Затем он занавесил полог и вернулся к ведьме.
– Мать, дай мне еще тех семян! Много семян. Я подниму таких животных и отправлю их убивать яровитов. – хан, нетерпеливо раздувая ноздри, смотрел на тяжело дышащую колдунью.
– В этом месте ты их не заставишь себя слушать… Они не будут идти к вихрю… Ты сделаешь все сам… Только так можно обрести силу… заставить ее служить себе… Спеши…
Кычак вернулся к себе, где в раздражении принялся расхаживать из угла в угол.
Проклятый Юсык. Сколько подарков и трофеев он подарил этому неблагодарному сыну шакала. Сделал сотником, обойдя при этом более достойных воинов. И теперь, в самый острый момент, когда Кычак уже в шаге от получения могущества и силы, этот ублюдок смущает его людей. И это именно сейчас, когда нужно их беспрекословное подчинение.
Подняв полог ханской юрты, пригнувшись, вошел высокий и массивный воин с сабельным шрамом через все лицо. Затем он опустился на одно колено и сдернул шапку.
– Хан?
– Встань Бусум. – Кычак приветливо улыбнулся воину и потрепал его по плечу. – Разве мы с тобой прошли мало войн, или мало ели из одного котла? Да ты как брат мне. Я же помню – ты всегда был в первых рядах. И сколько раз ты прикрывал меня…
Уродливое лицо поднявшегося воина расплылось в гордой победоносной улыбке после такой, редкой для хана, похвалы.
– Я подумал, что такой преданный и храбрый воин достоин роскошной награды. – все так же приветливо глядя на Бусума, сказал Кычак, сделав ударение на слове “преданный”.
В заплывших сощуренных глазах батыра мелькнула жадность.
– Я подумал, чем мне отблагодарить тебя. И решил – из тебя выйдет прекрасный сотник. Сможешь быть сотником?
Бусум кивнул.
– Юсык разочаровал меня, а был такой хороший воин… – хан в притворной печали покачал головой. – И я услышал, что он высоко собрался залететь?
Маленькие глазки воина виновато забегали.
– Разносит обо мне, своем хане, нелепые слухи. – продолжил Кычак. – Подбивает людей к неповиновению… Бусум, я очень ценю в людях верность. Ты же верен мне?
Воин нервно сглотнул, затем утвердительно и четко кивнул: – Я всегда предан тебе, хан! Предан, как пес! Говори, что мне нужно сделать!
– Молодец, Бусум. – хан крепко взял воина за плечи. – Ты докажешь мне свою верность. – с этими словами, Кычак достал из пояса маленькую склянку. – Юсык должен заболеть и подохнуть. А ты станешь сотником вместо него…
…
– Ми чичас будимь делять главний experimentum! – возившийся со своими механизмами, Редька многозначительно поднял вверх испачканный в масле указательный палец. – Ти расдивайсь! Совсем.
Бродобой начал закипать. Никто не смеет такое говорить жрецу самого бога ярости. Потом одумался. Редька, все одно, ничего не поймет. А вот царский наказ надо исполнять. Все остальные заняты на стенах, тем более ведун вызвался помогать ученому человеку сам. Волхв вздохнул, но делать было нечего – с дурачком лучше не спорить, и принялся стаскивать свалявшуюся шубу, рубаху, портки, оставшись в одном исподнем.
– Совсемь! Совсемь! – замахал руками Густав.
– Да ты ума лишился, Редька!? – возмутился Бродобой. – Не в бане, чай, срамотой трясти!?
Густав примирительно замахал на волхва ладонями. Затем достал небольшую бутылку с густой бурой жижей. Дав ее Бродобою он сказал: – Машь, все тело машь. Там тожи. – показал он на причинное место. – Лисо, рук, волось, все машь.
– Тьфу ты…! – только и сказал волхв, раздеваясь донага. А затем стал втирать мерзко пахнувшую жидкость в тело и обильно смачивать бороду. Увидев что Митроха улыбается, Бродобой грозно зыркнул на слугу. – Ты мне еще поскалься тут!
С лица напуганного Митрохи тут же пропала вся веселость.
Выглядело все это конечно дико – здоровенный голый мужик, обвешанный амулетами и оберегами, с нечесаной бородой и копной свалявшихся давно немытых волос, натирает себя маслянистой дурно пахнущей жидкостью, оставляющей на теле грязные бурые разводы.
Редька, хоть и одетый, был не лучше. Весь испачканный машинным маслом и сажей, он протянул волхву массивную золотую монету. Бродобой повертел ее в руке – толстая и тяжелая. Она напоминала двойной талер, каким любят расплачиваться заморские купцы, что приходят в Яровию через льяхетские земли. На одной стороне золотого был отчеканен череп в окружении неизвестных, но явно древних знаков, на другой искусный рисунок чертополоха и тоже много непонятных символов по кругу. Монета была в отличном состоянии, хотя почему-то, ведун не сомневался – лет ей было очень немало.
– Это что? – спросил волхв, закончив рассматривать монету и вопросительно посмотрев на Редьку.
– Под изык класть. – как обычно, жестикулируя, ответил ученый. – Чтоби мертвий тебя отпустиль. Когдя тебе станить совсем плох, укуси aurum монеть.
В этот момент с внутренней стороны частокола в бревно клюнула шальная стрела и гулко завибрировала.
– Вот твари басурманские!!! – гневно заорал обнаженный Бродобой. – Сдохните!!! Волей Сормаха!!!
– Туть ног натереть? – не обратив внимание на стрелу, спросил Редька. И показал на подошву своего грязного сапога.
Тяжело вздохнувший ведун стал намазывать мазью пятки.
…
Едва первые лучи солнца выглянули из-за горизонта и подкрасили собой сумрачную серость небосвода, Всеволок был уже на ногах. Зевающий Фролка, как всегда, таскался следом за хозяином.
– Полуха! Щас поедят, посади пару человек патроны крутить! И готовь подпоры для тюфяков! Сегодня могут со всех сторон полезть…
Под громкие команды полусотника, пока еще сонно застучали молотки и топоры. Люди вбивали возле стен запасенные молодые стволы, делая высокие, почти вровень с частоколом, станины для деревянных пушек. Между двумя вбитыми в землю бревенчатыми стенками укладывался, обмотанный веревкой в два слоя, деревянный тюфяк. Затем подпирался бревнышками, чтобы не снесло выстрелом. А ежели разорвет, то глубоко вбитые стенки примут на себя удар. Горыныч метался к каждому такому тюфяку, набитому порохом и камнями, выставляя примитивное оружие на примерно нужный угол. Регулируя правильное положение ствола на глазок – щепками и бревнышками.
Иногда мимо острога проносились галопом небольшие отряды степняков, выпуская по несколько стрел и нервируя этим дозорных. Те пробовали стрелять в ответ, но все безрезультатно. До тех пор, пока Полуха не разорался, что нечего порох тратить.
По наказу боярина, Сермяга со своими людьми перекрывали въезд оставшимися бревнами, закладывая ими проем. Памятуя о том, как быстро степняки чуть не продавили щиты и едва не ворвались внутрь крепостца, это было не лишним.
Всеволок разглядывал берендеев в подзорную трубу. В стане степняков пока было спокойно. Только небольшие разъезды неторопливо кружили вокруг острога, не приближаясь на расстояние прицельной стрельбы. С самого утра ханские воины стучали топорами в лесу. Знак был нехороший. Что-то строят. Но, по крайней мере, осада затягивалась, давая боярину еще время. Судя по тому, что весь прошлый день хан гонял бойцов в атаки на острожец, берендей торопился. Наверное, проклятый что-то знал или подозревал. Перевалило за полдень, и в лагере берендеев загудели трубы. Началось…
Глава 13
Хан осадил коня и махнул рукой. Визгливый вой трубы разорвал воздух и всадники, натягивая поводья, останавливали разгоряченных коней. Кычак сам вел своих людей в бой. Перед ним упрямо ощетинилась остроконечным частоколом маленькая, срубленная на скорую руку крепость. Жалкая непрочная поделка, которую его закаленные степные волки должны были смести в первой же атаке. Вот только защищали ее люди непростые – упертые, как бараны, и злобные, как голодные шакалы – яровиты. Со стороны острога бахнула пушка и снаряд вошел в землю совсем рядом с одним из нукеров хана, зарывшись в землю и подняв облако из пыли. Но только напугал коней. От леса, пока невидимые для боярских ратников, выехали три телеги с нелепым подобием башенок, которые толкали перед собой по паре волов. Ехавшие рядом всадники нещадно хлестали мычавших от боли животных, заставляя тех бежать все быстрей и быстрей. Волы очень медленно, но все-таки увеличивали темп. Из стоящих на телегах подобий осадных башен, выглядывали сидящие там воины. Сейчас проклятые собаки поплатяться за свое упорство.
Позади раздался высокий женский крик: – Хан!!! Хан!!! – к Кычаку мчалась на белой лошади одна из приживалок Матери. Резко затормозив перед гнедым Харемизом, сморщенная старуха слишком ловко для своего возраста выпрыгнула из седла и посмотрела на хана. Кычака передернуло – глаза старой служанки были залиты могильной чернотой. Белков глаз не было видно совсем.
– Мать сказала – спеши! – неожиданно густым басом сказала старуха и повернулась к острогу яровитов. Она медленно направилась через высокую сухую траву прямо к крепости и вокруг женщины, шаг которой стал все больше замедляться, заклубились небольшие сгустки непроглядной тьмы. Через два десятка шагов старуха остановилась и, раскинув руки, подняла лицо к небу. Над округой разнесся режущий громоподобный рев и из женщины вырвался большой сгусток непроницаемо-черной мглы. И как стрела, полетел к свежим бревнам частокола. Тело старухи опустилось в густую траву сломанной детской куклой. Воины вокруг хана в испуге ахнули и стали громко хлопать себя по лицу.
Кычак поднялся в седле: – Спокойней, степные волки!!! Сама Мать черной степи с нами!!! Она показала свою силу!!!
В стане яровитов раздались крики. Грозное могильно-черное облако ударило в бревенчатую стену и Кычак увидел, как несколько свежих бревен прямо на глазах гниют и оседают древесной трухой, открывая вид на мечущихся за стенами стрельцов.
Хан выхватил саблю.
– Алга!!! – яростный клич разнесся над строем воинов. Кычак махнул рукой. Весь ехавший за ханом отряд завыл и заулюлюкал. Тут же пронзительно взвыла труба и всадники, прижавшись к шеям своих коней, с дикими криками бросились вперед к пролому, напоминая сейчас поджарых степных волков, загоняющих добычу. Основная масса орды степняков уже поравнялись с разгоняющимися повозками и начала их обгонять. Опять громыхнуло и на глазах хана, одну из повозок разнесло на бревна вперемежку с взлетевшии вверх тормашками людьми. Оставшийся вол замычал, пытаясь толкать разлетевшуюся повозку и проволок ее еще десяток шагов, закапывая остатки телеги в землю и таща своего мертвого собрата.