Текучесть анекдота, обусловленная фольклорной формой бытования, накладывалась на черты, сформировавшиеся под непосредственным воздействием апофегмы. И получался совершенно особый эффект: вписываясь в новую историческую ситуацию, анекдот в чем-то менялся интонационно, стилистически, выдвигались вдруг какие-то новые акценты, происходила актуализация отнюдь не нового сюжета.
Для фольклорного анекдота историко-бытовой контекст особого значения не имеет: там просто бродячий сюжет прицепляется к любой ситуации. В историческом же анекдоте происходит уточнение текста, проявляющегося по-новому. Такой анекдот, введенный в новую эпоху, начинает восприниматься иначе.
Можно сказать, что исторический анекдот есть жанр перемещающийся. Это прежде всего объясняется его повышенной контекстуальностью. Анекдот, мигрируя по эпохам, органично входит в современность. Более того, он дает возможность увидеть в ней не только цепь случайностей.
Фактически анекдот – одна из форм исторической памяти. В его особенностях легко различимы черты, явно идущие от апофегмы. Но последняя представляет собой книжный текст, мало способный к постоянным трансформациям, а вот полноценный исторический анекдот без них просто немыслим.
В фильме «Серые волки» рассказывается о том, как отправляли в отставку Н. С. Хрущева. Незадолго до этого исторического заседания Никита Сергеевич рассказал анекдот о своем друге и соратнике Анастасе Микояне, который сыграл в антихрущевском заговоре едва ли не самую зловещую роль. Хрущев обо всем этом не догадывался, но анекдот точно попал в цель. Суть анекдота в том, что на предложение взять зонтик Микоян ответил: «Я могу и так – между струй».
А вот как выглядит этот анекдот в коллекции Юрия Борева:
– Кто может пройти между струями дождя и выйти сухим?
– Микоян[170].
Тут мы видим довольно древнюю модель, обнажающую, разоблачающую тип дворцового карьериста. Однако дело не ограничивается одной лишь общностью модели. Все дело в том, что вышеприведенный анекдот о Микояне самым непосредственным образом восходит к следующему фрагменту из «Старой записной книжки» П. А. Вяземского – там он помещен среди анекдотов о великом острослове пушкинского времени князе Цицианове:
Во время проливного дождя является он (Д. Е. Цицианов. – Е.К.) к приятелю.
– Ты в карете? – спрашивают его.
– Нет, я пришел пешком.
– Да как же ты не промок?
– О! – отвечает он, – я умею очень ловко пробираться между каплями дождя[171].
Любопытно, что сюжет остался тот же, но при этом произошла резкая смена контекстов. В обоих случаях сохраняется общий восточный колорит (Микоян из кавказских большевиков, а Цицианов – грузинский князь), но изменилась функциональная нацеленность текста.
П. А. Вяземский, воссоздавая цициановский анекдот, говорит о великом «поэте лжи», создателе «остроумных вымыслов», «русском Мюнхгаузене».
В сталинское время сюжет об умеющем пробираться между каплями дождя привлекается как свидетельство о беспринципном, бессовестном, на все способном интригане.
Так один и тот же сюжет, не претерпевая внутри себя ровно никаких изменений, дополнений, уточнений, актуализировался и дал жизнь двум разным смыслам в рассказах.
Сюжет остался, но сменились контексты, и это как раз чрезвычайно симптоматично, ибо предопределено самой природой анекдота. Ведь это жанр с повышенным чувством контекстуальности.
Часто, впрочем, сюжет анекдота проходит через столетия, неукоснительно неся за собой установившийся еще в стародавние времена контекст.
В конце 60-х годов прошлого века в Советском Союзе получили распространение анекдоты о Вовочке. Теперь они уже собраны, изданы и даже стали предметом исследований. Самой обстоятельной и глубокой является работа А. Ф. Белоусова, которая так и называется «Вовочка»[172]. В ней собран и прокомментирован основной корпус текстов цикла. В частности, автор статьи «Вовочка» отметил:
Вовочка начинает утверждаться в «детских» анекдотах; причем, по всей видимости, не столько порождая, сколько притягивая к себе старые анекдоты[173].
Попробую сейчас проиллюстрировать это общее положение на одном любопытном примере:
Урок зоологии. Марья Ивановна спрашивает:
– А у кого самые большие яйца?
– У слона, – отвечает Вовочка.
– Фу, Вовочка, как тебе не стыдно! – говорит Марья Ивановна. – Правильный ответ такой: у страуса.
– А, знаю! – восклицает Вовочка. – Это у того, который медленные вальсы писал[174].
Интересно, что в середине XIX столетия этот сюжет, судя по всему, в России довольно активно циркулировал, но только применялся к институткам. Вот соответствующие фрагменты из записной книжки Нестора Кукольника и из анонимного рукописного сборника «Забавные изречения, смехотворные анекдоты или домашние остроумцы», датируемого 1857 годом:
Матушка с дочкой приехали летом в Петербург и не оставили случая как следует осмотреть все достопримечательности, в том числе и музей Академии наук, где они видели кости допотопных животных, яйца огромных птиц и так далее.
Вечером того же дня они поехали в Павловск слушать оркестр Штрауса и, разумеется, восхищались, потому что у нас не таланты, а имена составляют достоинства. За что русского вытолкали бы в шею, то в иностранце, имени ради – нравится, приводит в восторг. И неистовые кривлянья голодного капельмейстера сопровождались громкими рукоплесканиями нашей добрейшей публики: «Bravo, Strauss! Bravissimo!» Многие кричали даже «Ура!». Дочь, посмотрев на эту фальшивую знаменитость, спросила у матери:
– Это молодой Штраус?
– Молодой! Это сын…
– Это и видно, что еще очень молод.
– Это почему?
– Потому что яйца еще не так велики, как те Штраусовы яйца, что мы видели сегодня в Академии[175].
Прогулка по академическому музею маменьки с дочкой-институткой.
Маменька:
– Посмотри, Anette, какие огромные яйца у страуса.
Дочка:
– Ах, maman, это того самого Страуса, что играет так мило surixten-vals в Павловском воксале[176].
Приключения одного сюжета во времени показывают, что за столетие институтка превратилась в Вовочку, но при этом сохранился школьно-ученический контекст. У сюжета оказался свой «семантический ореол».
Листая «Историю СССР в анекдотах», я наткнулся на следующий текст:
– Каким это образом Гречко стал маршалом?
– Он был просто слишком глуп для генерала[177].
И тут же в памяти моей всплыл анекдот, точнее цикл из трех анекдотов, своего рода анекдотическая трилогия, которая записана была в свое время Нестором Кукольником:
Бутурлин был нижегородским военным губернатором. Он прославился глупостью и потому скоро попал в сенаторы.
Государь в бытность свою в Нижнем сказал, что он будет завтра в Кремле, но чтоб об этом никто не знал. Бутурлин созвал всех полицейских чиновников и объявил им о том под величайшим секретом. Вследствие этого Кремль был битком набит народом. Государь, сидя в коляске, сердился, а Бутурлин извинялся, стоя в той же коляске на коленях.
Тот же Бутурлин прославился знаменитым приказом о мерах противу пожаров, тогда опустошавших Нижний. В числе этих мер было предписано домохозяевам за два часа до пожара давать знать о том в полицию.
Случилось зимою возвращаться через Нижний большому хивинскому посольству. В Нижнем посланник, знатная особа царской крови, занемог и скончался. Бутурлин донес о том прямо государю и присовокупил, что чиновники посольства хотели взять тело посланника дальше, но на это без разрешения высшего начальства он не мог решиться, а чтобы тело посланника, до получения разрешения, не могло испортиться, то он приказал покойного посланника, на манер осетра, в реке заморозить. ГОСУДАРЬ НЕ ВЫДЕРЖАЛ И ПРОИЗВЕЛ БУТУРЛИНА В СЕНАТОРЫ.
Думаю, что анекдот о нижегородском губернаторе Бутурлине отнюдь не является непосредственным источником анекдота о маршале Гречко (записная книжка Кукольника была мною опубликована лишь в 1997 году, когда не было уже ни Советского Союза, ни Гречко).
Просто оба анекдота эти восходят к некой общей модели. Они строятся по реальной и одновременно в высшей степени остроумной схеме: пикантно и эффектно обыгрывают ситуацию, когда единственная для высших сфер возможность убрать с поста родовитого, но при этом малоспособного чиновника, заключается в том, что он получает такое высокое повышение, что уже не может реально вмешиваться в дела.
В самом деле, если нельзя было избавиться от Бутурлина, то его надо было повысить, произвести в сенаторы; если было опасно, чтобы Гречко стал командовать армией, его надо было сделать маршалом.
Линия анекдота в русской прозе
Линия анекдота в русской художественной прозе утвердилась буквально с появлением самой художественной прозы, хотя очень долго боялись признавать, что наша литература во многих отношениях выросла из анекдота. Может быть, стыдились.
Литература – дело серьезное, и вдруг – она из анекдота, жанра тайного, скрытного, не очень-то и подлежащего печати, неприлично как-то. В общем, выявлять связь литературы с анекдотом не спешили.
Авантюрно-бытовая проза XVIII столетия (М. Чулков, В. Левшин и др.) фактически находилась за пределами системы классицизма, и, значит, ее эстетически как бы и не было. Это тоже ударило по репутации анекдота (а он сильно наполнял собою эту прозу), или, наоборот, этот заведомо низкий жанр еще более снизил авторитет, скажем, левшинских сказок и историй.