В анекдоте, как правило, берется некий житейский случай, и в результате высвечивается достоверность какого-то странного, нелепого, крайне неожиданного поступка, обнажается реальность невероятного, немыслимого, непредсказуемого. Анекдот зачастую оперирует фантастичностью каждодневного, немыслимостью происходящего буквально на глазах: он точно и с остроумием выявляет логику забавных странностей и нелепостей быта. Все это доминирует и в приведенном эпизоде из «Трепанации черепа», да в целом и во всей книге Гандлевского.
«Трепанация черепа» – это своего рода анекдотический эпос, своеобычная летопись деяний совершенно определенного, литературно-пьющего круга, что многое объясняет в странности и нелепости историй, собранных в этой книге. При этом художественный вымысел был автором отброшен за ненадобностью. Выдумывать просто не было никакого смысла, ибо жизнь поэтов оказалась фантастичней любого вымысла.
Собственно, совсем не важно, как было на самом деле: главное, что так могло быть. В полном соответствии с канонами анекдота, в «Трепанации черепа» главный интерес переносится с фактической на психологическую сторону события, и художественно и исторически это было полностью оправданно. В самом деле, пьющая поэтическая братия может совершить все что угодно. Причем Гандлевский особо обосновывает свое творческое право нести всякую нелепицу, однако при этом она непременно должна демонстрироваться как собрание совершенно невероятных, но вместе с тем и совершенно достоверных историй. Он как бы хочет сказать: врать можно, но при условии, что это делается очень убедительно, при условии, что тебе поверят.
Автор «Трепанации черепа» пытается убедить своих читателей, что он еще в молодые годы обладал талантом врать необыкновенно правдиво:
Смолоду у меня был особый дар: брать деньги у незнакомых людей. С отдачей, правда, так что я не стал аферистом и фотографии мои не развешивали на вокзалах и перекрестках с призывом «обезвредить преступника». А мог бы прославиться, безусловный талант имел к вымогательству.
Когда какая-нибудь компания пила день, другой, третий, пропивалась вчистую и начинала мрачнеть, но и разойтись не могла, я понимал, что пробил мой час, да и все, кто знал о моем даре, начинали поглядывать на меня с надеждой.
Делалось так: я выходил на лестничную клетку, поднимался на лифте на верхний этаж (спускаться, оно легче) и начинал звонить по очереди во все квартиры подряд и стрелять денег – пятерку, десятку, четвертной – кто сколько может.
Успех сопутствовал мне. Тут нужно чутье, поверхностное обаяние, чувство меры, а главное – правда в точных дозировках. Последнее, кстати, пригождается мне сейчас, когда я подался в прозаики[193].
И далее:
…так и надо сочинять, чтобы тебе поверили на слово, дали денег вообще и Букера в частности[194].
Как видим, Гандлевский хочет уверить читателей, что его поэтика вырастает из давнего умения выдумывать, классно клянча на выпивку. А ведь это, друзья мои, самый настоящий анекдот, со своим занятным сюжетом и со своим пуантирующим псевдообъяснением.
Однако не стоит верить на слово автору «Трепанации черепа». Поэтика этой книги выросла, конечно же, не из умения клянчить на выпивку, а из обостренной чуткости и внимательности автора к эстетическому феномену анекдота, который был взят Гандлевским на вооружение совсем не случайно.
Нынешняя легализация анекдота поколебала традиционные права этого жанра и его значимость для устного общения, но зато он был введен в публичную жизнь общества и активно включен в процесс художественного творчества. Причем то, что происходит сейчас, представляет собой не столько олитературивание анекдота, сколько анекдотизацию литературы.
Роман в пору своего становления пронизывал весь костяк сложившихся к тому времени литературных жанров, оживляя их, обогащая, романизируя. В результате (процесс этот занял несколько столетий, начался он еще в эпоху Возрождения, но особенно активно протекал в XVIII и XIX веках и в первой половине XX века) возникла новая жанровая иерархия, увенчиваемая окостеневшим теперь романом.
И нынче борьба идет против прежнего возмутителя спокойствия. Но при этом роман вовсе не отбрасывается, не отрицается как форма, а наполняется новым жанровым материалом, и это обстоятельство вынуждает роман перестраиваться, заставляет быть мобильным и восприимчивым. И еще роман получает современный темп. Собственно, прежде он был активен и даже агрессивен, и это понятно – он был молод, а теперь его нужно шевелить, а главное, наполнять организм свежей кровью.
Анекдот буквально на наших глазах вклинивается в роман и встряхивает его. Если роман выдержит это и не погибнет, то он получит прилив свежих сил и воскреснет к новой жизни. Если же ослабевший организм не выдержит встряски, то в один прекрасный день на месте романа окажется анекдот, активный, полный нерастраченной энергии. Он слишком долго находился в подполье и действовал в основном под разными масками.
Теперь у анекдота появляется возможность заговорить собственным голосом. Это уже происходит, и довольно заметны жанровые потери. Литература приобретает, но сам анекдот теряет как жанр, ведь он должен быть тайным, неразрешенным, нарушающим какие-то публичные правила. Нынешняя разрешенность анекдота – это настоящий удар по жанру. Но зато, скажем, появился текст «Трепанация черепа», в котором анекдот по-настоящему торжествует.
Конечно, уже не раз случалось, что анекдот проникал в роман и даже гнездился в нем, но в основном на правах источника текста, а не полноправного соучастника. Так было прежде.
Теперь же, когда жанровый костяк романа несколько истончился и потерял свою крепость, анекдот с предсюжетного пролез на структурный уровень и по-настоящему оказался внутри романа.
Призыв Сергея Довлатова «Назад к анекдоту!» касался только рассказа. А теперь анекдот проникает в роман и перерабатывает его, да так, что недавний властелин во многом просто подстраивается под анекдот.
Если быть точным, то сейчас происходит не столько анекдотизация литературы как таковой, сколько именно анекдотизация романа, анекдотизация большой формы.
Европейский роман являлся жанром-демиургом по меньшей мере уже 500 лет: современный тип романа, видимо, берет начало от книг Рабле и Сервантеса. В России жанр романа укладывается в три столетия, беря свое начало в XVIII веке. Сроки, конечно, тоже немалые, но дело даже не в долгожительстве романа, а в том, чем он является и какую роль играет.
Да, авторитарное правление романа было достаточно долгим, в связи с чем как раз и могло создаться впечатление, что это навсегда. М. М. Бахтин, как известно, доказывал, что роман всегда имеет дело с неготовой, незавершенной действительностью, но подчеркивал при этом, что именно как жанр становящийся:
Роман стал ведущим героем драмы именно потому, что он лучше всего выражает тенденции становления Нового времени, ведь это – единственный жанр, рожденный этим новым миром и во всем соприродный ему. Роман во многом предвосхищал и предвосхищает будущее развитие всей литературы. Поэтому, приходя к господству, он содействует обновлению всех других жанров, он заражает их становлением и незавершенностью[195].
Следует только помнить о сугубой историчности данного бахтинского постулата, дабы избежать его догматизации, а такая опасность есть.
Роман не есть жанр, вечно становящийся. Несомненно, Бахтин делал акцент только на его становлении, но никогда не рассматривал это как некую извечную константу.
И вхождение романа в «зону контакта с настоящим в его незавершенности»[196] определяется не особыми свойствами его как жанра, а полученной прерогативой жанра-демиурга, который формирует в совершенно определенной культурной ситуации костяк литературы. Но прерогатива эта всегда временная, и, теряя ее, жанр перестает быть становящимся. Можно сказать и иначе: переставая быть становящимся, утрачивая возможность пронизывать всю жанровую иерархию, жанр утрачивает командные позиции и силу своего влияния. В наши дни роман уже не является активно функционирующим жанром-демиургом. Теперь на контакт с зоной открытой действительности вышел анекдот.
Анекдотизация романа – это симптом кардинальных сдвигов, в которых должна образоваться новая ассоциация жанровых структур. Тут нет ничего аномального или необычного. Другое дело, что анекдот впервые уже не низовой жанр, он впервые добирается до рычагов литературной власти.
Роман и анекдот – это два жанра-кода (один давно сложился в таком качестве, а второй только складывается) двух разных жанровых систем. Каждый из них в свое время ворвался в большую литературу и стал диктовать свои условия, смещая, повышая или понижая имеющиеся в наличии жанры.
Можно даже сказать, что с общефункциональной точки зрения роман и анекдот однотипны, с той только разницей, что роман принадлежит прошлому, а анекдот – будущему.
Роман в общем-то свою игру отыграл, как мне кажется, а вот анекдот как полноценный участник литературного процесса, уже не скрывающий своего происхождения, настоящую игру свою только начинает, входя полноправным участником в большую литературу.
Бахтин когда-то говорил, что роман – это «единственный становящийся жанр».[197] В наши же дни таким «становящимся» жанром явно является анекдот.
Иллюстрации
«Сказание о Дракуле-воеводе» стало первым на Руси оригинальным сборником исторических анекдотов
Влад III Дракула
Атмосфера Царскосельского лицея времен А. С. Пушкина в карикатурах А. Илличевского
Демон метромании, или Вильгельм Кюхельбекер пишет стихи
Лицеисты перед окном булочной
Прогулка верхом