…Отсюда следует, что новеллист может выказать мастерство только своеобразием трактовки, что именно на авторской субъективности лежит ударение, когда оценивают обработку бродячего анекдота. Анекдот обыкновенно ничтожен, оторван от великих исторических интересов. Художник же умеет придать ему значительность. На этом основано все искусство Боккаччо или Сервантеса-новеллиста. В их новеллах самое главное – это не предшествующее состояние сюжета, но знаки, отметки, полученные сюжетом, когда он проходил через руки индивидуального мастера[72].
Так что, органично вводя анекдот о Ходже Насреддине в русский дворянский быт тридцатых голов девятнадцатого столетия, Гоголь проявлял себя как настоящий писатель-романтик, каковым он и являлся.
Прирожденный вкус Гоголя к анекдоту находил полное свое оправдание и подкрепление в романтической эстетике.
Конечно, старые анекдоты пересказывались, когда романтизма еще и в помине не было, но все-таки обновление сюжета старого анекдота как самое настоящее творчество было осознано и продекларировано именно в рамках романтической доктрины. Для Гоголя, при его обостренном внимании к романтической теории искусства, это было немаловажно.
Испанские анекдоты Гоголя
Гоголь любил рассказывать об Испании. Его ближайшая приятельница А. О. Смирнова-Россет вообще не верила, что он когда-либо посещал Испанию, и, соответственно, все испанские рассказы его принимала за чистую выдумку:
Один раз говорили мы о разных комфортах в путешествии, и он (Н. В. Гоголь. – Е.К.) сказал мне, что хуже всего на этот счет в Португалии, и советовал мне туда не ездить.
– Вы как это знаете, Николай Васильевич? – спросила я его.
– Да я там был, пробрался туда из Испании, где также прегадко в трактирах, – отвечал он преспокойно.
Я начала утверждать, что он не был в Испании, что это не может быть, потому что там все в смутах, дерутся на всех перекрестках, что те, которые оттуда приезжают, всегда много рассказывают, а он ровно никогда ничего не говорил.
На все это он очень хладнокровно отвечал: «Но что же все рассказывать и занимать публику? Вы привыкли, чтобы вам с первого слова человек все выкладывал, что знает и не знает, даже и то, что у него на душе».
Я осталась при своем, что он не был в Испании, и меж нами осталась эта шутка: «Это когда я был в Испании»[73].
Но был Гоголь в Испании или не был, он испанские сюжеты развертывал в яркие, сочные устные новеллы, слагавшиеся в совершенно особый отдел цикла дорожных анекдотов.
Начиная рассказывать об Испании, Гоголь довольно часто предварял (или порой завершал) повествование рассуждением о том, что грязнее испанской локанды (трактира) лишь в жидовской корчме:
В 1830-х годах испанские локанды были гораздо грязнее русских станций; грязнее их знаю только жидовскую корчму и один монастырь в Иерусалиме и также на Афоне, где и легкая, и тяжелая артиллерия, то есть блохи, клопы, тараканы и вши, ночью поднимали настоящий бунт и однажды сражались на моей спине[74].
Попутное замечание. У Гоголя на одном уровне с жидовской корчмой и ее невообразимой грязью (и даже превосходят ее по грязи) оказываются два монастыря – иерусалимский и афонский; видимо, православный, во всяком случае Афон славился именно своими православными монастырями. Но в любом случае это были христианские монастыри.
Любое сопоставление монастыря с жидовской корчмой уже было бы страшным кощунством, но сопоставление их по грязи было даже сверхкощунством. Да, в сфере анекдотической Гоголь был большой безобразник. Но ведь анекдот, восходящий к «Тайной истории» Прокопия Кесарийского, – это жанр тайный, недозволенный, нарушающий приличия. Так что Гоголь канонам жанра отнюдь не изменял. Но возвращаемся к испанскому циклу.
Как правило, вслед за живописным рассказом о грязи испанских трактиров у Гоголя следовала целая цепочка микроновелл:
…Другой случай произошел в гостинице в Мадриде. Все в ней по испанскому обычаю было грязно; Гоголь пожаловался, но хозяин отвечал: «Нашу незабвенную королеву Изабеллу причисляют к лику святых, а она во время осады несколько недель не снимала с себя рубашки, и эта рубашка, как святыня, хранится в церкви, а вы жалуетесь, что ваша простыня нечиста, когда на ней спали только два француза, один англичанин и одна дама очень хорошей фамилии: разве вы чище этих господ?» Когда Гоголю подали котлетку (жаренную на прованском масле и совершенно холодную), Гоголь снова выразил неудовольствие. Лакей преспокойно пощупал ее грязной рукой и сказал: «Нет, она тепленькая: пощупайте ее!»[75].
Конечно, полностью реконструировать испанский цикл Гоголя, видимо, уже невозможно, но общий абрис цикла, тематику, мотивы, отдельные сюжетные звенья вполне реально обозначить.
Был Гоголь в Испании или не был – не столь важно, но устные новеллы об Испании – это совершенно необходимая часть его биографии и творчества.
Испанские анекдоты Гоголя есть несомненный историко-культурный факт. Так понимали и ощущали анекдот в пушкинско-гоголевскую эпоху. Еще раз напомню мнение великого пушкиниста Вадима Вацуро, что в анекдоте главный интерес переносится с фактической на психологическую достоверность. Неважно, было ли на самом деле, главное то, что могло быть.
А вот свидетельство современника, авторитетного, серьезного и точного. Никто до сих пор не обращал внимания на определение сути анекдота, которое дал в «Русских ночах» В. Ф. Одоевский: «Если этот анекдот был в самом деле, тем лучше, если он кем-то выдуман, значит, он происходил в душе его сочинителя, соответственно, это происшествие все-таки было, хотя и не случилось»[76].
Гоголь и анекдот о Шиллере
В рукописном сборнике 50–60-х годов девятнадцатого столетия «Забавные изречения, смехотворные анекдоты или домашние остроумцы»[77] есть несколько анекдотов, записанных в свое время со слов Гоголя. Некоторые из них известны и по другим источникам (например, по записям Нестора Кукольника, однокашника писателя[78]. Так что гоголевскому слою «Домашних остроумцев» вполне можно доверять.
В одном из анекдотов названного рукописного сборника фигурирует дача в Патриотическом институте, принадлежавшая П. А. Плетневу, приятелю и покровителю Гоголя:
Гоголь жил на даче у Плетнева в Патриотическом институте[79].
Есть в этом рукописном сборнике один анекдот о немцах, на котором стоит сейчас остановиться. Имя Гоголя там не названо, но есть одна деталь, позволяющая соотнести анекдот о немцах именно с гоголевским слоем сборника. Публикуя «Домашних остроумцев», я не смог разобрать до конца первую строчку анекдота:
«Немец был приглашен на дачу в (слово неразборчиво. – Е.К.)».[80]
А теперь я могу прочесть эту строчку:
«Немец был приглашен на дачу в Патриотический институт».
Вот полный текст данного анекдота, по тональности очень близкого к гоголевским анекдотам о немцах; вообще из тогдашних завсегдатаев Плетнева в первую очередь именно Гоголь, мастер «неопрятных» историй, и был способен на такой рассказ:
Немец был приглашен на дачу в Патриотический институт. Он хотел там провести целый день, но после обеда вдруг исчез и возвратился только через полчаса.
Любезная хозяйка дома из учтивости заметила ему его внезапное исчезновение, спрашивала причину тому.
– Я опсирал окрестность, – сказал наивно немец, не подозревая ужасного каламбура»[81].
Когда Гоголя пробовали в подобного рода случаях стыдить, он, как правило, ничуть не оправдывался, а отвечал самыми что ни на есть аристотелевскими энтимемами – вероятностными силлогизмами, способными придать достоверность самому невероятному парадоксу.
Напомню, например, рассказ Гоголя, записанный в свое время П. В. Висковатовым-Висковатым со слов А. О. Смирновой-Россет:
Немцев он (Гоголь. – Е.К.) не любил, но хранил благодарную память и любовь о некоторых из немецких писателей. Особенно благоволил к Шиллеру и Гофману. Последнего называл даже своим наставником «при создании моих первых юродивых творений». Но долго Гофман не мог ужиться на малороссийском хуторе. Хохол перестал понимать немца, немец – хохла и убежал, и мы после не встречались.
– Вы браните немцев, – как-то сказала я ему, – ну а Шиллера все-таки любите, а Шиллер тоже немец.
– Шиллер! – отвечал Гоголь. – Да когда он догадался, что был немцем, так с горя умер. А вы думали, отчего он умер?[82].
Финальный гоголевский аргумент как будто нелогичен и даже совершенно нелеп (Шиллер умер, когда узнал, что он немец). Между тем в устах Гоголя все это звучало в высшей степени неожиданно, парадоксально и по-своему убедительно и остроумно.
Писатель, будучи виртуозным рассказчиком, живо и находчиво произвел риторическую разработку аргумента, отвечая на укоры приятельницы своей А. О. Смирновой-Россет. Напомню сейчас суть этого приема, впервые описанного, кажется, Аристотелем:
Мы употребляем такого рода вероятностные силлогизмы, чтобы только убедить нашего собеседника[83].
К истории гоголевского анекдота о борделе
У В. А. Жуковского был свой особый репертуар анекдотов, совсем небольшой, но при этом достаточно определенный; причем был у него и анекдот-любимчик: о Жан-Поле Рихтере, немецком сентименталисте, создателе выражения «мировая скорбь».