Грохнул слитный залп и острог заволокло пороховой гарью. Всадники вокруг хана стали падать на землю. До яровитов оставалось совсем немного, когда грохнуло и слева от Кычака двух нукеров просто смело вместе с лошадьми, отбросив назад. Лошади вырвавшихся вперед воинов стали спотыкаться и падать. Послышались ржание, крики и ругань.
– Тору!!! Тору!!! – заорал хан и спрыгнул с коня. Умный Харемиз, повинуясь всаднику, тут же лег на землю. Засеянный яровитами перед частоколом “чеснок” придется проходить пешими. – Аттан!!! Жирга!!!
Воины стали резво спрыгивать наземь, засыпая стрелами стрельцов, пытающихся высунуться над частоколом. Из острога шла разрозненная стрельба. Один из нукеров упал, захлебываясь кровью и яростно хрипя. Второй, видимо, напоролся на колючку, потому что споткнулся и заорал. Раздались громкие пушечные громыхания. В берендеев полетели камни, сбивая наступающих наземь. Рядом с головой хана что-то просвистело. Все заволокло пороховой гарью. Раздались громкие крики раненых людей и ржание коней.
– Алга!!! Кахер этла! – заорал Кычак. Оставшиеся степняки ринулись к пролому. Там их уже ждали. Раздались еще несколько выстрелов. Степняки падали, но подгоняемые своим ханом, настырно лезли в брешь. Первые воины уже были внутри, послышался звон железа. С другого конца крепости также раздался грохот, крики и звон сабель. Одна из повозок с силой ударила в бревна частокола, наклонив их внутрь. Чать крыши казармы, которая держалась бревнами сруба, тут же просела. Из повозки в острог стали прыгать орущие берендеи. Наконец сам хан резво нырнул в пробитый колдовством проход в крепостец. Его воины пытались прорвать хлипкий заслон из казаков и стрельцов. На пути Кычака встал невысокий казак в богатой одежде. Сабельный бой он всегда быстрый – короткий обмен ударами и один из противников уже обливается кровью. Ханский шамшир скрестился с казацкой саблей. Клинки встретились с громким звоном. Затем снова встретились, с такой силой, что высекли яркие искры. Яровит был быстр. Видно, что матерый и сильный воин. Но Кычак недаром был ханом – одним из лучших бойцов своего улуса. Удар, еще удар, обманный финт и вот уже шамшир легко чиркает казака по горлу. Тот еще не успел упасть, обливаясь кровью, как Кычак вытащил пистоль и выстрелил в преграждающего путь стрельца. Размахивающего бердышом молодого парня пуля ударила в грудь, повалив на землю. Затем хан перепрыгнул тело и ринулся вперед со своей завывающей сворой.
В нескольких метрах впереди, за спинами преданных нукеров, виднелся Кручина, отмахивающийся широкой степной саблей от двух наскакивающих на него берендеев. Звон ударяющихся друг о друга клинков глушил все остальные звуки…
…
Всеволок рубился отчаянно. Как только часть бревен стены слева от входа вдруг осыпалась черной трухой, он тут же понял, что это конец. Степняки всех их задавят, как кутят. И они тут и полягут. Оставалось только продать свои животы не за полушку. Буквально сразу в пролом полезли визжащие берендеи. Затем страшный удар разворотил бревна сруба справа и один угол крыши над “казармой” со скрипом рухнул вниз. Из жилого донеслись крики придавленных бревнами людей.
– Сермяга, к дыре!!! – заорал боярин, сам бросившись к наклонившемуся частоколу. Емка, как обычно, был рядом – прикрывая Всеволоку спину.
Из-за частокола стали выпрыгивать степняки. Завертелось. Стрельцы и казаки дружно взялись за бердыши и сабли. Зазвенела сталь. Боярин с Емкой отбивались от трех берендеев. Фролка за спиной боярина пытался достать стрелецким бердышом до насевших на хозяина воинов. Все пространство острога превратилось в мешанину дерущихся, кричащих и ругающихся людей. Рядом с опричной повозкой дружно и обреченно держались Щепа с Хлюзырем и пара стрельцов, закрывая собой вход к Редьке. Опричный работал клинком как по букварю, по-льяхски делая короткие рубящие выпады. При этом парируя берендеевские сабли тяжелым кривым кинжалом. На щеке опричного десятника уже виднелась короткая кровоточащая рана. Кто-то из степняков оказался проворным. Щепа размашисто орудовал тяжелой саблей. У его ног лежало два тела в подбитых мехом степных халатах. Тягиляй на послуживце был уже весь изодран, местами свисая рваными лохмотьями.
– Алга!!! Алга!!! – неслось из-за спин наседавших на боярина воинов.
Всеволок увидел Кычака. Надо было все решать быстро. С диким ревом затянутый в броню боярин ринулся к хану, раскидав стоящих на пути воинов. Сабля одного из степняков со скрежетом прошлась по кольчужному боку боярина. Сзади слышалось утробное уханье Фролки, поспешающего за своим хозяином. Холоп орудовал бердышом как лесоруб топором, широко махая им во все стороны и не давая приблизиться к боярину. Емку оттеснили от Всеволока почти к противоположной стене острога, где он и несколько казаков и стрельцов рубились с берендеями, которые все лезли и лезли в крепостец. Разогнавшись, боярин чуть не сбил хана с ног, но ловкий Кычак сумел отпрыгнуть в сторону, рубанув Всеволока по спине. Шамшир звякнул о броню, оставив на плитках зерцала вмятины. Несколько звеньев кольчуги повисли железными лохмотьями. Кручина уперся в стенку опричной повозки и, резво развернувшись, почти без замаха ударил хана в живот. Оказывается, под ханским халатом была прочная чешуя. Сабля Всеволока, звякнув о нее, только испортила богатые расписные одежды берендея. Шамшир Кычака взвился как атакующая змея, чиркнув боярина по плечу. Звякнули разлетевшиеся звенья кольчуги. Рукав кафтана Кручины тут же напитался кровью, а левая рука повисла плетью. Всеволок заревел, и в отчаянии стал наносить широкие рубящие удары. Гибкий хан легко уворачивался от мощных замахов боярина, или уводил тяжелую саблю помощника воеводы в сторону, попутно оставляя на руках Кручины неглубокие, но болезненные порезы. Тонкие губы Кычака разошлись в победоносной улыбке. Теряющий последние силы, Всеволок в длинном выпаде попытался проткнуть нагло улыбающегося хана, но вдруг подскользнулся на пропитанной кровью земле, превратившуюся в скользскую грязь, и растянулся на земле. Кычак с победным воплем направил острие сабли в спину боярина, собираясь пригвоздить того как мотылька. Но он совсем упустил из виду боярского холопа. Удар тяжелого бердыша пришелся точно в защищенную железной чешуей грудь хана, вышибив из того дух. Кычак повалился назад, выронив саблю.
– Хан утерген! Хан утерген! – заголосили степняки, и на Фролку с удвоенной яростью набросились нукеры.
И в этот момент что-то произошло. Пытающийся подняться с земли, Всеволок даже не успел понять что происходит, когда на него навалилась такая беспросветная тоска, что сама жизнь показалась ненужным бременем. Резко заболела голова. Повеяло стужей. Воздух как будто стал морозным в самый разгар лета. Головная боль нарастала. Боярин упал на колени, в глазах помутнело. В мозгу вдруг проснулись сотни, а может тысячи голосов. Они орали, пели, плакали, смеялись и грязно ругались на непонятных языках. Какофония была нестерпимой. Все остальные звуки как будто исчезли, только откуда-то издалека, как будто из-под толщи воды доносилось лошадиное ржание и крики смертельно раненных людей. Всеволок уже ничего не осознавал. Из последних сил он цеплялся за себя, за свое я, просто, чтобы не сгинуть в этом водовороте морозного безумия. Рядом скорчившись, как младенец, лежал Фролка и тихонько выл. Боярин из последних сил, мертвой хваткой, сжал руку своего холопа и ему чуть полегчало. Прикосновение к живому человеку вытягивало боярина из мертвецкой пучины. Казалось, что все это продолжается вечность. Прекратилось все также внезапно, как и началось. Вдруг раз, и голоса пропали, а о произошедшем напоминал только быстро тающий иней на траве. Головная боль тоже прекратилась. Всеволок, пошатываясь, поднялся на ноги. Вокруг сидели или лежали стрельцы в перемешку с берендеями. Некоторые тоже стали, шатаясь, потихоньку подниматься. У многих из носа и ушей шла кровь. Боярин посмотрел вдаль – большинство степняков, оставшихся за стенами острога, лежали на земле, сброшенные обезумевшими лошадьми, которые разбежались по округе. Люди так же неуверенно вставали на ноги. Явно не все, кто-то так и оставался лежать. Небольшой отряд, видимо разъезд, что был подальше от крепости, мчался куда-то вдаль. Тут полог в дверном проеме мертвяцкого сруба резко откинулся. На пороге стоял Бродобой. Почему-то полностью голый, прикрытый только распахнутой шубой, демонстрируя всему миру свое срамное место. Люди вокруг ахнули. Кто-то из степняков даже заскулил от ужаса. Вроде бы это и Бродобой, а вроде и нет. Фигура волхва как будто раздалась в плечах, а сам он стал выше. Глаза блестели синеватым холодом. К правой руке волхва было примотано похожее на полотно косы лезвие, размером чуть меньше аршина. Если, конечно, бывают такие косы, обух у которых толще чем у многих сабель. В другой руке грозный жрец легко удерживал идол Сормаха. Вокруг ведуна, еле различимая в солнечном свете, колыхалась слабая сероватая дымка. И настолько вид его был грозен и одновременно ужасен, что стрельцы и берендеи даже пригнулись, втягивая головы в шеи. Боярин поймал себя на том, что тоже согнулся перед незримой, но явственно ощущаемой мощью жреца, испытав укол сильного, почти животного, ужаса.
Бродобой посмотрел на последствия недавней бойни и неодобрительно покачал головой. Затем нагнулся к одному из сидящих на земле нукеров хана и легонько чиркнул того острейшим лезвием по горлу. Еще не пришедший в себя берендей, хрипя, схватился за порез. Из-под его пальцев толчками стала выходить вода жизни. Жрец подставил идола под струи крови и удовлетворенно взрыкнул. Все, и яровиты и берендеи с неприкрытым ужасом смотрели на эту сцену. Наконец, один из степняков, тихонько подвывая, на четвереньках пополз прочь из острога. За ним кинулись остатки берендеева войска. Никто из яровитов им не препятствовал…
Глава 14
Бродобой поднес к лицу окровавленного идола и начал тихо басить. Речитатив негромкой молитвы ведуна, обращенной к богу ярости и ненасытности, тяжелыми ударами раздавался в еще затуманенном сознании Всеволока. Но, видимо, Сормах невнимательно слушал своего жреца. Потому что ответом его стал только недолгий порыв прохладного ветра, пробежавшего по степному языку и исчезнувшего вдали.