Вообще у нас актеры совсем не умеют лгать. Они воображают, что лгать – значит просто нести болтовню. Лгать – значит говорить ложь тоном, так близким к истине, так естественно, так наивно, как можно только говорить одну истину, и здесь-то именно заключается все комическое лжи[113].
В полном и точном соответствии с законами построения анекдота-небылицы Гоголь придумал анекдот о Пушкине и включил его во вторую редакцию комедии «Ревизор». А теперь поговорим об одной устной книге лживых историй, которую писатель, без всякого сомнения, знал.
П. А. Вяземский ввел в свою «Старую записную книжку» небольшую коллекцию анекдотов-небылиц, предварив ее следующим рассуждением:
Есть лгуны, которых совестно называть лгунами: они своего рода поэты, и часто в них более воображения, нежели в присяжных поэтах. Возьмем, например, князя Цицианова[114].
А через сто лет, а именно в 1937 году, отталкиваясь в первую очередь от вышеприведенного рассуждения Вяземского, Владислав Ходасевич свой очерк «О лгунах» начал с обширной справки, посвященной Д. Е. Цицианову. Ходасевич весьма высоко оценил искусство Д. Е. Цицианова и привел несколько его анекдотов-небылиц, извлеченных им из «Старой записной книжки» П. А. Вяземского:
Например, кн. Д. Е. Цицианов, знаменитый враль конца XVIII и начала XIX столетий, великолепен в таком рассказе…[115]
Наконец, Д. Е. Цицианова и его устное наследие упомянул в своей последней прижизненной книге Ю. М. Лотман, при этом, правда, спутав его с каким-то Михаилом Цициановым:
В пушкинскую эпоху современники хранили память о великих лжецах как о мастерах особого искусства. В начале девятнадцатого века знаменитым, вошедшим в легенды своего времени лжецом был князь Михаил Цицианов[116].
Да, в пушкинское время Д. Е. Цицианов был истинно знаменит, но потом он был едва ли не начисто забыт. Его наследие так и осталось рассеянным по разным источникам. На протяжении нескольких десятилетий я собирал по крупицам цициановские анекдоты, пытаясь реконструировать устную книгу о «русском Мюнхгаузене», творившуюся с екатерининского по николаевское время – книгу, которую отлично знали А. С. Пушкин, П. А. Вяземский и другие[117]. Должен был знать ее и Гоголь.
Не исключено, что писатель мог слышать и самого Д. Е. Цицианова. Мог он и узнать анекдоты-небылицы «русского Мюнхгаузена» в пересказе П. А. Вяземского, А. С. Пушкина, В. А. Жуковского, П. А. Плетнева. И наконец, Гоголь несомненно должен был получить весьма обильную информацию о Д. Е. Цицианове от своей ближайшей приятельницы А. О. Смирновой-Россет, которая приходилась Цицианову внучатой племянницей, всячески пропагандировала его устное творчество и сохранила немалое наличие его анекдотов и остроумных высказываний.
Одна из прославленных историй Д. Е. Цицианова была о цветных овцах. Она известна по записи П. И. Бартенева, слышавшего ее от Арк. О. Россета, младшего брата Александры Осиповны:
Он (Д. Е. Цицианов. – Е.К.) преспокойно уверял своих собеседников, что в Грузии очень выгодно иметь суконную фабрику, так как нет надобности красить пряжу: овцы родятся разноцветными, и при захождении солнца стада этих цветных овец представляют собою прелестную картину[118].
Предполагаю и даже уверен, что Гоголь трансформировал этот популярный некогда цициановский анекдот в историю о цветных лошадях и вложил ее в уста Ноздреву, который демонстративно был показан как вдохновенный поэт лжи:
И наврет совершенно без всякой нужды: вдруг расскажет, что у него была лошадь какой-нибудь голубой или розовой шерсти, и тому подобную чепуху[119].
Хлестаков даже в еще большей степени, чем Ноздрев, ориентирован на традиции и каноны жанра анекдота-небылицы, что, в частности, проявилось и в хлестаковском анекдоте о Пушкине:
А как странно сочиняет Пушкин. Вообразите себе: перед ним стоит в стакане ром, славнейший ром, рублей по сту бутылка, каково только для одного австрийского императора берегут, – и потом уж как начнет писать, так перо только: тр… тр… тр…[120]
Попробуем раскрыть этот анекдот и объяснить его происхождение. Такого рода реконструкции мне уже приходилось предпринимать, восстанавливая по упоминаниям в письмах, дневниках, записках современников устные новеллы «русского Мюнхгаузена».
Так, например, Ф. В. Ростопчин писал своему приятелю Д. И. Киселеву:
Московских здесь я вижу Архаровых, соседа моего Цицианова, у которого лошадь 500 верст не кормя[121].
Это не пересказ анекдота, а упоминание, цитата финальных его слов. Анекдот этот, видимо, был очень популярен. Во всяком случае, он попал, как удалось мне доказать[122], в «Домик в Коломне» А. С. Пушкина:
…Поплетусь-ка дале
Со станции на станцию шажком,
Как говорят о том оригинале,
Который, не кормя, на рысаке
Приехал от Москвы к Неве-реке[123].
К Пушкину-то попал, а вот современники этот анекдот так и не удосужились записать. Осталось лишь крайне беглое упоминание в письме Ф. В. Ростопчина.
Текст анекдота можно реконструировать примерно следующим образом: «У меня такая есть лошадь, что скачет 500 верст, не кормя». Собеседник требует объяснения, каким же образом такое может быть. И Цицианов (а он был мастер на всякого рода пуантирующие псевдообъяснения), ничуть не задумавшись, отвечает: «А так… со станции на станцию шажком».
Таким же образом развернут и хлестаковский анекдот о Пушкине: «А как все ж таки странно сочиняет Пушкин!» – «Да почему же странно?» – «Как начнет писать, так перо только скачет: тр… тр… тр…»
Несомненно, эти «тр… тр… тр…» не просто произносились, но и показывались, изображались, сопровождаясь выразительным жестом, что делало рассказываемый анекдот еще более выразительным, убедительным, эффектным. Причем этот жест для Гоголя, который в речи часто прибегал к театрально-комическим эффектам, был крайне важен. Интересно, что в редакции «Ревизора»» 1836 года мотив скачущего пера в его не только звуковом, но и пластическом выражении уже присутствует, хотя и не связывается еще с именем Пушкина. Перо поначалу бешено скачет у чиновника, исполняющего повеление Хлестакова:
– Вы, может быть, думаете, что я принадлежу к тем, которые только переписывают бумаги? О нет, совсем нет! Я только приду и скажу: «Это вот так, это вот так», – а там уже чиновник для письма сию минуту пером: …тр…тр… так это скоро[124].
Не исключено, что Гоголь, вкладывая анекдот-небылицу о Пушкине в уста Хлестакову, припомнил незабываемый цициановский жест из курьерского анекдота о князе Потемкине, заменив только бешено ударяющую по верстовым столбам шпагу на бешено скачущее перо; вот запись этого анекдота, сделанная гоголевской приятельницей А. О. Смирновой-Россет:
Я был, говорил он (Д. Е. Цицианов. – Е.К.) фаворитом Потемкина. Он мне говорит:
– Цицианов, я хочу сделать сюрприз государыне, чтобы она всякое утро пила кофий с горячим калачом.
– Готов, ваше сиятельство.
Вот я устроил ящик с комфоркой, калач уложил и помчался, шпага только ударяла по столбам (верстовым. – Е.К.) все время: тра, тра, тра…[125]
Занятно, что этот цициановский анекдот попал к Пушкину, и не куда-нибудь, а в «Евгения Онегина»:
Автомедоны наши бойки,
Неутомимы наши тройки,
И версты, теша праздный взор,
В глазах мелькают как забор[126].
Причем Пушкин сопроводил эту строфу прозаическим примечанием, в котором пересказал анекдот, в котором «русский Мюнхгаузен» скакал так быстро, что шпага его ударяла по столбам, как по частоколу.
Так что если вдруг Гоголю этот знаменитый цициановский анекдот был известен не от самого Дмитрия Евсеевича и даже не от А. О. Смирновой-Россет, то он был известен ему хотя бы из «Евгения Онегина». И, конечно, он знал, что «К**, столь известный игривостию изображения», – это Д. Е. Цицианов.
Путь Гоголя-художника и природа анекдота
Вас. Гиппиус, говоря о жанровых источниках «Вечеров на хуторе близ Диканьки», выделил «сказки-анекдоты, сказки-новеллы и сказки-трагедии»[127]. Коснусь сейчас первой жанровой градации из тех трех, что были намечены этим прекрасным исследователем.
Все дело в том, что формулировка, предложенная Вас. Гиппиусом, представляется мне не совсем точной, а вернее совсем неточной.
Без всякого сомнения, сказка и анекдот генетически связаны друг с другом, но все-таки это совершенно разные жанры, друг с другом не совпадающие, причем их принципиально разводит отношение к реальности.
Анекдот – это то, что может показаться невероятным, но одновременно это то, что может быть, ибо психологически оно уж точно достоверно. Вот в качестве примера – гоголевский анекдот:
На днях я встретил его (Н. В. Гоголя. – Е.К.) на берегу моря, вечер был прекрасный, и месяц светил чудесно.
– Знаете ли, – сказал Гоголь, – что со мной сейчас случилось? Иду и вдруг вижу перед собой луну, посмотрел на небо, и там луна такая же. Что же это было? Лысая голова человека, шедшего передо мною