В богатейшем наследии писателя есть и иные линии, например анекдотическая; причем она представлена у Лескова весьма разнообразно.
И эта анекдотическая линия лесковской прозы также вдруг оказалась необычайно актуальной в 20–30 годы XX столетия. Об этом как раз и пойдет сейчас речь. Ограничимся одной великолепнейшей парой: Николай Лесков – Андрей Платонов.
Множество очерков, рассказов и повестей Лескова было ориентировано на анекдоты, и не только на фольклорные, но и на исторические. Учеными неоднократно, хоть и не слишком часто, делались на этот счет наблюдения[152].
Более того, кроме отдельных текстов, целиком настоянных на анекдотическом субстрате, Лесков еще создал целую книгу, которая фактически представляет собой сборник новелл, целиком развернутых из исторических анекдотов. Эта книга «Рассказы кстати» называлась так совсем не случайно.
Анекдоты обычно рассказывают по какому-либо случаю или поводу, кстати. Недаром Андре Моруа как-то заметил: «Анекдот, рассказанный непонятно по какому поводу, оскорбителен»[153].
Это строгое жанровое требование обусловлено традицией, которая сложилась очень давно и была закреплена окончательно в культурной памяти во французской салонной культуре. Именно поэтому в пушкинскую эпоху зачастую предпочитали употреблять французский термин «à propos», определяя функциональную направленность анекдота. Так, например, старший современник Лескова, писатель и собиратель анекдотов Нестор Кукольник, записывая один из анекдотов, предварил его следующим наблюдением, фактически имеющим статус негласного закона: «à propos в анекдотах вещь важная»[154].
В общем, название лесковского сборника полностью соответствует канонам жанра и учитывает его специфику. Фактически это формульное название. Лесков просто перевел на русский язык французский термин, сделав его названием сборника.
Несколько слов о составе книги «Рассказы кстати». Вошедшие в нее тексты весьма разнообразны тематически и стилистически, но при этом вполне сводимы к общему канону исторического анекдота.
Все рассказы сборника основаны на необычных, странных, но, как подчеркивает автор, действительных происшествиях; в рассказах часто фигурируют исторические персонажи, пусть и подаваемые в крайне неожиданном, колоритно-бытовом ключе. Но при всей своей документальной основе перед нами не зарисовки с натуры, а именно рассказы, полноценные художественные тексты, обладающие острой, непредсказуемой сюжетной динамикой, немыслимым финалом.
Как представляется, такой характер «Рассказов кстати» напрямую обусловлен традиционной стратегией исторического анекдота, который, как правило, вводится в беседу, мемуары, очерк, статью как бы мимоходом, случайно, неожиданно, а на самом деле представляет собой бомбу замедленного действия и призван в неожиданном, остром, разоблачающем ракурсе осветить современную ситуацию.
В письме к Льву Толстому Лесков как-то сделал следующее признание: «Я очень люблю эту форму рассказа о том, что “было”, приводимое “кстати” (à propos), и не верю, что это вредно и будто бы не пристойно… Мною ведь не руководят ни вражда, ни дружба, а я отмечаю такие явления, по которым видно время»[155].
Интересно, что повесть свою «Старинные психопаты», вошедшую в сборник «Рассказы кстати», он предварил особой теоретической преамбулой. В нее он включил рассуждение о том, что довольно-таки часто печатаются сочинения, в которых воссоздаются прелюбопытные случаи из жизни исторических и частных лиц, а потом вдруг оказывается, что просто был взят старый сюжет, расписан несколько по-новому и затем прицеплен совсем к другой личности и введен в иную эпоху. Иначе говоря, если использовать мысль Вольтера, такой род сочинений – это ложные анекдоты, ибо они не заключают в себе никакой реальной исторической новости. И Лесков подчеркнул, что ему крайне досадно встречаться с подобными случаями.
Сам Лесков порой все же использовал технику ложного анекдота, обрабатывая старые сюжеты и вводя в иной контекст. А. С. Суворин зафиксировал в своем дневнике следующий устный рассказ Лескова: «Когда в прошлом году Н. С. Лесков умер, дочь его по фамилии Нога (Лесков острил: “У моей дочери такая фамилия, что если сидеть между нею и ее мужем, то надо сказать, я сижу между ногами”), была у меня…»[156]. Мне кажется, что Лесков тут использовал чужую остроту, что анекдот, зафиксированный Сувориным, есть перелицовка старинного анекдота о маршале Франсуа де Бассомпьере из «Занимательных историй» Таллемана де Рео.
Маршал де Бассомпьер был едва ли не главным любезником и острословом французского королевского двора при Генрихе Четвертом и Марии Медичи. И еще одно обстоятельство хотелось бы подчеркнуть. Он ухаживал за королевой-матерью (Марией Медичи) и, видимо, пользовался ее благосклонностью.
А теперь приведу один из анекдотов о маршале де Бассомпьере: «Королева-мать говорила: “Я так люблю Париж и не люблю Сен-Жермен, что хотела бы одной ногой стоять здесь, а другой – там”. – “А мне, – сказал Бассомпьер, – хотелось бы тогда быть в Нантерре”. Это на полпути от Парижа»[157].
Думается, что вышеприведенную остроту маршала, зафиксированную Таллеманом де Рео, Лесков использовал в своем устном рассказе, записанном Сувориным.
В 1860 году закончилось печатание расширенного издания «Занимательных историй» Таллемана де Рео, и это было большое событие, о котором все говорили. И Лесков, с его острейшим интересом к историческому анекдоту, кажется, никак не мог пройти мимо этого скандального издания. Конечно, может быть, произошло чисто случайное совпадение, но я в него не верю.
Обратимся теперь к лесковскому рассказу «Загон». Он не просто глубоко пронизан анекдотизмом, но еще и представляет собой целый сборник анекдотов в миниатюре, цикл именно исторических анекдотов.
Структура рассказа «Загон» как будто весьма прихотлива, но при этом совершенно закономерно выстроена и даже жестко сцементирована.
Рассказ этот – переплетение целого ряда заметок, каждая из которых основана на конкретном житейском случае из жизни личности, более или менее известной в русском обществе второй половины XIX столетия. Но заметки соединены отнюдь не хаотически и даже не через личности персонажей. В первую очередь они введены в русло единой авторской концепции, выраженной в идее «загона».
Мне кажется, что эпиграфом к рассматриваемому лесковскому рассказу вполне могли бы служить слова Ф. И. Тютчева о том, что «все прекрасные изобретения цивилизации существуют у нас только в виде пародии»[158].
Все дело в том, что Лесков сопоставил, соединил друг с другом несколько реальных случаев, демонстрирующих следующую картину: введение в Российской империи вполне апробированных в Европе новшеств приводило к страшным обвалам, катастрофическим последствиям; более того, в диком, нищем «загоне» все эти новшества воспринимались как совершенно ненужные, лишние и даже вредные.
Так, Всеволожский, как с горьким ехидством замечает Лесков, задумал и осуществил опаснейшую «ересь»: построил для своих крестьян каменные дома:
Всеволожский ввел ересь: он стал заботиться, чтобы его крестьянам в селе Райском стало лучше жить, чем они жили в Орловской губернии, откуда их вывели. Всеволожский приготовил к их приходу на новое место целую каменную деревню[159].
Об удобстве жить в каменных домах крестьяне Всеволожского не только не помышляли, но и не желали ничего подобного, радуясь своим «беструбным избам». Они приобрели дешевые срубы, а каменные дома загадили:
…«Переведенцы» сейчас же «из последних сил» купили себе самые дешевые срубы, приткнули их где попало, «на задах», за каменными жильями, и стали в них жить без труб, в тесноте и копоти, а свои просторные каменные дома определили «ходить по ветру», что и исполняли[160].
Повествование о том, как крестьяне Всеволожского распорядились построенными для них каменными домами (слова «в свои просторные каменные дома определили «ходить по ветру»…» – это была пуанта анекдота), Лесков дополняет рассказом о брошюре В. П. Бурнашева «О целебных свойствах лоснящейся сажи», подчеркивая, что распространению этой книжонки обязаны были содействовать все исправники. Автор же «Загона» глубоко иронически оценивает эту брошюру как гимн курным избам. В понимании Лескова сам Бурнашев в своем отношении к новшествам европейского быта оказывается во многом сродни крестьянам Всеволожского, загадившим новые каменные дома и поселившимся в «беструбных избах». Этот вывод явился пуантой второй истории.
К случаю с брошюрой Бурнашева Лесков присовокупляет еще рассказ о разных технических нововведениях, которые богач Всеволожский завел и пробовал использовать в своих многочисленных имениях (плуги, веялки, молотилки, кирпичеделательные машины и т. д.).
А затем следует рассуждение, ключевое в контексте парадоксальной историософской, а вернее историко-анекдотической, концепции «Загона» – можно сказать, это пуанта истории о технических нововведениях Всеволожского:
Это было грустное и глубоко терзающее позорище!.. Все это были хорошие, полезные и крайне нужные вещи, и они не принесли никакой пользы, а только сокрушили тех, кто их припас здесь[161].
Так незаметно, постепенно, но последовательно автором из обзора брошюры «О целебных свойствах лоснящейся сажи», документов, свидетельств, происшествий, воспоминаний выстраивается грандиозная метафора ЗАГОНА: