предложит, думал Всеволок, разглядывая застывшего, как изваяние, предводителя степняков. Сопровождавшие хана нукеры тоже остались чуть позади. Поэтому Кычак с боярином были одни.
Хан, видимо, тоже прикидывал, как себя вести, пристально разглядывая помощника воеводы. Всеволок подъехал почти вплотную и, остановив коня, поздоровался: – Здрав будь, милчеловек. Кручина я, воевода отряда этого.
– И тебе здравия, боярин. – неожиданно чисто, с легким мелодичным акцентом ответил степняк. – Хан Кычак перед тобой. Это мой улус. – небрежно махнув рукой, обозначил он находящуюся за ним орду.
Воцарилась пауза, которую оба держали достойно. Наконец, хан уважительно хмыкнул и заговорил: – Ты сильный, боярин. Крепкий воин. Хорошо от меня уходил… Хочу с тобой договориться. Отдай мне человека, который мертвых знает. Знаю, есть у тебя такой. Сам отдай. И разойдемся миром. К чему он тебе?... А я тебя достойно отблагодарю. Три сотни золотых и десять скакунов из моего табуна. Таких у тебя точно нет. Быстрые, как ветер. И людям твоим по золотому. А твой царь ничего не узнает. Скажешь, человек в пути от болезни помер. Не хочу у такого славного воина силой отнимать…
Боярин хмыкнул. Триста золотых это сумма… Хорошая сумма. Вкусная. Всеволок таких денег и в руках-то не держал никогда. Да и лошади такие, как стоящий под ханом длинноногий красавец, поди двадцать-тридцать золотом стоят… Но зачем мертвым золото. Кручина внутренне усмехнулся.
– Обдумать это надобно. – ответил боярин, с прищуром разглядывая хана. – С людями посоветоваться.
В глазах Кычака мелькнула ярость. Но тут же погасла. Как бы в задумчивости, его рука дотронулась до навершия сабельной рукояти, несколько раз пальцами побарабанив по обрамленному золотом большому рубину. Всеволок, конечно, отметил этот жест, но даже не шелохнулся. Густая борода боярина медленно разошлась в легкой улыбке. Нехорошая эта была улыбка – понимающая, снисходительная, глумливая. На хана накатила дикая волна гнева. Только неимоверным усилием своей стальной воли он сдержал внутренний порыв тут же порубить наглого яровита. Кычак демонстративно убрал руку от сабли.
– Ты думай, боярин. Думай. – лицо хана стало непроницаемым. – А пока думать будешь, мои воины тебя развлекут. Чтобы думалось быстрей…
Кычак одними коленями развернул коня и неспешно стал уезжать. Боярин тоже медленно поворотил к своим.
– Ну че? – тут же задал вопрос молодой и неопытный Хлюзырь, как только Всеволок подъехал к своим сопровождающим.
Че… Воевать будем, вот че. – ответил боярин, все еще держа на лице наглую ухмылку.
Опричный судорожно сглотнул. А Емка на это заявление, как обычно, только пожал плечами.
Войдя в острог, боярин спешился и упер руки в бока. Громко, так чтобы всем было слышно, заговорил: – Ребятушки! Будем стоять! Стоять насмерть! У нас боле никакого выбора нету! С помощью Сормаха и Черноволка ратного выстоим! А не выстоим, всех степняки порежут! В дуру не соваться! Порох не растрачивать попусту! Если жить хотите, выстоять надо!!!
Стрельцы одобрительно загудели.
Пока длилось затишье, Всеволок с Фролом сидели в “казарме”, в закутке, который стрельцы отгородили для боярина.
– О чем с ханом говорили? – негромко спросил холоп, роясь в немудреных вещах боярина. – Че хотел?
– Редьку хотел. – так же тихо ответил боярин. – Только ты никому…
Холоп укоризненно посмотрел на Всеволока. Итак было понятно, что узнай стрельцы о возможности откупа, могли бы с перепугу взбунтовать и выдать ученого человека. Но, как знал боярин из своего опыта, берендеи потом, все одно бы всех порезали. Ну может просто попозжей. Затем, покопавшись, Фролка вытащил из небольшого дорожного сундука древнюю кольчугу мелкого плетения с толстым зерцалом и мелкими щитками по всему животу и спине. На зерцале вокруг лика Яра-сжигающего змеились грубо выбитые руны. Холоп натужно встряхнул доспех, разравнивая кольца.
– Волька, давай одевай. – сказал он, протягивая тяжелую броню Всеволоку.
– Да на кой она мне! – скривился боярин. – Не размахнуться, не пригнуться как следует. Словно в самоваре ходишь…
– Давай, одевай без разговоров. – сказал Фролка с тем выражением лица, которое боярин воспринимал как необоримую силу еще с самого раннего детства, когда развитой не по годам холоп заламывал будущему боярину руки, не пуская понырять в холодном глубоком омуте – Она еще для твоего деда заговоренная, в семи рассолах закаленная. Трем богам посвященная.
Глаза Фролки сияли такой безумной, почти материнской решительностью, что спорить было бесполезно. Это было проверено годами. Всеволок обреченно вздохнул и вытянул руки, погружаясь в стальную броню, весящую, наверное почти пуд.
В стане берендеев пронзительно загудели трубы.
– Пошли! – закричал из гнезда один из стрельцов. Мог бы и не орать. На самом виду у яровитов, степная конница медленно начала свой убийственный танец. Началось-таки острожное сидение небольшого отряда Всеволока Кручины.